Владимир Колычев - Дважды коронован
Только Телок взял в руки горячую кружку, как вагон тихонько дернулся.
– Ну, понеслась! – в каком-то суеверном восторге зажмурил глаза Барбос.
Оказалось, это всего лишь маневровые работы. Вагонзаки перегнали с одних путей на другие, там они и встали. Но все-таки это было движение вперед. Пусть и в неизвестность везет их поезд – главное, чтобы на месте не стоял.
* * *На зоне лучше, чем в тюрьме. Эту расхожую истину Спартаку приходилось слушать в камере для осужденных, на этапе. Но эта истина оказалась обманом. Во всяком случае, для него.
В автозак этап загоняли дубинками, лаем собак и окриками. И в приземистое, из силикатного кирпича здание вталкивали пинками. Спартак знал, что это карантин, своего рода чистилище на пути перехода из одного мира в иной. Здесь новичков отстаивают перед тем, как отправить в барак, на постоянное, так сказать, место жительства. Здесь их прогоняют через медкомиссию, стригут, моют, переодевают, тестируют на профпригодность.
Но, как оказалось, сначала нужно было пройти тест на социально-классовую принадлежность, а потом уже все остальное.
В первую очередь этап обшмонали. Раздели до трусов, заставили выложить содержимое сумок на стол, в общем, все как перед заездом на тюрьму. Но здесь и помещение светлое, и стены совсем недавно побелены, и краска масляная на них свежая. И тепло здесь, и полы дощатые – не холодно босиком стоять. Только взгляды у досмотрщиков морозные, и, глядя на них, Спартак понял, что лучше не выступать, но все-таки трусы снимать не стал. Он готовился к худшему, но никто ему даже слова не сказал. Просто посмотрели на него как на обреченного и оставили стоять у стены, руками опираясь на нее.
– Чует мое сердце, не к добру все это, – сказал Барбос.
И он здесь, и Телок. Но Спартака это не утешало, его одолевало нехорошее предчувствие. Как оказалось, не зря.
– Баранов!
Мент в щеголеватой шитой фуражке выкрикнул одну фамилию, через две минуты вторую. Арестантов уводили в соседнюю комнату, откуда они вскоре возвращались, одевались, брали свои «хабары» и усаживались на скамью в ожидании следующей процедуры.
Попал в соседнюю комнату и Спартак. За столом с кумачовой скатертью сидел офицер с погонами капитана, а еще четыре сотрудника в камуфляже стояли у стен. Все с дубинками, лица злые, взгляды свирепые.
– Подпишись, и свободен!
Офицер небрежно бросил на стол бланк заявления. Текст отпечатан на машинке, а фамилия, имя и отчество записаны от руки. Спартаку нужно только поставить свою подпись.
Но как можно подписаться под заявлением, которое обязывало его и соблюдать внутренний распорядок в колонии, и добровольно сотрудничать с администрацией? Он должен был исправно работать на производстве, давать план, а это само по себе косяк для законного вора, не говоря уже о сотрудничестве с администрацией.
– Я писать не умею, – покачал головой Спартак.
– Крестик поставь, – устало посмотрел на него капитан.
– А если нет?
– Тогда на тебе крестик поставим.
– Не буду ничего подписывать.
Крест на нем стали ставить, не отходя от кассы. Менты набросились всем квартетом.
Первые удары пришлись по ногам. Менты собаку съели на такого рода экзекуциях, знали, как сбить заключенного на пол. Но Спартак, к их удивлению, падать не спешил. Выдержав несколько мощных ударов, он сам лег на пол. Из практических соображений. Пол закрывает один бок, а другой можно хоть как-то защитить руками. Впрочем, его бы и без того сбили с ног. Да и закрыться получалось не очень.
Били его дубинками – по ногам, спине, животу, но лицо не трогали. Тело превратилось в пульсирующий сгусток боли, а на лице ни единой царапины.
Избили Спартака так, что ментам пришлось потрудиться, чтобы поставить его на ноги.
– Давай подписывай, – со злорадством проговорил капитан.
Но Спартак покачал головой.
На этот раз его били ногами. И даже по лицу. Спартак пропустил удар по носу, закрылся руками, чтобы не выбили зубы. Но нечем было прикрыть живот, спину, и тяжелые берцы крушили позвонки, почки, печень.
Спартак уже терял сознание, когда услышал долгожданное: «Хватит!»
– Заявление будешь подписывать?
Он не сказал «да» и кивком головы не выказал согласия, но его поставили на ноги, подтащили к столу, сунули под нос заявление. Он не смог бы подписать его при всем желании, так как ручка не держалась в сбитых пальцах.
Его снова швырнули на пол и снова заработали дубинками. Но он уже не чувствовал боли. Вернее, больней быть уже не могло. Да и экзекуция продолжалась недолго.
– Хватит. Еще успеет подписать, – раздался голос капитана. – Давайте следующего.
После таких побоев Спартака следовало бы отправить в лазарет, но его за руки выволокли в смотровую и оставили лежать на полу.
Барбос было бросился к нему, но тут же получил дубинкой по шее и остался на месте.
Пришел его черед идти в соседнюю комнату, но вернулся он быстро и на своих двоих. Правда, демонстративно держался за почки, как будто их ему отбили. Стыдно ему. Блатным он не был, хотя на воле жил по понятиям. Бандит он по жизни, в рэкетирской бригаде состоял, и для него западло прогибаться под ментов. Но дрогнул он...
И Телок не сопротивлялся, вышел из соседней комнаты живой и невредимый. И в глаза Спартаку при этом смотреть не стеснялся. Дескать, я не блатной, и мне такие передряги ни к чему. Все верно, он груздем не назывался, и в кузов ему совсем не обязательно. Барбос пытался изображать из себя блатного, даже отрицалой собирался себя объявить – но, видно, расправа над Спартаком сломала его... Что ж, у каждого свой путь.
Глава 21
Спартак не видел мух и не слышал их жужжания. Но начальник тюрьмы почему-то похлопывал себя по руке мухобойкой. Жарко у него в кабинете, но мухи здесь только мертвые, в окне, между стеклами. Как-никак зима на улице, какие могут быть мухи?
И все-таки они были. Вернее, мушки. В глазах. По дороге в кабинет к начальнику тюрьмы конвоиры несколько раз двинули Спартака дубинкой по шее. Видимо, решили разогреть его перед встречей на высшем лагерном уровне. Но и без этой подогревки Спартак чувствовал себя по меньшей мере неважно.
В лазарет его не отправили и через медкомиссию пропускать не стали. Барбос и Телок помогли ему переодеться в лагерный макинтош, отвели в спальное помещение карантина и уложили на койку. Там он малость оклемался, но сознание по-прежнему было какое-то мутное и сломанные ребра болели. Их бы вправить и зафиксировать, но нет никому до этого дела. Так срастутся. Неважно, что криво...
Начальник колонии смотрел на него как на муху, которую нужно прихлопнуть, и улыбался. Спартак у него на прицеле, осталось только руку опустить.
Крупный мужик, холеный, волосы черные, смоляные, модельная стрижка, брови густые, широкие, но ни одна волосинка не выпирает. И ногти обстрижены аккуратно, пилочкой подточены. Форма с иголочки, отглаженная, на плечах полковничьи звезды. Черты лица грубые, сермяжные, глубокие морщины на лбу. И натура у Аржанова мужицкая, но так хочется выглядеть аристократом. И положение к этому обязывает. Как-никак первый барин на этой деревне.
Он долго смотрел на Спартака, затем ручкой мухобойки зацепился за листок на столе, пододвинул его к противоположному краю и коротко бросил:
– Подписывай.
– Не буду.
Спартак поймал себя на невольном желании оглянуться по сторонам. Будто в кабинете помимо них могли находиться мусора с дубинками.
– Почему? – с удивлением спросил полковник.
– Не буду сотрудничать с администрацией. И работать не буду.
Жаль, что законный вор не должен работать на производстве. Спартак совсем не прочь возглавить какую-нибудь бригаду. В работе и время быстрей летит, и ценность свою чувствуешь. Хороший специалист или толковый начальник всегда в почете. Но увы...
Не очень-то хочется ему быть законным вором, и без этого неплохо жилось. Но поздно уже отступать. И позорно. Его пацаны не живут по воровским законам, у них свои понятия, но авторитет Спартака среди знаменской братвы точно рухнет, если он вдруг ссучится на зоне. Серьезные люди не уважают отступников. Это почти что предатель. А как можно верить предателю?
– Но так нельзя. У нас все здесь работают, такой порядок. А кто нарушает порядок, тот сидит в штрафном изоляторе.
– Пусть будет штрафной изолятор.
– На улице зима, и в штрафном изоляторе холодно.
– Это непорядок.
– Знаю. Но ничего не могу поделать.
– И вас это радует?
– Меня радует, что у нас в колонии царит настоящий порядок. А у настоящего порядка железная сила. Сила решеток, сила засовов. А люди не железные. Людям хочется есть, спать, им нужно тепло, и, если их лишить всего этого, они сдаются...
– А вы имеете право лишать их еды, сна и тепла?
– Я здесь хозяин, и все здесь зависит от меня. Я решаю, кому и сколько есть, как и на чем спать... И с кем...
– Только давай без этого, – поморщился Спартак. – Твои люди, начальник, отбили мне почки. Это в пределах правил. А если попытаешься меня опустить... Я все сделаю, чтобы до тебя добраться. Убивать меня будут, а я все равно до тебя доберусь. И задушу. Вот этими руками задушу!
