Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына
— Отставить, отставить веселье! Штинов, я кому сказал! Ох, заплачешь ты у меня сегодня, чувствую.
Все сразу угомонились и притихли.
— Теперь будет грустно, ребята, — сказал начальник губрозыска. — Первое: мы так и не нашли сберкассовских денег. Второе: знаем о некоем Луне, истинном главаре, идеологе и организаторе всего бандитского подполья. Но ни один из взятых нами приближенных Черкиза в лицо Луня не знает. Похоже, на связи с ним был только один Черкиз. А коли мы до него не добрались, может статься так, что через полгода-год появится новый Черкиз со присными… Все-таки никак не могу понять, — продолжал он, — почему никого из наших не было возле входа со стороны улицы? Ведь Мартынова убили именно оттуда. Кто-то из вас мог, наверное, догадаться, разве ж я могу все предусмотреть? Эх, вы… Ну, дальше. Об операции знали только вы. Кто еще и как мог узнать о ней? Причем узнали, видимо, в самый последний момент, ибо работали очень рискованно. Сидите и думайте, это вам уже не шуточки.
Хлопнул стул — поднялся Болдоев. После вручения Кашину подарка он постеснялся уйти — пробрался в угол и там сел, уперев локти в ладони, низко опустив коротко стриженную голову — будто задремал. Теперь он встал, прижал правой ладонью к боку левую руку и заговорил. Когда-то, когда Болдоев работал еще оперативником, эту руку ему прострелили, пуля задела главный нерв, и стоило начхозу заволноваться, рука начинала болеть, его корежило и трясло.
— Можете так не смотреть, — дернул головой бурят, уловив тяжелый взгляд Войнарского. — Я никому ничего не говорил. Но вчера в моем присутствии и в присутствии еще троих граждан дежурный по губрозыску Муравейко на мой вопрос, где находится Динмухаметов, сказал, что в ресторане «Медведь» проводит важную операцию. Я сам не ходил в ресторан — был здесь, в резерве. Случилось это в двадцать десять, за полчаса до начала операции. Теперь так: кто эти граждане? Известный нищий и бродяга Бабин. Старик — по-моему, потерпевший по делу, что находится у Кашина. Третьего я не знаю, но могу дать приметы и опознать. Разговаривали они между собой или нет, я точно не помню; кажется, что нет. После разговора с Муравейко я поднялся наверх, а когда через пятнадцать минут спустился обратно, всех троих уже не было в помещении. Вот, все.
В медленных житейских разговорах Болдоев говорил с сильным акцентом, путал и врал слова, но при докладах акцент почти исчезал, язык становился краток и емок.
— Та-ак!.. — Войнарский почесал подбородок. — Уже интересно, уже кое-что. Что ж, за неимением лучших, станем отрабатывать этот вариант. Болдоев! Садись за стол, пиши рапорт о вчерашнем и словесный портрет того, третьего. Все расходитесь! Через час зайти в канцелярию, списать приметы разыскиваемого. И — будем искать. Руководить буду сам. Отработкой Вохмина займется Кашин, ему это проще, Бабина… ты, Динмухаметов, его тогда задерживал, ты и отрабатывай. Сделаете по ним установки и вечером доложите. Все! Сейчас я иду в губпрокуратуру, вернусь в шесть, не раньше, так что у кого срочные дела — подходите.
— Насчет сберкассовских денег интерес имеется! — выкрикнул кто-то запоздало.
— Один из задержанных, некто Фингал, знает посредника Мартынова по обмену ассигнаций на ценности — это железнодорожник, тормозной кондуктор Осипов, он сейчас в рейсе. По нему тоже работают, уже со вчерашнего вечера, и должны встретить. Все теперь? Болдоев! Портрет сдашь на машинку, рапорт положишь на мой стол, и сразу — на дом к Муравейко. Пока — домашний арест. Оружие изъять! Комсомольское собрание на сколько назначили?
— На шесть!
— Постараюсь быть!
39
В нарсуде 5 участка слушалось дело по иску гр-на Яновского к гр-ке Третьяковой о возвращении сына.
Истец доказывает, что сын ни в коем случае не может находиться на воспитании у Третьяковой. У нее совсем не пролетарская идеология, она находится целиком под влиянием своих родственников, которые в большинстве своем люди старого закала.
Третьякова же ссылается на плохой характер отца, на то, что ему нельзя отдавать ребенка, что его иск — лишь месть с его стороны.
Решение суда такое.
У Яновского имеется порядочно заслуг перед революцией (он красный командир и т. д.). Сама Третьякова непролетарского происхождения, и ее взгляды на жизнь могут помешать воспитанию ребенка.
Поэтому суд обязал Третьякову передать сына (шести месяцев) его отцу, когда ребенок достигнет полуторалетнего возраста. До этого срока ребенок останется у Третьяковой, так как обстановка, в которой он будет жить до 1½ лет, не отразится на его психологии.
ШЕФ, ПОМОГИ!Каждую зиму в школе № 5 холод, грязь.
— Обогрейте нас, — просят дети.
Теперь осень, и зима уже не за горами, а в школе опять нет ни полена.
Кирпичный завод! Ты, кажется, шеф этой школы?
Дай ей дрова.
Костюм Семен Кашин сразу отнес домой. Он вообще попросил себе отгул на этот день и получил его без разговоров. Дома он надел и пиджак, и брюки со свежей рубашкой, долго красовался перед зеркалом и даже, осмелев, решился пройтись в таком виде по двору и посидеть на скамейке под липами. Одно его мучило: пиджак у него, хоть и худенький, все же был, а зимнее пальто у Надьки, у сестры, стало совсем ветхим, да она из него и выросла. Поэтому он решил брюки от костюма оставить, а пиджак продать и купить пальтишко. Надьке много еще предстояло покупать: все старье на ней трещало по швам, становилось коротким и узким.
Сестре нынешней весной стукнуло двенадцать. Каждый год она уезжала на лето в деревню к тете Шуре, сестре матери. Семья у тетки была зажиточная, девочку они брали охотно, но и работала она наравне с их родными детьми. Возвращалась Надька окрепшая, разговаривала по-деревенски, учила девчонок во дворе петь частушки.
Сегодня она приезжала, и ее еще предстояло встретить. Переодевшись в свою обычную одежду, Семен отправился на вокзал. Там он купил газетку, прошел на перрон и уселся на лавочку ждать поезда, Настроение у него было хорошее. Воспоминание о полученной из рук Войнарского награде грело его сердце. Однако скоро ему стало скучно, и он подумал, что неплохо бы встретить сейчас знакомого и поговорить с ним о чем-нибудь интересном.
Вдруг за спиной его послышалось легкое шевеление, и, не успел он оглянуться, в затылок ему уперлось что-то твердое, и голос сказал негромко:
— Сидеть! Тихо!
Семен оцепенел. Но уже в следующий момент он молниеносным приемом ринулся, сгруппировавшись, вниз и в сторону, свалил противника и сел ему на спину. Возможно, этот блестящий прием и не удался бы Кашину, если бы на него напал настоящий враг. Но сейчас в железных кашинских объятиях тяжко кряхтел не кто иной, как друг, сослуживец и комсомольский вожак Степка Казначеев. К ним уже бежали железнодорожные милиционеры и, оказавшись на месте схватки, тоже стали заламывать за спину Степкины руки. Семен не мешал им. И только когда Казначеев взмолился:
— Ну, кончай, Кашин, это же шутка была, непонятно, что ли? — Семен предъявил милиционерам удостоверение и сказал:
— Спасибо, товарищи, за помощь. Это опасный тип. Теперь я сам им займусь.
Когда они остались одни, Степка, потирая сцарапанный нос, сказал смущенно:
— Опять ты меня обдурил. Но если бы на самом деле — никуда бы ты, брат, не делся!
— А ты что — опять за мной шпионишь? — обозлился Семен. — Сейчас-то тебе что от меня надо? Опять задание получил?
— Получил, — согласился друг. — Только совсем не то, какое ты думаешь. Жду тормозного кондуктора Осипова. Слыхал о нем?
Кашин кивнул.
— Мы здесь втроем дежурим, — продолжал Казначеев. — Только ребят я в буфет отпустил, чаю попить. Сам вышел прогуляться, гляжу — ты сидишь. Хорошо, что ребят со мной не было, а то увидели бы они, как ты меня терзаешь, — позору-то… Но ты ведь никому не скажешь, а, Сень? — Он просительно заглянул в кашинские глаза.
— Ладно, живи, — великодушно разрешил тот.
— Что, думаю, он здесь делает? Его зря Войнарский не пошлет. Может, ты нас проверяешь?
— Да никого я не проверяю. Сестренка должна из деревни приехать, вот и сижу, жду.
— Ну-ну! — недоверчиво усмехнулся Казначеев. — Давай заливай! Сестренку он встречает… Ладно, я понимаю, что у вас с Юрием Палычем свои секреты завелись, не для таких любопытных.
— Да ты чего, Степ? Какие секреты? Все, как было, так и осталось.
Степа понимающе прикрыл глаза, кивнул: «Рассказывай, рассказывай! Знаем мы…»
Кашину стал неприятен этот разговор, и, чтобы прекратить его, он спросил:
— Слушай, Степа, ты такую Симу Караваеву не знаешь?
— Караваеву, Караваеву… — Казначеев закатил глаза, пощелкал языком. — А! На конфетной фабрике работает?!
— Все-то ты знаешь.
