Петра Хаммесфар - Могильщик кукол
— Руки прочь, — сказал Бен.
Но все оказалось не так уж плохо. Только две резаные раны, на которые несколько позже в городской больнице скорой помощи Лоберга наложили швы. И никто не мог понять, почему ни Бруно, который сам не видел, как дошло до несчастного случая, и вынужден был полагаться на рассказ жены, ни сама Рената Клой не стали выступать с обвинениями или упреками в адрес Шлёссеров.
Спустя несколько дней после инцидента, когда Ренату стала расспрашивать о случившемся Тея Крессманн, она просто пояснила:
— Этот урок моему сыну пойдет только на пользу. Наконец-то кто-то дал ему понять, что он не может обладать всем, что только ему захочется.
25 августа 1995 года
Было полдесятого вечера, когда Якоб наконец-то вернулся домой. Против ожидания, Бен сидел за кухонным столом с Трудой, склонившись над тарелкой, еще наполовину наполненной едой. Рука Труды лежала на руке Бена, она что-то говорила сыну, смолкнув, когда Якоб вошел в кухню. Последнее, что Якоб смог разобрать, было «…мой самый лучший».
— Картина, полная неожиданности, — заметил Якоб.
Труда подняла на мужа глаза и сказала с извиняющимися нотками в голосе:
— Он до сих пор бегал по полям и еще ничего не ел. Я только что разогрела для него еду. Все еще теплое. Хочешь что-нибудь поесть?
Якоб кивнул жене и странным образом почувствовал облегчение. Он по-приятельски хлопнул сына по плечу, так что Бен вздрогнул.
«Ну, — преувеличенно жизнерадостным тоном обратился к нему Якоб, — ты наверняка вволю набегался и теперь для разнообразия, наверное, пойдешь спать к себе в постель».
Якоб сел за стол. И в то время, пока Труда накладывала ему на тарелку еду, он начал рассказывать об Эдит Штерн и ее щекотливой миссии. Якобу доставило особенное удовольствие раскрыть перед Трудой юношеские преступления достойного уважения гражданина, потому что жена непоколебимо верила, что в деревне нет лучшего человека, чем Хайнц Люкка. Затронутая тема растянулась на целый вечер, так как Якобу пришлось сначала объяснить, почему он ни разу ни словом не обмолвился об участи первой Эдит Штерн. Поэтому разговор о Дитере Клое, Альберте Крессманне и газетах Якобу пришлось отложить на следующий день.
Труда была настолько поражена рассказом мужа, что только составила вместе грязные после еды тарелки, положив сверху ложку Бена и нож и вилку Якоба. Составив посуду в раковину, глубоко задумавшись, она заметила:
— Вымою завтра утром, — последовала за Якобом в гостиную и там присела в кресло.
Якобу бросилось в глаза, что Труда сидела на самом краешке кресла, как будто готовая в любой момент вскочить, но он не стал задумываться над причинами подобного поведения, сам уютно устроился в соседнем кресле и продолжил рассказ об Эдит Штерн и невероятном открытии летом 44-го года.
Труда ощущала, что слова Якоба тысячью игл впиваются ей в мозг. Все внутри ее противилось верить тому, что он говорил. Кто угодно, только не Хайнц Люкка! Сосед, к которому она так часто бегала, чтобы излить душу, получить совет и лишний раз услышать подтверждение тому, что у Бена добродушный характер. Несколько дней тому назад она чуть было не рассказала Хайнцу Люкке о сумочке Свеньи Краль, царапинах на тыльной стороне рук Бена и изрезанных кончиках пальцев. Она хотела спросить, не слышал ли Хайнц той июльской ночью кроме крика, о котором он упоминал, также шум машины. Но передумала, потому что…
Когда-то, много лет тому назад, она рассказала Хайнцу, что случилось с кошкой Хильды. И как он отреагировал? Просто рассмеялся. Тихо и сочувственно рассмеялся, затем произнес:
— Все-таки согласись, Труда, нет никаких доказательств того, что именно Бен расчленил животное. Лично я считаю его не способным на такое. Кто знает, может, он просто нашел где-нибудь внутренности?
— А царапины и перочинный нож… — возразила Труда. — Очень дорогая вещь. Ручка отделана перламутром.
Хайнц Люкка перестал смеяться, только задумчиво улыбнулся.
— Согласен, — сказал он. — Действительно, похоже, что скотина защищалась от него. Только не стоит беспокоиться по пустякам. Даже если он сделал это и дело откроется, случай относится к повреждению имущества. Он не единственный ребенок, вытворяющий нечто подобное. Если бы ты только послушала, что позволяют себе нынешние дети — на школьном дворе с ножами набрасываются на одноклассников. Так что дело с кошкой выглядит вполне безобидным. Раньше мы тоже не были ангелами.
Уже по ходу беседы несколько фраз сильно покоробили Труду. «Расчленил животное». Неподходящее выражение для подобной жестокости. А словом «скотина» вообще неуместно называть существо, которое совершенно очевидно жутко страдало. И теперь от последней фразы Люкки в том разговоре у нее во рту возник привкус свинца. «Раньше мы тоже не были ангелами». Воистину не были!
Труда не знала, как ей реагировать и что сказать Якобу, пробормотала, что ничего подобного даже подумать не могла о Хайнце. И даже полвека тому назад происшедший случай ужасен. Внезапно ей стало страшно стыдно, так как она давно и охотно пользовалась советами и помощью адвоката. Теперь она даже представить себе не могла, как посмотрит в глаза соседу. Глаза убийцы!
Якоб видел, что жена слишком близко приняла его слова к сердцу, на такую реакцию он никак не рассчитывал. Он ожидал возмущения, понимания и согласия, но не побелевшую как мел кожу и глухой лепет.
— Он не убийца, — постарался успокоить Труду Якоб. — Эдит Штерн убил не он.
— Хочешь простить его? — растерянно спросила она.
— Нет! — Якоб покачал головой. — Боже мой, конечно нет. Я всегда тебе говорил, что Хайнц — подлый пес, ему нельзя доверять. Разве я не говорил тебе это сто раз?
— Ты просто злился на него из-за Бена, — заметила Труда.
Якоб снова покачал головой:
— Злость тут ни при чем. Я всегда задавался вопросом: почему он заступается за мальчика? Подумать только, он еще учил меня, как я должен воспитывать собственного сына! Но, поверь мне, Бог тому свидетель, я бил Бена без всякой охоты. К сожалению, это была единственная возможность отучить его от некоторых вещей и втолковать кое-что, ты сама знаешь, что я имею в виду. И тут возникает некто и говорит мне, что не может на это смотреть. А что он сам делал тогда? Не просто смотрел, он отдал приказ. И как ты думаешь, какие приказы он отдавал бы сейчас, если бы те времена так и продолжались? Он приказал бы умертвить Бена с помощью инъекции, как это сделал Вильгельм Альсен с маленькой Кристой. Лично позаботился бы об этом твой дорогой, хороший Хайнц. У меня в голове не укладывается, что такой, как он, мог резко измениться.
«Вероятно, когда-то он пожалел о своем поступке», — подумала Труда. Ей едва хватало воздуха.
— Вероятно, он захотел каким-нибудь образом загладить свою вину. Согласись, такое возможно. В то время он действительно был еще совсем юным. А когда повзрослел и поумнел, он осознал, вероятно, всю тяжесть своего преступления.
— Возможно, — безрадостно ухмыльнулся Якоб. — Что ты только что сказала о прощении? Похоже, что ты как раз и собираешься его простить?
— Нет, — измученным голосом сказала Труда. — Это не так. Просто… Я думаю, что если когда-то он пожалел, понял и раскаялся, тогда нужно…
Она запуталась, не зная, как ей выразить свои мысли. Когда-то Хайнц Люкка должен был пожалеть о содеянном, наверняка пожалел. Когда-то Хайнц должен был понять, каким тяжелым преступлением было приказать тем двоим убить Эдит Штерн. Его охватило глубокое раскаяние, и он захотел, чтобы такого никогда не было. И так как прошлое невозможно изменить, он стал нежно заботиться о Бене. Забота о мальчике стала для него искуплением греха — его челобитьем, молитвами «Отче наш» и к Деве Марии. Так должно было быть.
Потому что в противном случае… Если Хайнц Люкка только для одной определенной цели купил, плитками шоколада и приветливостью, сердце Бена… только по одной причине защищал его от всех подозрений и заботился о том, чтобы душевнобольной мальчик остался дома… Потому что Хайнц Люкка, если только он полностью не изменился, в настоящее время не смог бы найти никого, кому можно было бы отдавать такие приказы…
Словно кузнечным молотом ударило Труду по голове. Потому что Хайнц Люкка, вероятно, как и его отец, не любит сам марать руки, зато с воодушевлением смотрит, как это делают другие. И пожалуй, он лишь тогда пришел к мысли, как можно использовать Бена, когда она рассказала ему о кошке Хильды Петцхольд.
Испачканная кровью сумочка! Два отрезанных пальца! И Хайнц Люкка говорит: «Ты все прекрасно сделал, Бен. Теперь нужно так же прекрасно все закопать».
Господи, не покинь нас, взмолилась Труда. Только не это! Ни один человек не способен сделать нечто подобное — выдрессировать убийцу. Как за последнюю соломинку Труда ухватилась за эту мысль, чтобы окончательно не впасть в отчаяние.
