Дон Уинслоу - Жизнь и смерть Бобби Z
Это не совсем та исповедь, которую имел в виду Тим, поэтому он прижимает пистолет Монаху ко лбу и произносит:
– Поговори со мной, Монах.
Монах поднимает на него свои большие глаза:
– Я взял деньги, Бобби. Я взял деньги Уэртеро и договорился с тайской полицией, чтобы они арестовали людей Уэртеро после того, как те заберут траву. Я поделил прибыль с тайцами, но тебя я не выдал, Бобби, клянусь!
– Почему, приятель? Почему? – спрашивает Тим. Так, словно он вдруг почувствовал, что он и есть Бобби и он действительно обижен. Типа – почему Монаху понадобилось влезать и рушить хорошее дело. – Разве тебе не хватало, дружище?
– Алчность, Бобби, – печально отвечает Монах. – Худший из семи смертных грехов.
– По крайней мере ты мог бы поделиться со мной, – бормочет Тим.
– Я хотел, чтобы у тебя была возможность отрицать свою причастность.
«Ничего себе загнул!» – думает Тим. Ну что ж, теперь он хотя бы знает, из-за чего вышла разборка, и, возможно, сумеет это уладить.
– Сколько мы должны Уэртеро? – спрашивает он.
– Три миллиона.
– У нас они есть?
Монах продолжает всхлипывать, но тем не менее беспечно пожимает плечами и говорит:
– Разумеется.
– Мы можем получить на руки три лимона налом? – уточняет Тим. Голос у него дрожит: все-таки это немножко другое дело, чем таскать из чужих домов телевизоры и выпивку.
– Да, – отвечает Монах.
– Где?
– На яхте.
– На яхте? – переспрашивает Тим. Он не хочет пускаться в расспросы «на какой яхте?» и прочее в том же роде, поскольку, судя по всему, сам должен это знать. Поэтому он интересуется:
– А где сейчас яхта?
– В гавани Дана-Пойнт, – отвечает Монах и опять принимается молиться, но Тим не обращает на это внимания. Его волнует, сможет ли он заполучить эти деньги, сообщить Уэртеро, что может вернуть ему миллионы, а потом сказать «прости-прощай». И останется ведь еще, на хрен, достаточно денег, чтобы где-нибудь спокойно пожить.
Может, ему удастся не провалить это дело.
И вот он пытается сообразить, как это сделать, а тут Монах заканчивает молиться и спрашивает:
– Что ты собираешься делать, Бобби?
– А ты что думаешь, на хрен? – обижается Тим. – Собираюсь уладить эту историю с доном Уэртеро.
– Я имею в виду – насчет меня.
Хороший вопрос, думает Тим. Он понимает, что ему надо бы разузнать название яхты и тогда уж Монаха порешить. В тюрьме, к примеру, его бы раз и навсегда перестали уважать, если б он не пришил Монаха после всего, что тот сделал.
– Монах, скажи мне правду. – Тим делает попытку достучаться до Монаховой совести. – Это ты меня подставил в зоопарке?
Монах дрожащим голосом отвечает:
– Да.
– Для себя или для кого-то еще? – продолжает Тим. – Правду.
– Для себя, – тихо отвечает Монах. Тим чувствует: все тело парня напрягается в ожидании.
– Гребаный ты ублюдок! – вырывается у Тима.
– Я знаю, – шепчет Монах. – У меня душа Иуды. Ведь Бог есть, да, Бобби?
– Похоже на то.
– Я готов, Бобби, – говорит Монах. – Спасибо, что дал мне время подумать о душе.
– Всегда пожалуйста.
Тим опускает пистолет.
– Бери сумку – и на выход, – командует он Монаху. – Вставай, живо. Отведешь меня к яхте. Давай, Монах, шевелись.
– Хочешь, чтобы я пошел первым? – спрашивает Монах.
– Без обид, парень, но я не очень уютно себя чувствую, когда ты у меня за спиной, – замечает Тим.
Высокий костлявый человек поднимает спортивную сумку и идет к выходу. Смешно: коленки у него опять стучат друг об друга.
Тим успел подивиться этой странности, но тут грянул выстрел, и Монах рухнул на песок.
Тим упал на землю и как последний сукин сын пополз обратно в пещеру.
Теперь понятно, почему у Монаха стучали коленки. Монах его опять подставил: Тим должен был выйти из пещеры первым. Неся спортивную сумку.
Душа Иуды.
Тим теряет несколько секунд, раздумывая, кто из его врагов сюда явился, потом решает, что это неважно, потому что скоро они подойдут забрать свой приз, поймут, что шлепнули не того, и полезут в пещеру.
Встречаться в пещере – это была дерьмовая идея, снова думает Тим.
И как теперь отсюда выбираться, на хрен? Вечный вопрос. Его подмывает без раздумий кинуться вперед, паля во все стороны. Он злится, с него, черт дери, хватит, и если уж он уходит насовсем, то хочет уйти, как Буч и Санденс.[47] Поднявшись во весь рост и паля, в сверкании выстрелов.
Но он обещал Киту вернуться, поэтому смиряет свой гнев и начинает ощупью пробираться к другому концу пещеры. А вдруг там есть выход?
Он дико трусит, пока ползет к задней стене пещеры, которая кажется сплошной. Вероятно, ему все-таки придется проделать трюк в стиле Буча и Санденса. В этот миг он замечает полоску лунного света.
Это трещина в стене пещеры, увы, слишком узкая, чтобы в нее можно было протиснуться. Тим все же пытается и чувствует, что ботинки ему заливает холодная соленая вода, – стало быть, он попался.
Великолепно, думает он. Вот оно, самое унизительное раздолбайство в истории всех раздолбаев. Шарит ботинком по стене и нащупывает уступ. Сует пистолет обратно под ремень, подтягивает другую ногу и обнаруживает, что стена у пещеры – выпуклая, а значит, он сможет вылезти, крепко держась за нее руками и переступая ногами.
Однако это требует времени, а он не знает, есть ли оно у него, потому что слышит, как сердитый голос там, на пляже, кричит: «Черт!» – и Тим понимает, что Гружа, сообразив, что застрелил не того, испытывает, видимо, сильнейшее разочарование.
Это придает Тиму новые силы для поисков выхода из положения, что в данном случае следует понимать буквально. Пространство вокруг него постепенно сужается, вперед двигаться он не может. Черт! А если попробовать вскарабкаться наверх?
Это удается, но дело подвигается медленно, а он уже различает осторожные шаги Гружи, входящего в пещеру.
И вот Тим лезет наверх, пытаясь, черт дери, не издавать при этом ни единого звука. Лезет, тычась ногами в камень и упираясь руками, чтобы удержаться, и это больно, руки у него дико напрягаются.
Нет, лучше все-таки свалиться сейчас им на голову, затеять перестрелку с Гружей, проделав трюк в духе немногословного короля вестерна Клинта Иствуда, да и завязать со всем этим. Перестрелка у корраля О'Кей[48] – и все кончится так, как всегда у него кончается. Однако Тим этого не делает. Он забирается как можно выше и замирает. Висит там точно летучая мышь, стараясь не дышать, руки у него дрожат от напряжения, а луч фонаря Гружи шарит по пещере, как прожектор на зоне.
Через трещину он видит луну, бросающую мягкий серебристый свет на гладь моря.
Зрелище свободы.
Если Гружа заметит его здесь, наверху, он будет целиться со ста ярдов. Может и промазать. Не это ли случилось в ту ночь на границе, когда Гружа пытался застрелить его, Тима, а убил своего дружка?
Мог промазать, но мог и ошибиться – на таком расстоянии, да еще и ночью.
Но за каким хреном Гружа хотел уделать меня? Или Бобби? Как раз когда он вот-вот собирался обменять меня на Арта Морено?
Черт дери, никакого тут нету смысла, думает Тим. Но одно ясно: Гружа не промажет, если ему выпадет шанс сейчас. Этот ублюдок с головой как пуля рассмеется, обзовет меня ослом – и бабах! – дохлый раздолбай.
61
Полный Улет весь трясется от пережитого потрясения. Он стал свидетелем убийства: вспышки пламени в темноте уничтожили первосвященника, служившего Бобби. Сейчас волны уже подобрались к безжизненному телу, и крабы, оставшиеся за линией прилива, начали, пощелкивая, торить дорогу к неожиданному блюду.
Полный Улет еще крепче вжимается в землю, когда мимо него проходит человек с пистолетом, которого Полный Улет хорошо помнит: он много раз с ним беседовал на улицах Лагуны. Этот человек, казалось, питал законодательно оправданный интерес к истории Бобби Зета. Полный Улет узнает в нем того, кто мог зайти в ресторан, а потом появиться оттуда с жареным сырным сандвичем в пластиковой коробочке – поощрением, побуждающим рассказывать новые сказки.
Неудивительно, в ужасе думает Полный Улет. Неудивительно, что этот человек так интересовался.
Полному Улету больно. Острая боль отдает в голову, точно ему в череп забивают гвозди.
Он, пусть и не желая того, предал Бобби.
Рассказал этому человеку – этому Каиафе, этому Пилату! – все о Бобби, и теперь этот человек убил священника Бобби и идет в пещеру, чтобы убить самого Бобби Зета.
«Это моя вина», – думает Полный Улет.
Я продал Бобби за жареный сыр с картошкой по-деревенски и за коробочку, которая не разлагается в земле и потому пребудет вечно.
Боль нарастает.
