Александр Ли - Вышибала
Я опускаюсь рядом на корточки. По лицу текут слезы бессилия и ярости. У меня нет сил смотреть на папу – избитого, окровавленного, в рубашке, разрезанной на груди, и покромсанных штанах. О том, что с ним делали эти нелюди, даже думать не хочется. Руки моего отца, умные и умелые, превратились в кровавое месиво. Похоже, сломаны ребра. На груди следы от ожогов. Мне хочется взять автомат и разнести вдребезги тех, кто так поступил с отцом.
– Папа, кто это был?!
– Полиция. Я старый дурак, дочка. Поехать к ним в фургоне нашего магазина – это все равно что визитки свои разбросать вокруг. – Отец тяжело хрипит, дыхание со свистом вырывается из разбитой груди.
Он обреченно мотает головой и говорит:
– Я так тебя подставил!
– Папа, ты не…
– Нет, не перебивай. Они думают, что я залез взять кассу, но напоролся на сигнализацию. О записях не спрашивали. Я ничего о них не сказал. – Дыхание раненого отца прерывается, я вижу, что каждое слово дается ему с невероятным трудом.
На его губах появляется кровавая пена.
Он умоляюще смотрит на меня и почти хрипит:
– Береги записи, Пенни. Они сейчас – твоя жизнь. Там снят весь кошмар «Амфитеатра» с первой до последней минуты. Спрячь их так, чтобы об этом месте знала ты одна. Передашь сенатору Керри, и всей этой мрази придет конец. Если записи попадут к ним в руки – ты погибнешь. Извини, дочка. Я плохой папа, не смог… – Отец еще шевелит губами, но из них не вырывается ни звука.
Он был лучшим в мире отцом, и не его вина в том, что мир оказался настолько подлым и грязным, что сильный красивый человек в последние минуты жизни чувствует себя лузером. Для таких, как мы, здесь отведена одна роль – собачьих консервов.
Глаза отца закрываются, голова бессильно опускается на грудь. Я рыдаю над телом самого дорогого мне человека, не вытирая слез, и вскоре мир расплывается в одно яркое пятно. Я закрываю глаза и остаюсь наедине со своим горем.
Внезапно тишину разрезает надсадный ор полицейских сирен. Надо уходить. Прощай, папа. Я буду жить – ради тебя!
9
Колючий холодный ветер пробирает меня до костей. Такое впечатление, что с каждым днем погода в Бейсин-сити становится все невыносимее. Я забегаю в теплое фойе «Амфитеатра», поднимаюсь по широкой парадной лестнице на второй этаж, сворачиваю в крыло администрации.
Мне нужен Оскар. В его кабинете я была всего раз, когда тот проводил для меня своеобразную экскурсию по всему синема-центру. В длинном коридоре царит полумрак. Небольшие бра дают ровно столько света, чтобы не споткнуться и не расшибить лоб о стену. Мягкая ковровая дорожка делает мои шаги абсолютно бесшумными. Подхожу к нужной двери, к которой прибита позолоченная табличка с лаконичной надписью «Оскар Голдис», поправляю прическу и негромко стучу.
– Войдите, – слышится в ответ.
Кабинет Оскара – просторная комната с минимумом мебели: рабочий стол, пара кресел, шкаф с документами и сейф.
Он стоит у окна с сигарой, спиной ко мне, и заявляет:
– Положи бумаги на стол – завтра просмотрю. На сегодня я уже закончил.
Видимо, босс думает, что пришла секретарша или кто-то из подчиненных. Не услышав ответа, Оскар разворачивается. На его лице появляются легкое удивление и улыбка.
– Пенелопа, рад тебя видеть. Прими мои соболезнования по поводу смерти отца – читал сегодня в газетах. Ужасная история!
– Спасибо.
– Каким ветром тебя занесло в мою берлогу? Если насчет похорон – я все устрою, оплачу расходы и организую прощание в церкви, не беспокойся.
При упоминании об отце я едва сдерживаюсь, чтобы не расплакаться в сотый раз. Оскар подходит и сочувственно обнимает меня за плечи. Потом он берет со стола графин и наливает в стакан немного виски. Я пью, обжигая горло, и сообщаю начальнику, что увольняюсь. Тот внимательно смотрит на меня, словно прикидывая, всерьез я это или шучу.
– Погоди, ты прямо сейчас уходишь?
– Да. После смерти папы я сама не своя. Мне нужно некоторое время, чтобы прийти в себя. Я не могу ничего делать – руки опускаются. Сейчас из меня никудышный работник.
– Если так, то, конечно, ты права. Пару недель побудь одна. Знай, что можешь всегда положиться на мою помощь. Ведь Норман – мой старый армейский приятель, мы с ним столько пережили!..
Странно, у меня такое ощущение, что злоупотребляю своим горем. Кто я такая Оскару, чтобы тот за меня так беспокоился? Ну, подумаешь, старый приятель отца. Но ведь они не общались друг с другом, сколько себя помню. Только когда нас действительно сильно прижало безденежье, отец нашел в записной книжке его номер.
Тем временем Оскар отсчитывает деньги, протягивает мне и заявляет:
– Вот, держи. Будет туго – возвращайся, я с радостью возьму тебя обратно на работу.
Я согласно киваю. Даже не знаю, как буду жить дальше. Отец всегда был для меня опорой. А теперь его нет. Я сейчас вернусь туда, где каждая вещь будет напоминать о нем.
– Ты ведь теперь домой? – спрашивает Оскар, словно услышав мои мысли. – Давай я провожу тебя до такси.
Мы выходим из кабинета. Оскар придерживает меня за плечо, я вытираю ладонью слезу, покатившуюся по щеке. Миновав коридор, мы не спускаемся к выходу, а сворачиваем в другое крыло. Полутемный лестничный пролет выводит нас на первый этаж. Я растерянно оглядываюсь по сторонам.
– Через служебный выход мы выберемся сразу к стоянке такси, – успокаивает меня Оскар.
Узкий коридор с массивными дверями по обе стороны. Впереди, в самом конце, железная дверь с засовом. Откуда-то слышно глухое рычание. Мне становится не по себе.
– Никогда не была в этой части здания? – глядя мне в глаза, спрашивает Оскар.
Я отрицательно качаю головой. Внезапно он останавливается, больно хватает под локоть, открывает одну из боковых дверей и швыряет меня во тьму. Я спотыкаюсь и падаю на пол. Дверь с грохотом захлопывается. Раздается щелчок выключателя, и под потолком вспыхивает яркая лампочка.
Сердце мое прыгает в пятки от такого поворота. Я в страхе оглядываюсь по сторонам. У двери стоит Оскар. Он самодовольно и ехидно улыбается, сложив на груди руки. Бетонный пол, стены, обитые каким-то материалом. Видимо, для звукоизоляции. Примерно тридцать футов в длину и столько же в ширину.
У одной стены стоит большая металлическая клетка с несколькими бойцовскими псами. Я узнаю чудовищ, виденных в кровавом представлении. Собаки, уставившись на меня, заходятся в бешеном лае, рычат и бросаются на решетку. Из пастей летят нити слюней.
– Пэнни, у тебя возникли серьезные проблемы.
Оскара словно подменили у меня на глазах. Его полный ненависти взгляд, зловещий лай собак, сама атмосфера помещения, весьма смахивающего на какой-то бункер для пыток, – все это вводит меня в ступор. Я совершенно не понимаю, что происходит. Поднявшись с пола, потираю ушибленное колено. Оскар подходит, хватает меня за волосы и швыряет к стене. В паре футов от меня беснуются адские псы, и я в ужасе отползаю в угол.
– Что происходит? Оскар, вы меня пугаете! Выпустите меня отсюда! – кричу я дрожащим голосом.
– Э нет! Отпустить тебя я никак не могу. Ты сама виновата. Я же просил не совать свой нос куда не следует! Было такое. Я знаю, что ты видела собачьи бои здесь, в «Амфитеатре». Как, понравилось?
Парализованная страхом, я сижу в углу, переводя взгляд то на этого подлого садиста, то на беснующихся псов. Сумасшедший блеск в глазах Оскара не сулит мне ничего хорошего. Видимо, ему доставляет наслаждение смотреть на лицо другого человека, искаженное ужасом, причинять боль, унижать. Я читала, что такие маньяки способны на любую жестокость.
– Знаешь, Пэнни, мне тебя ничуточку не жаль. Ведь я к тебе отнесся со всей душой, а ты меня предала. Настучала папочке о том, что увидела здесь. А тот сразу же решил, что может поиграть в героя. Норман в армии был наивным дураком, таким и умер. Еще на Ближнем Востоке он сопливо ныл о каких-то там мирных гражданах, погибших при бомбежках. Не понимал, что таковых в военное время не бывает. Есть только враги. Твой твердолобый папаша даже в городе пороков не усвоил очевидного урока. В этом мире все решают сила, деньги и Бог. Видите ли, не понравилось ему, как тут обходятся с женщинами. А ты знаешь, что это распоследние шлюхи, которым гореть в аду? Мы просто покупаем им билет туда и очищаем город от скверны.
– Да вы просто ангелы, только воняете так, как будто уже находитесь в аду! – огрызаюсь я в ответ.
Лучше бы я этого не делала. Оскар не спеша подходит ко мне, несколько секунд стоит в раздумье, после чего с размаху бьет носком ботинка в живот. Дикая боль пронзает тело. Корчусь на полу, из горла вырываются стоны, в голове мутит – еще немного, и потеряю сознание.
Тем временем Оскар хватает меня за ногу и куда-то тащит. Я слышу, как прямо под ухом клацают челюсти собак, но не могу даже пошевелиться. Когда боль немного стихает, я поворачиваю голову и вижу, что лежу в каких-то десяти дюймах от дверцы клетки. Собаки скулят, грызут прутья, желая добраться до меня.
