Сергей Ильвовский - Шесть шестых
— Попросил Павла Александровича — он распорядился выписать для меня круглосуточный пропуск, — объяснил Смолин, усаживаясь на стул. — Хотел с вами поговорить. Правда, не очень уверен, что это получится. Мне показалось, что я вам не слишком понравился.
— Вы правы — не слишком.
— А почему — можно узнать?
— Конечно, можно. Уж очень вы, Борис Евгеньевич, о своих деньгах беспокоитесь. До неприличия.
— Это же не мои личные деньги, Арсений Петрович. Это деньги канала. На эти деньги я могу, например, снять несколько сериалов.
— Вы бы лучше сняли один, но хороший. Сил нет смотреть на то, что вы нам показываете! Я не слишком разбираюсь в тонкостях других профессий, но если судить по тому, что вы о нас снимаете… Да ваши милиционеры — просто преступники, понимаете?! То, что они на экране вытворяют, — это же целый букет преступлений, предусмотренных Уголовным кодексом! Значит, и о других вы точно такую же ахинею снимаете!
— Вы думаете, я не понимаю, что хороший фильм лучше плохого? Ну ладно — сниму я на эти деньги один хороший фильм! Но я же смогу его показать два, ну три раза максимум! Поставлю в него рекламу, которую вы наверняка не любите, и возьму за нее деньги. Не уверен, что их хватит даже на то, чтобы окупить съемки. А откуда мне брать деньги на другой? А этот, пусть даже и очень хороший, зрители не станут смотреть десять раз подряд! И что я должен буду показывать через неделю?
— Хорошо, соглашусь с вами. Но наверное, производство других программ обходится намного дешевле, чем съемки сериалов. А их же тоже смотреть невозможно стало!
— А какие программы конкретно вы имеете в виду?
— Все! Все подряд, Борис Евгеньевич! Тупые ток-шоу! Идиотские передачи с юмором ниже пояса! Певцы, которые, с позволения сказать, и петь-то не умеют, а только приплясывают с компанией да рот под фанеру открывают! Жестокие игры!
— Вы смотрите то, что сами выбираете, Арсений Петрович.
— Я хочу это смотреть?! — Колапушин задохнулся от возмущения.
— Ну, не вы лично. Но мы же не можем делать программы, опираясь на мнение одного, пусть даже и очень умного, телезрителя. Мы должны учитывать мнения всех телезрителей, Арсений Петрович! А они хотят смотреть именно такие передачи.
— И откуда же вам так хорошо известно мнение всех телезрителей? — саркастически спросил Колапушин.
— А вот тот самый рейтинг, который вам так не нравится. Хотите — верьте, хотите — нет, но это очень точный показатель зрительских предпочтений. Мы обязаны прислушиваться к мнению зрителей — иначе просто не выживем. Ни один серьезный рекламодатель не даст свою рекламу в программы с низким рейтингом, и мы попросту останемся без денег!
— То есть вы хотите сказать, что содержание программ вам диктуют сами телезрители?
— Совершенно верно, Арсений Петрович! Не впрямую, конечно, но смысл именно таков! Содержание передач нам диктует общество! А мы просто зеркало этого общества, поймите! Согласен — кривое, треснувшее, грязное, но только зеркало! В котором вы видите самих себя. И эту проблему только на уровне телевидения решить невозможно — уверяю вас.
— И кто же должен ее решать, по-вашему?
Смолин неопределенно пожал плечами:
— Не знаю… Государство… Общество… Госдума, правительство, президент. Но только не с помощью громких слов, которых я слышал уже в своей жизни предостаточно. Телевидение — дорогая игрушка, очень дорогая, Арсений Петрович! И если не будут решены вопросы с источниками его финансирования, все громкие слова так и останутся пустым сотрясением воздуха, уверяю вас. Музыку всегда заказывает тот, кто за нее платит. За все надо платить!
— За все надо платить, — задумчиво повторил слова Смолина Колапушин. — За все… За все платить… Вы правда перевели вдове Троекурова пятьдесят тысяч долларов?
— Перевел. Вы считаете, этого мало?
— Знаете… Раз уж у нас с вами получился такой разговор, давайте-ка я вам кое-что расскажу и покажу. Может быть, тогда вы лучше поймете, что я имел в виду, ругая ваши программы. Я считаю, что случившееся — прямой результат вашей деятельности! — Колапушин встал и, обогнув свой письменный стол, пошел к шкафу, на полке которого стопкой лежали видеокассеты с записью игры «Шесть шестых».
— Ну вот, теперь вы все знаете. — Арсений Петрович остановил видеомагнитофон на стоп-кадре с крупным планом весело улыбающегося Троекурова. — Я не стану показывать дальше — у вас же у самих есть все эти пленки, — можете сами проверить правдивость моих слов.
— Тезка-тезка… — тяжело вздохнул Смолин, до этого только молча смотревший на экран и слушавший объяснения Колапушина.
— Он что, был так падок на деньги?
— Он любил деньги, как и все нормальные люди. Но дело совсем не в этом.
— А в чем же?
— Знаете, у врачей есть такой термин — «неоперабельный рак». Вот у него был как раз такой. Он не протянул бы и года, Арсений Петрович.
— Да, на вскрытии это определили. Но мы еще не успели выяснить, было ли ему самому об этом известно. Оказывается, было. Он что, сам рассказал вам об этом?
— Он не рассказывал об этом никому. Даже жене. Теперь вы понимаете, почему он на это все пошел?
— Понимаю, Борис Евгеньевич. Скажите… Если Троекуров никому не рассказывал о своей болезни, то как же узнали о ней вы?
— Я стремлюсь знать о своих людях как можно больше. Особенно о тех, кто связан с деньгами. Он обращался в одну частную клинику, я дам вам ее координаты. У нас спасти бы его уже не смогли — он слишком все запустил. Ему, правда, порекомендовали поехать в Германию, но, насколько я понял, и там смогли бы только ненадолго отсрочить конец.
— Опять ваша служба безопасности? — Колапушин скривил губы и укоризненно покачал головой. — Вы пользуетесь очень некрасивыми методами!
— Некрасивыми?! — Смолин широким жестом показал на телеэкран с улыбающимся Борисом Троекуровым. — Если бы вы только знали, Арсений Петрович, сколько раз меня и предавали, и продавали…
— Все равно ваши методы мне абсолютно не нравятся! К тому же они совершенно незаконны! Кстати, о законах… Вы ведь можете теперь потребовать назад свои пятьдесят тысяч долларов.
— Вероятно, могу. Но я не стану этого делать.
Колапушин посмотрел на Смолина с удивлением:
— Почему? Троекуров же был преступником — вы сами это видели!
— За свое преступление он уже расплатился, и слишком дорого. Вы же понимаете, почему он пошел на это. А я не стану отбирать деньги у вдовы с ребенком. Ей и так придется несладко, особенно после того, как вы сами обо всем этом расскажете с экрана.
— Вы неожиданный человек, Борис Евгеньевич! Не удивлюсь, если вы знаете, кто за всем этим стоит.
— Теперь знаю. Но вам не скажу.
— Опять ваша служба безопасности? — понимающе покивал Колапушин.
— Нет, они не докопались. Они же ничего не знали про эту пресловутую радугу. А вы мне ничего о ней не сказали. Хотя уже и тогда знали, как я понял.
— И вы на меня обиделись и не желаете поэтому назвать мне имя преступника?
— Ничуть я на вас не обиделся. Тем более что сначала вы ведь и меня подозревали, правда? — Смолин усмехнулся. — Не надо! Не надо делать этих отрицающих жестов, Арсений Петрович! Скажу вам по секрету, будь я на вашем месте, я бы думал абсолютно то же самое! Я понимаю вас лучше, чем вы себе это представляете.
— Тогда почему же вы не хотите назвать мне имя преступника?
— Потому что я и сам только сейчас его узнал. Только после вашего рассказа. Понимаете, в этом преступлении преследовалось одновременно очень много самых разных целей. Необходимо было создать ажиотаж, вытащить всех на третий этаж, сделать так, чтобы никто не мог толком вспомнить, кто и где находился все это время, и так далее. Требуется очень хорошее знание психологии, чтобы суметь превратить людей в возбужденную, нерассуждающую толпу. Я знаю только одного человека, который в состоянии так точно рассчитать все это. Но доказательств у меня никаких нет, поэтому я лучше промолчу. Лучше скажите мне, если можно, конечно, вы прослушиваете сотовый телефон, который передали Ребрикову?
— Да, нам удалось добиться разрешения.
— Тогда вы и сами скоро узнаете, кто это. Вряд ли я ошибаюсь, Арсений Петрович. Я тоже достаточно хорошо знаю людей.
— Надеюсь. Даже если нам и не удастся перехватить этот телефонный разговор, мы все равно будем вести пристальное наблюдение за Ребриковым и рано или поздно установим, кто тот человек, который так настойчиво ищет с ним контакта. В любом случае, Борис Евгеньевич, то, что Ребриков выиграл с помощью мошенничества, уже сомнению не подлежит. Так что можете больше не беспокоиться о своих деньгах — платить ему вам не придется. Вы же ко мне пришли для того, чтобы выяснить это?
— Нет, — к удивлению Колапушина, ответил Смолин. — Это я окончательно понял уже тогда, когда увидел пленку со встречей этой пары на Арбате и услышал доклады людей, которые за ними следили. Раз вы проводили аналогичную операцию, да еще так хитро обставленную, значит, считаете Ребрикова преступником. Просто я не знал подробностей, а теперь благодаря вам знаю. А поговорить с вами я пришел совершенно по другому поводу, Арсений Петрович.
