Татьяна Светлова - Голая королева
Аля хотела ему сказать: «Бог мой, Георгий, но это же не повод, чтобы кидаться в постель! Есть же любовь! Это она приводит людей в объятия друг к другу!» Но не сказала.
Не только потому что рот ее был завязан и могла она только мычать.
Нет, дело было в другом. Она ведь сама, только вчера, написала Алексу, что не любит его. И что он ее — не любит. И они все же сходились в постели… Вот так, как говорит Георгий, без любви, просто потому, что их связывает положение мужа и жены… Так получается, что Георгий, при всем своем цинизме, прав: если можно спать без любви с Алексом, то почему нельзя — с Георгием?
Нет, нет, не так! Не правда! Она любила Алекса! Она хотела близости с ним! Просто у них отчего-то не получилось… Быть близкими не получилось.
«Господи, — сказала себе Аля, — я совсем запуталась. Сейчас вдруг кажется, что я любила Алекса, только загнала свою любовь своими же комплексами куда-то в темный угол своего сознания, такой темный, что сама теперь разглядеть не могу…»
Она очнулась от своих мыслей, потому что Георгий снова склонился к ней с приторной улыбкой киношного садиста. Он вынул из нагрудного кармана что-то оранжевое и плоское, нажав какую-ту кнопочку… И только когда сверкнуло острие лезвия, она поняла, что это каттер.
Она много раз видела у Алекса на столе такие каттеры, которыми он аккуратно вырезал иллюстрации и фотографии, когда работал над оформлением книги — многие книги издательства были сделаны им самим…
Георгий коснулся острым металлическим уголком ямки между ее ключицами и с улыбкой посмотрел на нее.
— Как ты думаешь, что я сейчас с тобой сделаю?
«Ничего», — с надеждой подумала Аля. Георгий был фальшив, фальшив всегда, даже сейчас — фальшив, в роли то ли насильника, то ли убийцы… Он так натужно настаивал на том, что она должна испугаться, что ей даже почти не было страшно.
Георгий, меж тем, легонько оттянув на себя ее майку, повел по ней лезвием вниз, царапая острием ее кожу. Было больно, но не очень, терпимо. Аля приподняла голову. Увидела она две вещи: яркие бисерные капельки крови, местами выступавшие на длинной царапине, и глаза Георгия, с живейшим интересом вглядывавшиеся в ее лицо. Пока Аля продумывала, что для нее разумнее: сделать вид, что испугалась (чего он явно ждал), или, наоборот, напустить на себя уверенность и спокойствие, — Георгий решил для ее пущего устрашения пуститься в объяснения.
— Я тебя ножичком порежу, да? Смотри, какой острый! — сунул он ей под нос лезвие. Смотри, как чикает!
Дойдя до края майки и оставив на Алиной коже красную тонкую полоску, дошедшую до пупка, Георгий снова приставил каттер к ее груди.
— Боишься, признайся! — требовал он. — Ты теперь в моей власти, что хочу — то и сделаю! Могу и на кусочки разрезать! — вымогал он у Али признаки страха.
Это было до такой степени абсурдно, что ей и в самом деле стало немножко страшно. Все же он, пожалуй, ненормальный…
Георгий, с удовлетворением уловив приметы испуга, чикнул по ее лифчику и развел две половинки в стороны, с любопытством изучая ее грудь.
— Не запахнешь теперь! — говорил он. — Теперь я сам тебе распахну все, что захочу! И буду смотреть везде, где понравится! И ты не сможешь меня не заметить, потому что вот он я, перед тобой!
В подтверждение своих слов Георгий сдернул ее юбку, легко соскользнувшую со связанных ног, и принялся за разрезание трусиков. Закончив, он торжествующе вытянул из-под нее остатки одежды и посмотрел на Алю победно.
— Ну, теперь давай, поизображай барыню в голом виде! — хихикнул он.
Где-то Але приходилось слышать или читать, что в обнаженном виде человек теряет чувство собственного достоинства. Георгий, видать, тоже слыхал — или сам додумался — и решил унизить таким образом свою неприступную хозяйку…
Однако Георгий не то не доигрывал, не то переигрывал, но его ход не произвел ожидаемого им эффекта. Але было, конечно неуютно и крайне неприятно находиться перед ним голой, но отчего-то не страшно. Она равнодушно отвернула голову к стенке.
Георгий растерялся.
— А ну, вставай! — вдруг заорал он, снова пытаясь себя накрутить.
Он рывком поднял ее и Аля едва не упала, не найдя сразу опору тесно связанными ногами. Георгий придержал ее и поставил ровно.
Зло глядя на нее, он ухватил ее за грудь и больно потискал некоторое время, пытаясь разглядеть на Алином лице признаки смятения и страха, или хотя бы униженности. Но и на этот раз не нашел на нем ничего из ожидаемых эмоций.
Аля женским чутьем поняла, что в нем говорит не столько мужской темперамент, не давнее стремление уложить ее в постель, сколько задетое самолюбие и жажда поквитаться с ней за нанесенные обиды. Оставалось только гадать, что для нее опаснее…
Георгий лихорадочно соображал, что теперь предпринять. Он тоже чувствовал свою неубедительность. И оттого начал злиться не на шутку.
— Ты на меня так не смотри… — прошипел он. — Чего ты мне хочешь доказать? Что ты меня не боишься, да? Что я для тебя даже сейчас пустое место, да? Что тебе даже голой передо мной не стыдно, да? А я вот тебя сейчас оттрахаю, будешь знать!
Он сунул свою ладонь в ее пах, но тесно сведенные веревкой ноги не позволяли ему проникнуть дальше. Георгий пихнул ее в спину и она упала на диван лицом, стукнувшись коленями об пол.
— Думаешь, я тебя развяжу? Не радуйся! Я и так найду доступ!
И он, воспользовавшись ее положением на коленях, снова запустил свою руку между ног. Спустя тридцать секунд он, должно быть, уверенный в том, что сумел сломать Алю, гаркнул в ее ухо:
— Говори, будешь звонить? А?
И бросил ее на диван, на этот раз на спину, чтобы заглянуть ей в лицо.
На лице у Али было выражение брезгливой скуки.
Георгий ударил ее по лицу. Глаза Али наполнились слезами от боли, и это чрезвычайно понравилось секретарю — наконец-то ему удалось вызвать у Али хоть какую-то реакцию!
Георгий с явным удовольствием ударил второй раз. Потом третий.
Посмотрел на ее лиловеющие щеки и спросил снова: «Будешь звонить?»
Который раз за этот день Алина получала оплеухи? "Позвоню, — подумала она, — и будь что будет. К Алексу мне возврата нет, сейчас я у него потребую для себя деньги, потом я куплю на них бриллианты для Марго и этой компании, — и потом я уже никогда и ничего не смогу объяснить… Не смогу и не стану. Оправдаться я могу перед Алексом только одним способом: рассказать о шантаже Марго. Тогда придется рассказывать о волоконнице Патуйара, о насилиях дяди Виталия. А это — равносильно уходу. Только в первом случае я ухожу, сохранив хоть какое-то достоинство, а во втором случае — Алекс меня сам бросит, потому что жить с изнасилованной малолеткой и убийцей он не захочет — мужчины не прощают насилия, даже если женщина в нем трижды не виновата…
… Но все эти рассуждения хороши для случая, в котором я остаюсь жива. В чем я сильно не уверена… Кажется, как только они получат бриллианты, они меня убьют…"
Знает ли Георгий ее тайну, сболтнула ли ему Марго? Аля вспомнила, как Марго, распалившись, кричала в присутствии Филиппа про банку с маринованными грибами….
Но если бы Георгий знал, он уже давно бы шантажировал Алю! Нет, нет, Георгию Марго ничего не рассказала. Она все же не такая дрянь…
И тут же скорректировала свои мысли: нет, Марго просто не стала делиться такой плодоносной информацией — зачем ей конкуренты в деле шантажа?
Так что Георгий не знает. И не сможет наябедничать Алексу.
От этой мысли ей неожиданно полегчало.
Впрочем, Георгий, скорей всего, получит свою долю и исчезнет, к Алексу не вернется. Он, наверное, уже придумал, куда и как сбежать с деньгами.
К грузинской родне, например, теперь это заграница… Интересно, как это он ушел из дома? Что сказал Алексу? Под каким предлогом выскользнул? Или Алекса нет дома? Где же он? Он меня ищет? Конечно же, ищет! Возможно, он вызвал милицию, и они пытаются вычислить, куда я пропала! Может, они наведались к Кате, Катя рассказала им о Марго… И они идут по ее следу! Может быть, они уже близко! И спасут Алю!
Эта мысль придала ей сил. И даже когда Георгий снова ударил ее наотмашь по лицу, решимость не покинула ее.
Она выдержала его вопросительный и грозный взгляд. «Пока у меня нет денег, я жива», — как заклинание мысленно повторяла она. «Я жива, пока я не позвонила… Нужно только выиграть время — Алекс спасет меня!»
Еще одна увесистая оплеуха обожгла ее скулу. После чего Георгий, видя явную неэффективность своих усилий, задумался.
— Сейчас я принесу утюг, — наконец, радостно проговорил он, прищурив глаза, — включу его и поставлю на твой живот. На этот беленький, нежненький животик, — он протянул руку и пощипал в обозначенном месте. — Тебе понравится, вот увидишь! — заверил он ее. — А сам в это время буду тебя трахать…
Он рывком согнул Алины ноги, завел их к голове, поразглядывал с ухмылкой недоразвитого подростка открывшуюся ему генитальную перспективу, и его пальцы завозились в ее светлых волосках.
