Кирилл Андронкин - Дом ужасов
Меня отнюдь не встревожило присутствие в помещении постороннего животного. Более того, это показалось мне вполне нормальным; я был Богом (Шивой?), и ко мне, самому возвышенному и могущественному, тянулись все творения природы. Приди ко мне, козел, позволь мне благословить тебя; приди ко мне и во мне ты найдешь свое спасение.
Чушь какая-то? — Возможно — сейчас и лишь для вас.
Ничто — повторяю вам, ничто не выпадало из как бы привычной схемы, все находилось на своих местах, располагалось где-то за пределами того, что подпадает под категорию нормального или ненормального. Клянусь вам в этом! В том моём состоянии я попросту не мог совершать неправильных поступков! Клянусь!
И поэтому, когда Кали вышла из-за занавески, одетая по образу чудовищной богини Кали, когда я увидел, что она ведет за собой молодого черного козлика, когда она подвела его ко мне и дала тесак для рубки мяса и, наконец, когда она сказала, что я должен принести эту жертву во имя ее, я не увидел ничего необычного. Ведь я был богом и находился в прекрасных отношениях со всем миром. Кровь это тепло. Кровь это мир. Кровь это молоко.
Поверьте мне!
Женщину по имени Кали попыталась придать своей внешности максимальное сходство с обликом Кали-богини. Я много раз пытался стереть в своей памяти это видение, но так и не смог, так же как не в состоянии до сих пор понять, зачем она все это проделала, почему она захотела все это сделать? Она дала мне какое-то объяснение (как вы увидите ниже), но подлинная причина ее поведения остается одной из загадок Индии. Если хотите, можете посчитать все это проявлением безумия. Да и кто на самом деле знает, в чем заключалась эта причина? Она приделала к своей фигуре несколько рук они очень походили на руки манекена, — каким-то образом закрепив их на лопатках; лоб обвязала широкой лентой, на которой поблескивал стеклянный глаз, приоткрыла рот и высунула наружу язык. Руки ее обвивали, как показалось, гибкие чучела змей, а серьги и ожерелье производили впечатление сделанных из человеческих костей. Одной из своих настоящих рук она сжимала нож, а в другой держала человеческий череп (которые, как мне было известно, найти в Индии довольно нетрудно), тогда как остальные, искусственные две пары рук были сложены таким образом, что можно было подумать, будто она ищет защиты и одновременно молит о чем-то. Не считая этих «украшений», она была абсолютно нагая и ее золотисто-коричневое тело поблескивало и переливалось в слабом свете лампы. Она явно смазала свое тело каким-то маслом.
О, Боже, как я жаждал это существо!
Я помню тепло крохотного козленка, которого сжимал в своих руках, его подрагивающее жалобное блеяние — почти человеческие звуки, — попытки сопротивляться, вырваться; однако я был богом и потому испытывал к этому «ребенку» одну лишь любовь за то, что он пришел ко мне и добровольно согласился пожертвовать своей жизнью из любви ко мне, своему богу, из любви к Кали, своей богине. О, я испытывал невероятную силу и чувствовал, что люблю все человечество. Поверьте мне!
Верьте мне, как я верил Кали, когда она отдернула занавеску и вступила на небольшое возвышение, сантиметров тридцать в высоту, после чего глухим, — мрачным голосом, словно вещала откуда-то издалека, произнесла:
— Я — Кали, богиня материнства, невеста смерти и разрушения, — при этом глаза ее возделись к небу, а прекрасные груди чуть приподнялись.
Я верил! И был очень, очень счастлив.
— Я, Кали, принимаю эту жертву. Именем сына своего я ее принимаю. Я, Кали, богиня материнства, невеста смерти и разрушения, принимаю жизнь этого козленка, подобно тому как приняла жизнь своего единственного сына, отданного на заклание.
Я верил! Я воспринял ее слова о пожертвованном сыне. Мне (тогда!) все это казалось таким естественным и возвышенным. Пожертвованный сын. Ну конечно! Сто лет назад богиня Кали принимала в качестве пожертвований жизни людей, а не животных. Естественно, Кали не могла не пожертвовать своим сыном. Может ли на свете существовать большая слава, чем эта? Какая иная благодать может…
Она опустила глаза, вперила свой взор в меня и сказала:
— Сейчас.
Ни секунды не колеблясь, почти в спешке, чувствуя небывалый прилив счастья, я резко провел лезвием ножа по горлу козленка.
Но это еще не тот кошмар, о котором я говорил; это лишь начало, путь к настоящему, истинному кошмару. Именно в тот момент начались страдания и муки, постепенно приведшие меня к грани безумия, и заставившие теперь написать это… признание. Пожалуй, именно так можно все это назвать. Но, повторяю, сам кошмар тогда лишь зарождался.
Мучения — чувство вины, потрясение, отвращение — начались сразу же после убийства козленка. Едва его кровь заструилась по моим ладоням, закапала мне на одежду, все это похожее на сон, полугипнотическое состояние мгновенно улетучилось, словно взмах ножа в сочетании с тем, что я увидел и почувствовал руками, одновременно рассек и мою одурманенную душу, впустив в нее порыв свежего воздуха реальности. Я как будто проснулся и неожиданно обнаружил, что держу мертвого козленка перед безнадежно обезумевшей женщиной.
С той минуты и вплоть до момента, когда я наконец добрался до гостиницы, в мозгу моем словно висела некая пелена. Шок от осознания того, что я совершил, видимо, оглушил меня — как мне кажется, к моему счастью. Я смутно помню, как опустил все еще теплое тело животного (даже сейчас в ушах слышатся звук глухого его удара об пол), в ужасе взглянул на свои окровавленные руки, после чего повернулся и как безумный бросился прочь из комнаты. Каким-то образом — я даже не знаю, как именно, — я все же добрался до гостиницы. Следующее, что осталось в памяти, это отчаяние, яростное отмывание, соскабливание крови с ладоней, которое продолжалось, как мне чудилось, несколько часов, даже после того как на руках не осталось ни малейших следов — а я все наливал и сливал, наливал и сливал из раковины воду, пытаясь оттереть весь этот ужас, отвращение, вину.
Мне не удалось этого сделать. Ужас, отвращение, вина — они остались, они и сейчас во мне, хотя я уже в Сан-Франциско. Я оставил работу в школе мыслимо ли было мне теперь общаться с невинными душами, держать их в своих руках — окровавленных руках! Я уже давно практически ничем не занимаюсь, просто сижу в своей комнате и пью, в ужасе ожидая того момента, когда наступит ночь и я наконец усну. Я сижу в своей комнате и слушаю — слушаю голос того козленка.
Дурные сны, кошмары начались почти сразу же (я имею в виду обычные, всем известные кошмары, которые наступают во сне и в общем-то не особенно сильно терзают человека). Ту первую ночь — сразу же после дня, проведенного с Кали, — мне никогда не забыть. Это была ночь бессонного ужаса. Мне никак не удавалось заставить себя отвлечься от мыслей о содеянном, о том безумном деянии, которому я предавался после того как переступил порог ее комнаты и вплоть до того, как бросился из нее прочь. Во сне ли, наяву ли, я постоянно думаю об этом, чувствую все это. А та ночь была лишь первой из многих, последовавшей за ней.
Разумеется, я прервал свой отпуск в Индии и сразу же вернулся в Америку. Кошмар продолжал преследовать меня. Я стал принимать снотворное. Кошмар не прекращался. Я обратился к психиатру. Кошмар оставался со мной. Каждую ночь. Каждую ночь. Я видел кровь на своих руках, на одежде, хотя в первый же день выбросил все, что было на мне при встрече с Кали.
Ничего не помогало — кошмар продолжал существовать.
Тогда я, наконец, нашел некоторого рода облегчение своим страданиям. Впрочем, если мне действительно в какой-то степени удалось избавиться от кошмара в привычном, общепринятом смысле этого слова, на его место пришел новый именно тот, который сейчас ежедневно сводит меня с ума. Он медленно, но неуклонно превращает меня в сумасшедшего, потому что я нахожу счастье в ужасе.
Я уже некоторое время догадывался о том, каким способом могу облегчить свои страдания, хотя поначалу и не отдавал себе в этом отчета. Разумеется, я с самого начала боролся с искушением совершить… это, однако мучения мои не только не прекращались, но еще более усиливались, так что я невольно приближался к критической черте. В конце концов, после серии тщательных и всесторонних психиатрических обследований, которые, кстати, не выявили видимых признаков заболевания, я наконец решился, и мой лечащий врач поддержал меня в этом решении, отважиться на последнее средство, которое еще могло как-то спасти меня.
Но и оно не спасло. Оно лишь заменило один ужас другим, гораздо более страшным — от которого я начал испытывать счастье. Второй, если можно так выразиться, этап начался не сразу. Поначалу я испытал даже некоторое облегчение оттого, что былые муки стали ослабевать. В первую ночь после того как я совершил «это», мне удалось крепко заснуть впервые после моей встречи с Кали. Следующей ночью откуда-то стали всплывать остатки прежних страданий, а на третьи сутки они не только восстановились, но и еще более усилились. Когда я заснул в четвертый раз, все было как раньше — я снова оказался в объятиях тех же ужасов.
