Евгений Сухов - На воле
У меня к тебе вопрос… Случайно никто из них не знает, от кого ты пришел? Не прячь глаза! — неожиданно рявкнул он. — Смотри на меня.
— Ну бля буду, все ништяк! — Голос собеседника прозвучал обиженно.
— Ну ладно, это я так, не держи зла, — примирительно похлопал Громовский агента по плечу. — Погорячился малость. Сам понимаешь, работа у меня такая скотская, никому верить нельзя. Ты пересчитай, может, я тебе недодал сотенную?
Собеседником майора Громовского был парень не старше тридцати лет, невысокого роста, сухой, жилистый, очень подвижный. Он оживленно жестикулировал и очень напоминал борзую. Пальцы у него были синие от «перстней», по которым нетрудно было прочитать его биографию: был осужден за грабеж в малолетстве, имел немалый авторитет в колонии, был «поднят на взросляк», трижды судим. На левой руке выколота корона — приветствие всем ворам, означающее одновременно и то, что и сам носитель наколки считает себя в преступном мире человеком не последним. Носить подобную отметину незаслуженно не полагалось, за это отвечать приходилось строго.
Когда-то у парня действительно были заслуги, он имел немалый авторитет в своей среде. Но все пошло прахом несколько лет назад, после первого укола героина… Уже через полгода он стал законченным наркоманом. Тогда же он совершил непростительный грех — залез в карман к своему подельнику и вынул золотые часы, которых хватило всего лишь на четыре дозы. От крысятничества не отмываются, это такое же позорное пятно на всю жизнь, как порванное «очко», и от бесчестия, а возможно, и от смерти парня спас майор Громовский. Он без всяких предисловий предложил ему работать на «контору», взамен пообещав покровительство, регулярную дозу героина и новую кликуху — Укол.
Ожидания майора оправдались полностью. Укол оказался блестящим артистом. Майор подсаживал его в камеры к идейным блатным и к тем, на кого следовало найти компромат. Агент умел разговорить даже самых молчаливых и выуживал из них такие сведения, которые они не открыли бы и собственной матушке. Укол нравился людям, а авторитетные наколки только добавляли к нему доверия.
Парень блеснул золотыми зубами и обиженно протянул:
— Ну че ты, в натуре, начальник! Ты меня за суку держишь?
— Ладно, ладно, — примирительно похлопал майор агента по плечу. — Пошутил я. Деньги можешь сложить в эту сумку. Она невзрачная, потертая, никто и не заподозрит, что в ней лежит двадцать тысяч баксов.
— Хорошо. — Укол поднял сумку и попробовал ее на вес. По его сосредоточенному лицу можно было предположить, что он подсчитывал, сколько доз можно купить на двадцать тысяч. — Ну так я пошел, начальник?
Подходило время для очередной дозы, и Укол не мог дождаться конца беседы, чтобы ввести в вену очередную порцию дурманящего зелья. В правом кармане брюк у него лежал шприц — для наркомана почти одушевленный предмет.
— Иди. Встретимся через неделю в это же время.
— Договорились, — уже не скрывал радости Укол. Он представил себе, как растянется на стареньком прокуренном диване и в одиночестве примет кайф.
Открыв дверь и махнув на прощанье рукой, Укол вышел в коридор. Майор Громовский повернул ключ на два оборота. Эту квартиру, на самой окраине города, он использовал как явочную раза два в неделю. По субботам он иногда устраивал здесь шумные пирушки со старинными приятелями, и часто веселье заканчивалось только под утро. В первую очередь это была берлога, где он мог отдохнуть от упреков жены, писка детей и весело воспользоваться свободой. Плохонькая скрипучая кровать, стоявшая в углу комнаты, частенько испытывала на себе темперамент майора, когда он приглашал в гости молоденьких официанток из соседнего ресторана.
Майор Громовский посмотрел в окно. Укол быстрыми шагами удалялся в сторону соседнего микрорайона — типовых девятиэтажек, окруженных чахлыми тополями. Разочарование в агенте было сродни физической боли. Укол не сумел втереться в доверие к Чижевскому. Бывший полковник КГБ раскусил блатного сразу, едва на него взглянув, — уж он-то на своем веку перевидал немало таких сук. А логика в подобном случае чрезвычайно проста — если предал один раз, то обязательно предашь и во второй. Это уже диагноз.
Николай Валерьянович Чижевский возглавлял службу охраны Варяга. Как это ни странно, но «законник» доверял ему безоговорочно. Кроме того, бывший полковник заведовал при особе Варяга разведкой и контрразведкой, — этим он успешно занимался и на прежней службе, а без успехов никогда ему не видать бы больших звезд.
Где-то Укол переиграл, а жаль. Или Чижевский воспользовался какими-то своими старыми связями и ему удалось полистать досье даже секретных агентов? Но как бы там ни было, Укола раскрыли. Следовательно, он выпадал из игры навсегда.
Укол остановился на краю дороги, пропустил автомобили и бодро пересек шоссе, помахивая сумкой.
Длинные матерчатые ручки он намотал на кисть, словно опасаясь, что сумку у него вырвут.
К Варягу нужно будет искать другой, более хитрый подход.
Майор Громовский нажал на кнопку магнитофона и тотчас услышал негромкий голос Чижевского:
— Владислав, как я и предполагал, наш друг оказался засланным казачком.
— И как же ты догадался? — раздался голос Варяга.
— Я не догадался, я это выяснил. В тюрьмах он работает в качестве подсадной утки. Не могу объяснить почему, но он мне сразу не понравился. Профессиональное, что ли… У меня просто нюх на таких тварей! Что прикажешь делать?
— А сам ты как считаешь?
— Сначала нужно узнать, кто его к нам заслал, а дальше следует действовать по обстоятельствам.
— Тогда приступай.
— Понял. Как только он появится, будем беседовать…
Майор Громовский выключил магнитофон. Не нужно было обладать аналитическим мышлением, чтобы понять — как только полковник Чижевский начнет дробить Уколу пальцы плоскогубцами, тот не только сдаст своего непосредственного начальника, но и признается во всех остальных грехах. Подобного вмешательства в свою личную жизнь Варяг не простит, и тогда на окоченевший труп нахального майора натолкнется в лесопосадке какая-нибудь любвеобильная парочка, скрывающаяся от посторонних глаз.
Выходило, что майора спас случай.
Неделю назад, незадолго до разговора Чижевского с Варягом, он организовал неисправность телефонной линии. Чижевский вызвал на дом специалиста, а тот вставил в трубку телефона крохотный автономный жучок. Подслушивающее устройство проработало недолго, его выявили уже на следующий день, но нескольких часов вполне хватило, чтобы записать разговор Чижевского с Варягом. Вероятно, это и спасло майору жизнь
Укол не догадывался о тревогах шефа — он уверенно шагал в сторону своего дома.
В сумке Укола кроме долларов в потайном кармашке лежал пластит. Он был удобен тем, что мог принимать практически любую форму: его можно было свернуть в трубочку и спрятать где-нибудь в ручке сумки, можно было запихать в спичечный коробок или раскатать, как блин, а потом уложить на самое дно сумки или чемодана. Но при всем этом пластит не терял своей разрушительной силы, — наоборот, он превосходил динамит по всем показателям.
Доллары в сумке Укола были искусными фальшивками. Месяц назад в Москве накрыли одного талантливого кустаря, который занимался изготовлением фальшивой «зелени». Обнаружить подделку не могли даже детекторы в обменных пунктах. Громовский уговорил начальство не уничтожать столь качественную продукцию, словно знал, что доллары ему пригодятся. И он не ошибся!
Майор взял пульт. В массу взрывчатки был помещен крохотный детонатор, терпеливо дожидавшийся электронного сигнала. Сам того не подозревая, Укол полностью находился во власти своего шефа. В глубине души у Громовского шевельнулось нечто похожее на жалость. Все-таки Укол был неплохим агентом: умел потрясающе вживаться в образ, найти другого такого будет крайне сложно, а может быть, и невозможно вообще. Жаль Укола было и по другой причине — Громовский считал его своим детищем, вложил в него все, что знал и умел. А расставаться со своими творениями всегда печально.
— Прощай, Укол, — тихо произнес майор Громовский и надавил на кнопку пульта.
Электронный сигнал мгновенно достиг детонатора. Укол превратился в маленькое облачко, из которого во все стороны брызнули куски его тощего тела. Через секунду до майора Громовского докатился негромкий хлопок взрыва.
Глава 3
У самой окраины Москвы, а кое-где даже в черте города сохранились доселе участки старых заповедных лесов. За порубку таких лесов в петровские времена отправляли на каторгу, но и теперь они далеко не всегда доступны для простого человека. Например, несколько квадратных километров лесного массива сразу за кольцевой автодорогой на севере от столицы являются запретной зоной, подведомственной ФСБ, и вход на эту территорию возможен только по специальному разрешению.
