Хороший сын, или Происхождение видов - Ючжон Чон
Я с трудом подавил ярость, разгоравшуюся во мне. Я изо всех сил старался сохранить обычное рациональное поведение. Пытался найти истину в запутанных словах. «Жить безобидно и безопасно» означало «жить без припадков»? Именно это она имела в виду?
Нет. Как ни крути, не это. Конечно, и в том, и в другом случае необходимо было принимать лекарство, но больше никакой причинно-следственной связи я не нашел. Вряд ли предотвращение припадка гарантирует, что человек станет безвредным и обычным. Если бы это было так, тогда многие в этом мире должны были быть безвредными, однако же мир не таков.
Эти слова надо было понимать по-другому. Чтобы он никому не мог навредить, ему надо принимать лекарство. Можно перефразировать и по-иному. С помощью лекарства он перестанет быть опасным.
Спрашивать, возможно ли это с медицинской точки зрения, — не было смысла. Нужно было обдумать: почему мне давали такое лекарство? Однако первым делом необходимо было проверить, от чего мне его прописали. От припадка, как я считал до сих пор? Или ради смысла жизни мамы? Или для эффективности лечения тети?
Я открыл мобильный и зашел в интернет. В поисковой строке напечатал «Ремотрол». Появилась информация, которую я уже и так знал — средство для лечения эпилепсии, маниакальной депрессии, поведенческих расстройств. Я никогда не слышал, чтобы у меня была маниакальная депрессия или поведенческие расстройства. А что касается эпилепсии, то да, у меня были ее симптомы — всего-то пару раз случился припадок. Но было кое-что, способное развеять это несоответствие — в инструкции под словами «с осторожностью».
Бывают случаи, когда после продолжительного применения лекарства в случае резкого прекращения его приема, наблюдаются припадки, запускаемые в височной доле мозга.
Какой же припадок был у меня? Тот, который подавляло лекарство и который возвращался после прекращения его приема? Или тот, который случался в качестве побочного эффекта из-за того, что я не принимал лекарство? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен был читать записи дальше. Нельзя пропустить ни одного предложения. Упоминание о лекарстве я нашел в записях 2002 года.
11 апреля. Четверг.
На прошлой неделе он был почти на грани смерти. Мне кажется, побочные эффекты от лекарства достигли максимума. Головная боль, шум в ушах, слабость. С этими тремя беспощадными симптомами он вчера участвовал в соревнованиях. В результате не вошел в число призеров, от медали его отделяло 0,45 секунды. Мне до сих пор живо вспоминается его лицо, когда он коснулся бортика на финише и посмотрел на табло — глаза разъяренного зверя, резко приподнятый подбородок, словно он готов напасть. Все тело посинело, прямо не человек, а ледяной столб.
Он всю ночь не мог заснуть. Заперев дверь, он стонал, словно у него вырвали здоровые зубы. Он был так разгневан, что успокоить его было невозможно, да он и не дал мне этого сделать. Наверно, злился на то, что должен принимать лекарство, злился на меня, ведь принимать его заставляла я.
Я ходила перед закрытой дверью, не зная, что делать. Моя уверенность постепенно улетучивается: смогу ли я пережить последствия своего решения.
Мама неправильно все понимала. Самым тяжелым для меня в то время были не побочные эффекты от лекарства и не поражение в соревновании. Самым ужасным был запрет ходить в бассейн, так мама наказывала меня за нарушение, установленных ею правил. Два дня — за одно непослушание, четыре — за два нарушения, если провинностей было больше или случался серьезный проступок, мама накладывала бессрочный запрет, пока не передумает.
Я изо всех сил старался соблюдать ее правила. Однако я часто не понимал, какое именно поведение попадает под категорию правил, например, я не видел разницу между воровством и тем, что я просто забыл вернуть вещь, которую брал втайне. Или разницу между враньем и непризнанием истины, между насилием и местью за что-то.
Осенью, за месяц до переезда в Инчхон, когда я учился в четвертом классе, я впервые получил бессрочный запрет. Вернувшись домой после тренировки, из гостиной донесся резкий голос мамы:
— Хан Ючжин. Иди сюда, сядь.
Мама сидела на диване, а на столе лежала коробка. Она была мне знакома. Я даже знал полный список предметов, которые в ней лежали. Заколка в форме бабочки, обруч с блестками, фигурка супергероя, брелок, кошелек, зеркало, прокладки, ластик, пенал, черный купальник, шапочка для плавания с нарисованным пингвином… Я положил портфель и сел рядом с мамой.
— Что это?
Мама указала на коробку. Я краем глаза посмотрел на ее угол, где было написано «Хан Юмин».
— Не ври и не расстраивай меня. Это я нашла в твоей комнате за книжным шкафом.
Я и не собирался врать. Коробка принадлежала Юмину. Когда-то ее дала ему мама, чтобы он мог хранить там всякие мелочи — детали от конструктора, шарниры для фигурок, рогатку, пистолеты. Имя брата мама написала сама, значит, она прекрасно знала, что это за коробка. Единственная моя провинность заключалась в том, что я складывал в нее чужие вещи, которые втайне одалживал у других.
«У кого?» — в основном у девочек, которые мне нравились или не нравились, у знакомых или вовсе незнакомых девочек, которые небрежно бросали где-нибудь свою сумку для бассейна. Я начал этим заниматься от нечего делать, ради забавы, а потом втянулся, как в азартную игру. Чем труднее было достать вещь, тем больше меня это возбуждало и бросало мне вызов. Взять, к примеру, прокладки.
— Мне это оставил брат, — сказал я, глядя маме прямо в глаза.
— Когда?
— Когда учился в третьем классе.
Мы долго молча смотрели друг на друга.
— Значит, говоришь, ты начал заниматься этим с прошлого года?
— Нет, это не мое. Однако я действительно виноват, что раньше тебе не сказал. С тех пор, как брат погиб, я полностью про нее забыл, — признал я свою ошибку.
Больше мама не допрашивала меня. Даже не стала талдычить про библейскую заповедь — не укради. Вместо этого она запретила мне ходить в бассейн. Соответственно я был вынужден пропускать тренировки. Запрет был бессрочным сразу за три серьезных нарушения — воровство, вранье и оскорбление памяти брата. Из-за этого я до переезда в Инчхон даже близко к бассейну подходить не мог. Немного утешало только то, что я каждый вечер лежал на кровати на животе и делал плавательные движения руками и ногами.
Мама точно знала, как эффективно меня наказать. Прекрасно знала, что нужно было у меня отнять, чтобы поставить на колени. Наверно, в тетради она изливала боль, которую испытывала, наказывая меня именно таким образом. Наверно, так притуплялось ее чувство вины. Благодаря этому я узнал, что творилось за моей спиной, раскрыл секрет, о котором бы никогда и не узнал, если бы не смерть мамы.
Я перелистал страницы.
4 февраля. Понедельник.
Благодаря ему я узнала, как страстное желание придает человеку сверхъестественную силу. Он больше не жалуется на побочки, не отказывается принимать лекарство и даже не выплевывает его втайне от меня. Каждый раз в 5:30 утра он сам встает и готовится ехать в бассейн. После утренней тренировки он завтракает в машине по дороге в школу. Я надеялась, что он устанет заниматься плаванием параллельно с учебой и бросит спорт, однако он даже вида не показывает, что устает. Он ведет себя так примерно с декабря прошлого года, когда спросил меня про эпилепсию: «Это болезнь, когда во рту выступает пена и ты корчишься в припадке?»
Я сразу догадалась, к чему он это спросил, догадалась, что он все не так понял. Было ясно, что он узнал, от чего это лекарство. Неважно, как он узнал. Может быть, спросил в аптеке или посмотрел в интернете. Самое главное — он боится. Боится, что в бассейне у него может случиться припадок или что из-за этого не сможет больше плавать.
Я не стала исправлять его «неправильное понимание». Я решила, что так будет лучше. Поэтому выбрала самый лучший способ — молчание. Хотя знала, какой он ожидал от меня ответ. Но я не могла по-другому. Я еще где-то надеялась, что он сам бросит плавание. Но вопреки моим ожиданиям он смирился с лекарством и даже с его побочными эффектами. Кажется, он поверил, что может продолжать плавать, если будет принимать лекарство.
Каждый раз, когда я вижу его таким истощенным, я страдаю от чувства вины. Хэвон сказала, что, раз он неправильно понимает ситуацию, лучше активно это использовать, как руль, который поможет им управлять. Она добавила, что это может быть мощным средством контроля, если он вдруг перестанет принимать лекарство. Когда я спросила, правильно ли это, Хэвон ответила, что уже поздно об этом думать.
