Сергей Белан - Евангелие от Джексона
— Рехнулся? Туда сейчас ходят одни малолетки.
— Серж, я хожу не на плац для пионеров, а на вечера для тех, кому за тридцать.
— Ну и как там? Есть товар? Что за публика? — поинтересовался Серж.
— Выбор огромный, на любой вкус, от двадцати до шестидесяти. Приходят вполне приятные дамочки, слегка увядшие, но со своими плюсами. Представьте, процентов девяносто там разведенки, остальные десять без надежд выйти замуж. Разве не малина?
— Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера, — вставил Джексон.
— Вот именно. Они истосковались от затяжного одиночества. Баба лет тридцать-тридцать пять, в теле, с бесенком в глазах, да с каким бесенком, с огромным похотливым бесом, это… Что у нее за радости: работа, дом, дети, и так до бесконечности, и только в конце недели светлый лучик, — накручивается, подкрашивается, напяливает все лучшее и — на танцы. А вдруг повезет, а вдруг он, принц из мечты… А там мужиков — шаром покати. И тут появляюсь я: молодой, интересный, сильный, и все мое! Выбираю телку по вкусу, — и к ней. Худо-бедно, у каждой есть свой угол. Признаться, люблю зайти в хорошую, чистую квартирку, развалиться в кресле. Хозяйка ставит тихую музыку, бутылку, закуску тащит, переодевается в пеньюар и норовит забраться мне на колени…
— А детки где ж? — полюбопытствовал Серж.
— В такое время в пионерлагерях или у бабушек, все продумано. Короче, после кофе — постель. Знаете, что такое месяцами сдерживаемая страсть одинокой женщины? Это Везувий! Море ласк и желаний! За эту ночь переживаешь такое… Я помню всех моих цыпок и буду долго помнить. Ночью — ураган, утром тебя нежно, почти по-матерински целуют в шею, прижимаются горячим телом: «Милый, я жду тебя!..» А я ухожу навсегда и остаюсь в ее памяти желанным сказочным принцем. Ухожу без громких слов, с тихой грустью в душе.
— Хм, ангел-искуситель, — сказал Джексон. — Несчастные женщины…
— А как же конкуренты? — спросил Серж. — Не один же ты там пасешься.
— Не один, но таких как я, — единицы. Основная масса либо пьянь черная, либо дурики, у которых с головой не все в порядке, либо полнейшие импотенты, что приходят туда потереться да поговорить о своих мифических сексуальных подвигах. Теперь все понятно?
— И где же в Риге находятся эти райские кущи? — спросил Серж.
— Я ошиваюсь в двух точках, — ответил Ники. — По субботам на Московской, а сегодня пятница — поеду в Илгуциемс. Кинотеатр «Илга», ресторан «Соната», а рядом танцы…
— Ники, ты должен забывать такие места, — перебил его Джексон. — Будущий миллионер должен привыкать общаться в другом обществе, в изысканном, а не среди сброда алкашей, сумасшедших и импотентов.
— Джексон, не интригуй. Я уже говорил, что готов подписаться на любую авантюру, если во главе ее станешь ты, но, честно говоря, я пока не понял, как мы станем миллионерами.
— О, это не авантюра, это математический расчет с элементами научного предвидения, — с важностью сказал Джексон. — Я вижу блеск золота и холодное мерцание бриллиантов.
— Не томи, — взмолился Серж.
— Всему свой срок и свое место. Главное, чтобы вы не передумали, дело непростое, мне одному не потянуть.
— Мы готовы! — в один голос заверили Серж и Ники.
Джексон с одобрением кивнул и разлил оставшуюся водку и встал, остальные встали вслед за ним. Словно офицер царской армии, держа локоть на уровне плеча, Джексон поднес стаканчик к губам и, произнеся короткое «хоп!», опорожнил его. Серж и Ники последовали его примеру. Затем компания, подхватив сумки, отправилась по своим делам.
«Да, вот это команда! — позавидовал Финик, когда те удалились, — миллионами ворочает. К таким бы подрядиться, я бы и на двадцатую часть согласился. Конечно, быть может, все это и блеф, пустая афера, но все же интересно»…
Но он тут же вернулся к действительности: нужно было теперь решать злободневный вопрос: как провести день, где перекантоваться ночью?
XIX
Был бы ум бы у Лумумбы, был бы Чомбе не при чем бы.
Евангелие от Джексона 6:20С утра на душе было скверно. Лодин нехотя ковырял яичницу и в который раз прокручивал в памяти вчерашний разговор с Цульским. Итак, ясно, как божий день, встретились они вечером у почты не случайно — старый лис поджидал его, караулил. Ах, какая сволочь, оборотень, наставничком бескорыстным прикидывался, добрым дядюшкой из благотворительного общества… Подкидывал информацию, рассыпался в любезностях, а сам компромат собирал, ждал случая исподтишка цапнуть, прокола ждал. И вот дождался, вцепился в загривок, попробуй отвяжись — этот клещ кровушку будет сосать, пока не лопнет. А такой не лопнет никогда, расчетливый гад…
«А я, я-то не взболтнул ли чего лишнего? — думал Лодин. — Вроде нет, впрочем, надо все еще раз вспомнить»…
— Знаешь, Коленька, новость есть небольшая, но сурьезная, — сказал Цульский с полнейшим равнодушием, после обмена приветствиями. — А к нам сегодня один товарищ с визитом наведался… Оттуда…
И он многозначительно подмигнул.
— К кому «к нам», и откуда оттуда? — спросил Николай, внутренне напрягаясь и готовясь к самому худшему. Он почти наверняка догадался, о чем идет речь, но верить в это так не хотелось…
«Неужели это конец?» — с досадой подумал он и сердце на мгновенье неприятно сжалось, стало тяжелым, как могильный камень.
— Ну-у… — разочарованно протянул Цульский, в упор глядя на собеседника невыразительными слезливыми глазками. Потухший долбан «Беломора» лениво переползал из угла в угол его щелевидного рта. — Я думал, мы понятливые, с полуслова схватываем-с.
— Что с полуслова? Не понимаю…
— Не дури! — неожиданно сердито оборвал его старик. Лицо Цульского вдруг изменилось, стало серым, жестким, безжалостным, таким его Лодину видеть еще не приходилось. — Опер был, в документах рылся, с начальницей о чем-то калякал, нашей работой интересовался.
— Ну и что? Мне какое дело?
Лодин пытался тянуть время. Он лихорадочно соображал, все ли ему выложил Цульский или еще что-то знает, не договаривает.
— Какое дело… — задумчиво повторил Цульский. — Не скажи, сынок, не скажи. — Наверно есть дело, вон как губешку-то верхнюю закусил, посинела. Ладно, не уличный разговор, зайдем-ка в заведение, кофию испьем, там и перемолвимся.
Скромное, без претензий и без названия кафе находилось в двух шагах от почты. Они сели за дальний столик и им никто не мешал. Перед кофе Лодин выпил пятьдесят грамм коньяку, Цульский отказался.
— Здесь дают хороший кофе, плотный, — похвалил старик, поднимая чашку и манерно отставив мизинец в сторону. Он любил произносить некоторые слова в какой-то исковерканно-старинной манере: «кофий», «рестораций», «депеш»… — Знаешь, я раньше его не особо миловал, все больше чайком тешился. А сейчас чая-то не стало, так, одно название, дрючки прелые. Заваришь, сверху мусор плавает, и ни вкуса, ни запаха, тьфу!
Лодин слушал его рассуждения молча, бесконечно помешивая в чашке давно растворившийся сахар. Наконец Цульский перешел к делу.
— Я полагаю, тебе интересно, что нюхал на телеграфе товарищ в строгом костюме?
— Знаете, Вацлав Модестович, я не из любопытных.
— Ах ты, Николай Леонтьевич, надо же, какие мы супермены! Хватит в бирюльки играть, я не мент, а потому долго вальсовать не буду. Квартиру Страздини кто взял?
Лодин непроизвольно вздрогнул. Он ожидал самых разных пакостей, но к такому удару не был готов абсолютно.
— То-то, малыш, — удовлетворенно защелкал пальцами Цульский, видя замешательство Николая. Он нагнулся поближе и понизил голос до вкрадчивого шепота. — А хочешь, скажу, кто, когда и при каких обстоятельствах квартирку очистил? И не одну эту. За болвана меня принял, а я давно тебя пасу. Что ж, пусть у меня и всего четыре класса, а ты образованный, институции кончал, но на таких, как ты, у меня умишка хватит раскусить. Не зря кто-то сказал: главное — это не высшее образование иметь, а высшее соображение. А ты увяз, дружок, увяз крепко, думай.
Некоторое время они сидели молча. Кофе у Лодина совершенно остыл, он сделал лишь маленький глоток и отставил чашку.
— Что вы хотите?
— Вот это уже разговор. Исправляешься на глазах. Старик Цульский кое-кому дал немало ценных консультаций и за них надо заплатить, вот и все. В этом мире за все надо платить, разве не так?
— И сколько стоят ваши консультации?
— Ну, я думаю, мы поладим. Ваша фирма выделит мне приватный гонорар за услуги. Скромный гонорар, очень скромный.
— Я ничего не решаю.
— Знаю. Так передай своему главному: четыре штучки вполне согреют душу одинокому старику. Я усталый больной человек и на поправку здоровья прошу самую малость.
Лицо Цульского снова сделалось жестким.
— И без дурачков, Коля. Четыре штучки и не позже, чем завтра. Я не пугаю, но не стоит финтить, пару слов кому надо и сам понимаешь… Завтра в двенадцать позвонишь на телеграф, я буду ждать.
