Евгений Сухов - Лихая гастроль
Можно было считать, что жизнь удалась. На большее он не претендовал и рассчитывал всю жизнь прожить пьяно и весело, а на склоне лет, покаявшись перед обществом, уйти в глухой скит, чтобы помереть схимником.
Все перевернулось в один раз, когда в Муроме в небольшой кабак близ городского базара, где собирались купцы, чтобы отметить выгодную сделку, и где в тот день солирующим лицом был Аристарх, забрел неприметный мужичонка с седеющими волосами и хитроватыми глазами; вместе с ним была миловидная девушка, на которую нельзя было не обратить внимания (по всей видимости, содержанка). Лопая паштет из гусиной печенки, стареющий мужчина запивал его клюквенной настойкой, громко при этом икая; девушка заказала овощной салат, вяло ковыряла его вилкой.
А когда все свечи в кабаке были потушены, а вся посуда полопалась от густого баса, он неслышно подсел к Аристарху, заказал поллитровку «белоголовки» и безо всяких вывертов и экивоков предложил работать под Шаляпина, обещав при этом неслыханный гонорар. Немного помолчав, новый знакомый добавил, что можно было бы петь и под Стравинского или Зыбина, но за Шаляпина более платят, да и популярность его несравненно выше. В провинции, богатой на купеческий люд, большей частью тянущейся к столичным развлечениям, он будет иметь неслыханный успех.
Предложение показалось заманчивым. Аристарх Ксенофонтович всегда считал себя прирожденным артистом, и вот сейчас в лице седеющего мужичка с хитроватой физиономией судьба предоставила ему еще один шанс отличиться на сценической площадке. Поколебавшись для вида, Аристарх покосился на красивое лицо его дамы и согласился. Устный договор был закреплен «белоголовицей». А уже на следующий день антрепренер заставил Аристарха взяться за разучивание репертуара Федора Ивановича Шаляпина.
Поначалу работа едва шла. Аристарх мог часами слушать у граммофона голос Шаляпина, пытаясь разгадать его магию. Но скопировать эмоциональную тональность оказалось куда труднее: великий бас просто играл своим голосом, забираясь на невиданные высоты. Поначалу Худородов пытался ухватить правильную тональность, напрягая горло, но она всякий раз ускользала, – не хватало той возбудимости и голосовых красок, с которыми пел великий бас. Пришлось посидеть немало часов у граммофона, прежде чем удалось добиться чего-то похожего. Так что раз от разу его пение становилось все лучше. И даже самые изысканные ценители Шаляпина вряд ли теперь могли различить подмену. Оставалось только накупить соболиных шуб, до которых великий бас был большой охотник, и, набравшись нахальства, разъезжать по России. Так что Аристарх Ксенофонтович выполнял просветительскую работу, а стало быть, Федор Иванович ходил у него в должниках. И если Шаляпин разъезжал по Европе, то Худородов раскатывал по России, имея при этом не меньший успех.
Изучив привычки и жесты Федора Ивановича, он совершенно не боялся быть узнанным, тем более что весьма походил на него фактурой.
Уже через три месяца они отбыли в небольшой, но очень богатый город Вологду, где новоявленный Шаляпин вкусил значительный кусок чужой славы. И, кажется, расставаться с ней более не собирался.
Прошло более двух лет. Жили весело, а порой и пьяно, смело разъезжая по необъятным просторам России. Больших городов старались избегать: предпочитали небольшие уютные, купеческие, золотопромышленные, зачастую лихие, привыкшие жить широко. В них всегда находилось немало промышленников, которые готовы были выписать из столицы самый большой талант, они щедро осыпали Федора Ивановича своими милостями. Так что через год гастролей Аристарх Ксенофонтович сумел сколотить приличную сумму и даже купил во Владимире доходный дом, приносящий ему ежемесячно хорошую ренту. А так как было немало богатых городов, где всегда находились желающие воочию увидеть первый бас России, то он с уверенностью мог сказать, что был обеспечен работой на долгие годы.
Однажды, выбрав в плотном графике гастролей окошко, Аристарх наведался в Санкт-Петербург, чтобы воочию посмотреть выступление великого Шаляпина. Простояв длинную очередь, он купил билет в первый ряд. За то время, пока они не виделись, Федор малость раздобрел, в его жестах появилась барственность, но для него он оставался тем самым юношей, который бегал для него за штофом в буфет во время антракта. Аристарх Ксенофонтович всякий раз сдерживался, чтобы не затянуть с Шаляпиным одну ноту. Вот был бы конфуз!
* * *Неожиданно в дверь постучали. Епифанцев с удивлением посмотрел на Аристарха, который лишь пожал плечами, что, по всей видимости, должно было означать: «Вы, ваше сиятельство, антрепренер, вам и отвечать».
Надо признать, что незапланированных визитов Феоктист Евграфович не терпел в силу их непредсказуемости. Самое время похватать вещички и поспешать на отходящий пароход. А вместо этого придется какого-то ротозея занимать долгими разговорами.
Одно дело какой-то поклонник, спешащий выразить Федору Ивановичу свое восхищение его несравненным талантом, – такого и выпроводить не грех! – другое дело представитель местной управы, для которого за честь посидеть со знаменитостью, выпить с ним чайку, и вот отделаться от такого будет крайне сложно.
В дверь вновь постучали, на сей раз нетерпеливей и громче. Стало понятно, что просто так не отсидеться.
Приложив палец к губам, Феоктист Евграфович подошел к двери и слегка приоткрыл ее. В щель просунулась острая любопытствующая физиономия.
– Что же вы такое творите, милостивый государь, – покачал головой Епифанцев. – Федор Иванович отдыхать изволит. Устал, а вы безобразничаете.
– Вы запамятовали, Феоктист Евграфович, – скороговоркой заговорил гость, – я корреспондент «Коломенского вестника» Трошин Георгий Гаврилович. Вы обещали устроить мне встречу с Федором Ивановичем.
– Кхм…
– И даже за протекцию взяли красненькую.
Феоктист Евграфович сдержанно кашлянул. А газетчик, разглядев во взгляде Епифанцева нерешительность, напирал:
– А наши читатели ждут-с! Иначе никак нельзя, уже и анонс даден. На всю страницу!
– Феоктист Евграфович, кого же ты там в дверях томишь? – пророкотал со своего места Аристарх. – Пущай заходит. Ежели публика хочет знать обо мне, так отчего же не рассказать. Запускай репортера!
Сгорбившись в три погибели, как если бы он тащил на своих плечах непомерную ношу, в комнату вошел худенький тщедушный репортер.
– Покорнейше прошу меня извинить, но наши читатели… Им очень бы хотелось узнать о планах Федора Ивановича на ближайшее время, а еще узнать, как ему понравился наш город.
Аристарх Ксенофонтович отложил бутылочку в сторонку. Пьяным не выглядел, блестели лишь глаза, но то от эмоционального возбуждения.
– Город хорош, понравился. Особенно дамы. Ха-ха! Что еще хотел услышать, милейший?
– С чего началось ваше пение, Федор Иванович?
– Кхм… кхм, – со значением откашлялся талант. – Поначалу хористом был, в архиерейском хоре пел. Правда, сразу был отмечен – пел так, что свечи в паникадилах гасли. Вот меня и просили особенно не напрягаться. А то ты, дескать, весь огонь перед образами потушишь. А это не дело. Потом в Уфу пробрался, там пел… хотя какое пел, – махнул рукой артист. – Все больше мешки с провиантом таскал. Ты, дескать, парень силы недюжинной, вот и неси. Так что я натаскался. А однажды с бурлаками даже баржу тянул.
– А как вы в первый раз партию спели?
Аристарх Ксенофонтович покосился на диван, за которым была спрятана наполовину выпитая бутылка красного вина. Приосанившись, как и положено человеку значительному, заговорил:
– Тут как-то отъехали мы в Нижний Новгород, а главный наш певец в запой ушел. Пробовали мы его отваром из боярышника отпаивать, но ничего не помогает. Он знай только орет: «Водки хочу! Несите белоголовки, а то подохну!» Что тут сделаешь, пришлось нести, а то и в самом деле околеет, а нам от того неудобство сплошное. А тут уже и время спектакля подошло. Вроде бы и отпоили, начал людей понемногу узнавать, да трясучка его замучила. Вот хозяин и говорит, ты бы, Федька, спел за него сольную партию. А что мне сказать? Я и говорю: спою! Отчего ж не спеть-то… А только когда я в образ вошел и на стул садился, так мимо него и пролетел, прямо на сцену грохнулся. Ха-ха! Грохот был. Поначалу все посмеялись, а потом ничего, хлопками поддержали. С тех пор всегда смотрю, куда сажусь. Я так считаю, это к удаче, когда впервые выступаешь и со стула падаешь, – стало быть, карьера на взлет пойдет.
– Вы как-то об этом случае рассказывали в «Московском курьере», только ведь этот казус произошел не в Нижнем Новгороде, а в Тифлисе.
Обескуражить великого артиста было трудно.
– Может быть, и в Тифлисе. Всего-то и не упомнишь. Тогда я еще уроки пения брал у Рогатова.
Корреспондент быстро черкал карандашом в блокноте. Приподняв голову, он произнес:
