Виктория Платова - Битвы божьих коровок
— Сначала ты. На правах, так сказать, хозяина…Кухня была самой обыкновенной. Холодильник у окна, стол у стены, несколько навесных шкафчиков, несколько давно вышедших из моды чеканок: “Девушка и лань”, “Девушка и березка”, “Девушка и лунный свет”. В окружении одинаковых, как патроны к “АКМ”, девушек можно было немного расслабиться. Слава богу, хоть здесь нет никакого намека на присутствие покойной. Однако будь его, забелинская, воля, он присовокупил бы к трем чеканкам еще две: “Девушка и таз с кровью”, “Девушка и опасная бритва”. И снабдил бы их соответствующим артикулом.
Сам же Пацюк опасным не выглядел. Во всяком случае, пока разливал по чашкам странную жидкость наглого, ярко-рубинового цвета.
— Это что такое? — удивился Забелин.
— Каркадэ, — пояснил Пацюк. — Цветочный чай. Очень полезный. Вам сколько сахару?
— Три. Нет, четыре.
Забелину предстоял серьезный разговор, который мог кончиться чем угодно. А перед “чем угодно” никогда не помешает накачаться дармовой глюкозкой.
Пока Пацюк заправлял забелинский чай сахаром, следователь крутил головой, изучая возможное поле боя. В кухне не особенно развернешься и состязания по вольной борьбе не проведешь — слишком тесно. Так что, вооружившись пистолетом и спрятав бритву, он до некоторой степени себя обезопасил. Никаких ножей в обозримом пространстве, никаких утюгов, паяльников, напильников, штопоров; никаких подсвечников и канделябров. И отбившихся от рук пестиков для картофельного пюре.
Можно приступать.
Забелин отхлебнул широко разрекламированный Пацюком каркадэ (оказавшийся на поверку самым обыкновенным компотом, в котором плавали скукоженные тельца каких-то цветов) и ласково, по-отечески, улыбнулся:
— Да, брат… Лицо у тебя не того. Не внушает оптимизма…
— Вы уже говорили об этом, — напомнил Пацюк.
— Что-то припоминаю. Часто тебя так накрывает?
И снова мочки пацюковских ушей вспыхнули, а на глаза навернулись слезы. Забелин сильно подозревал, что — крокодиловы.
— Не часто, — выдавил из себя Пацюк. — Редко. Никогда такого не было.
— Я сенную лихорадку имею в виду, — уточнил Забелин.
— Я тоже. — Лихорадочный румянец переместился с мочек на щеки.
— А ты что подумал? — продолжал донимать Пацюка следователь.
— Про сенную лихорадку… подумал.
— Тебе отлежаться надо. А не по моргам шастать. Кстати, ты что там делал?
Пацюк открыл было рот, снова закрыл его и ничего не сказал. Только волосы у него зашевелились. Именно зашевелились, издавая какое-то странное, едва уловимое ухом шипение. Забелин завороженно наблюдал за каплей слюны, приклеившейся к уголку пацюковского рта. Наверняка почище серной кислоты будет. Сейчас сорвется и упадет. И тогда прости-прощай чистенький пластмассовый столик. Прожжет до основания.
Но до порчи мебели дело не дошло. Пацюк слизнул слюну, судорожно дернул кадыком и спросил, глядя прямо в глаза Забелину:
— Вы зачем пришли?
— Кетотифен принес. И пиво, — Забелин достал из кармана плаща, который так и не снял, упаковку таблеток и маленькую бутылку.
— И все?
— Не все. Еще вот это.
Торжественный момент явления народу бывшей Главной Улики наступил. Забелин отогнул рукав и легко сдернул с запястья часы “Командирские”. С трогательной гравировкой на внутренней стороне: “Егору от папы”. Но передавать часы по назначению Забелин не спешил. Он повертел механизм в руках, поднес к уху и даже потряс им в воздухе.
Прямо перед носом Патока.
— Твои? И надпись имеется: “Егору от папы”.
— Мои. — Как ни странно, Пацюк не выказал никаких признаков беспокойства. — А я-то думал, что наконец от них избавился.
— Не избавился, дорогой мой, не избавился…
"А надо было бы избавиться в первую очередь”, — хотел сказать Забелин. Но промолчал.
— И где же вы их нашли, шеф? В сейфе, как всегда? Или в ватерклозете? Я их обычно там забываю… Или из буфета принесли?
— Думай. Думай.
— Ну, не знаю. — Пацюк наблюдал за Забелиным, явно заинтригованный. — В “рафике”?.. Оксана-секретарша подсуетилась?
— Опять не угадываешь.
— Сдаюсь. — Для убедительности Пацюк даже поднял руки.
Давай, Даня! Давай, Даниил Константинович Забелин! Сейчас все станет на свои места.
— На Пограничника Гарькавого, — с выражением, четко отделяя одно слово от другого, произнес Забелин. — Знакомый адрес?
Пацюк затравленно смотрел на Забелина. Ай парень, ай актер, ничего не скажешь! Сейчас будет разыгрывать удивление, потом — изумление, потом — оскорбленную невинность. А играет как! Надо же, прямо Смоктуновский тебе из “Гамлета” с черепом в обнимку… Верный “Макаров” и только что прирученная янтарная бритва приятно холодили забелинские бока, а сам он разглядывал стажера с детским любопытством Христа, только что вознесенного на небо.
К пункту “оскорбленная невинность” Пацюк так и не перешел. После “изумления” последовало “сильное изумление”, затем — “очень сильное изумление”, а затем — “изумление в 12 баллов по шкале Рихтера”. Пацюка заколотило, как Японию (опять чертова Япония!) во время землетрясения 1996 года, и он только и смог выдавить из себя:
— Я не понимаю…
— Что же тут непонятного? Часы нашли на Пограничника Гарькавого, двадцать три, квартира сто восемь. Во время обыска у убитой гражданки Алексеевой Елены Сергеевны. В ванной, на полке.
— Этого не может быть…
— Еще как может. Все задокументировано, запротоколировано и приобщено к делу.
— Но ведь меня там не было… — Пацюк потихоньку приходил в себя. Теперь он даже был в состоянии говорить более-менее связно. — Меня не было при обыске.
— При обыске не было, верно. Но, думаю, ты успел там побывать раньше. Гораздо раньше.
— Что значит — гораздо раньше?
— Это значит, когда девушка была еще жива.
— Это… Это бред какой-то… Я никогда не был в ее квартире…
— Может быть, ты с ней вообще незнаком?
— Я не утверждаю этого…
Положительно, по парню убивается “Оскар” за лучшую мужскую роль. Что-что, а отчаяние вперемешку с яростью и скорбью он подавать умеет. Изворотливый, подлец… А Забелин еще всегда ему симпатизировал… Спокойный, уравновешенный, детективы японские в столе… Из серии, где одно несчастное убийство пятьсот страниц готовят, а потом столько же обсасывают… И не дурак, и с честолюбием все в порядке… Такой может перерезать горло только из любви к чистому искусству. Сукин сын!
— Тогда, может, объяснишь мне, как они там оказались?
— Нет… Я не могу объяснить.
— Плохо, — нахмурился Забелин.
— Плохо? — переспросил Пацюк.
— Очень плохо. Хреново. Полные кранты. У тебя неприятности, Егор.
— Из-за этих часов?
— Не только. Хотя, как я успел заметить, вы с потерпевшей обменялись верительными грамотами. У нее твои часы и еще кое-что…
— Что?!
— Об этом потом. А она, как я посмотрю, расположилась у тебя основательно. Даже щеточку зубную перетащила… Я уже не говорю о косметике…
Лицо Пацюка исказилось. Если бы он мог — он бы зарыдал.
— Черт возьми… Вы не понимаете…
— А ты просвети меня, темного, откуда это все у тебя… Или, может, в комнату пройдем и ты мне вещи покажешь? Которые у тебя в кровати пораспиханы…
Пацюк схватился за голову и стал раскачиваться, как самый натуральный китайский болван.
— Нет. Нет… Вы не понимаете, нет…
— А чего же тут понимать? Все и так ясно. Думаю, это не единственные ее вещи…
— Это я купил, — Пацюк наконец-то перестал качаться, и в глазах у него появилось осмысленное выражение. — Это я купил… Но она никогда…
— Кто ж сомневается, что ты купил? Мужчины иногда делают подарки любимым женщинам… Не всякие мужчины, конечно, и не всяким женщинам, — Забелин невольно вспомнил свою бывшую супружницу, записную нимфоманку. — И не всякие подарки. Хотя, если мужик преподносит бабе белье… Что это значит?
— А что это значит? — послушно переспросил Пацюк.
— А это значит… — призрак бывшей супружницы, записной нимфоманки, по-прежнему зудел перед лицом Забелина стрекозиными крыльями. — А это значит, что они вступили в определенные отношения. Так сказать, в войну полов, с рукопашными схватками по два раза на дню… Или у тебя больше выходило?
— Что вы имеете в виду? — Пацюк наконец-то нашел себе занятие: теперь он сгибал и разгибал чайную ложку.
— Близость. — Язык во рту Забелина моментально распух и превратился в детский валенок двадцать четвертого размера. — Близость я имею в виду.
Такую близость, что дальше некуда. Можно и ушко облизать в порыве страсти, а можно и глотку перерезать…
— Близость?!
Несколько секунд Пацюк сидел молча, а потом начал хохотать. Да так, что глаза его едва не вылезли из орбит, а челюсть едва не сорвалась с насиженного места.
— Вы думаете, что?..
— Ну, я не могу утверждать…
Смех Пацюка не очень понравился Забелину. Тем более что в нем проявилось то самое легкое сумасшествие, в котором следователь некоторое время назад стал подозревать стажера.
