Наталья Берзина - Лики смерти
Слон дернулся, пытаясь вырваться из-под груды песка и камней, но движение вызвало новый обвал, теперь на поверхности остались лишь голова и руки. Влад выключил фонарь, и кромешная тьма навалилась на них. Слышно было лишь сдавленное сиплое дыхание Слона, который пытался осторожно, чтобы не вызвать новый оползень, откопать себя. Влад посидел немного, давая глазам привыкнуть к темноте, шумно втянул в себя воздух, словно принюхиваясь, и, придерживаясь рукой за стену, пошел прочь от места, где все еще пытался выкарабкаться на свободу вечный враг. Оттолкнув ногой бесполезный автомат, он уверенно уходил все дальше и дальше. Оставалась самая малость – забрать деньги и попытаться выбраться на поверхность, отыскав другой выход. Путь к камере со скелетом был навсегда отрезан.
Всю ночь Лара не сомкнула глаз. Когда первые лучи солнца озарили верхушки яблонь в саду, она, тщательно упаковав свои сокровища, заперла их в сейф, привязала к ключу веревку, надела его на шею и начала собираться на работу. Это были очень странные сборы. Покопавшись в шкафу, как обычно, убедившись, что надеть абсолютно нечего, Лара, наконец, выбрала именно то, что более всего подходило под ее сегодняшнее настроение. Расшвыряв блузки, она натянула тонкую полупрозрачную маечку, которую обычно надевала под шелковую блузу, чтобы не просвечивал лифчик. Покрутилась перед зеркалом, недолго раздумывая, взяла легкую юбку. Прикинув ее к телу, недовольно поморщилась. Цвет явно не тот. Хотя! Несколько движений ножницами – и верхнее полотнище юбки исчезло, зато в руках осталась тончайшая подкладка. Надев ее, Лара расстроилась. Застежка с поясом и «молнией» остались на верхней юбке. Не беда, можно использовать пояс. Он отыскался тут же: широкий, лакированный, с роскошной блестящей «золотой» пряжкой. С туфлями тоже не было проблем. Беленькие, изящные, а то, что без каблуков, так это не беда. Все забывала в свое время отнести в ремонт, а теперь пригодились! Теперь украшения! Жаль, что серьги можно надеть только одни, зато самые крупные, с таинственно мерцающими туманными овальными камнями.
Широкий пластмассовый браслет, последняя вещь, оставшаяся от сестры, тонкая золотая цепочка с древним медальоном, тем самым, который красовался когда-то на точеной шейке девушки со старинной фотографии.
Придя в УВД, Лара, не обращая внимания на изумленные взгляды коллег, торжественно прошествовала в свой кабинет. «Подумаешь, шушукаются! Да они ничего не понимают, примитивные скоты! Они ведь даже не догадываются, кто я!» – думала она, ставя неизменный портфель на рабочий стол.
– Здравствуйте, Ларочка! У вас что-то случилось? – участливо поинтересовалась пожилая сотрудница, опасливо поглядывая на дверь.
– Что вы! У меня все замечательно! Завтра уезжаю в родовое поместье, в Швейцарию. Утром самолет. Мне звонил дворецкий, утверждает, что необходимо мое присутствие.
– Простите, куда? – переспросила сотрудница.
– К себе, домой! Представляете, они совершенно не могут без меня вести дела! Такой неурожай на полях! Придется уволить всех, набрать новых людей. Эти павианы такие ленивые! Совершенно не умеют ухаживать за цветами, а ведь они – главное мое богатство. Вы ведь в курсе, я выращиваю тюльпаны? Именно мое поместье является родиной тюльпанов.
– Да, конечно, Ларочка! Я сейчас вернусь! Можно? – осторожно, стараясь не повышать голоса, говорила женщина, пятясь к двери.
– Велите принести мне шампанского, сейчас самое время для шампанского! – сказала вслед ей Лара и, откинувшись на спинку стула, забросила ногу на ногу.
Майор Власенко, начальник райотдела, вошел стремительно, словно материализовался в кабинете экспертов. На ходу подхватив стул, поставил его напротив задумчиво улыбающейся Лары. Сел, внимательно посмотрел на сотрудницу, осторожно, стараясь не раздражать, спросил:
– Лариса Антоновна, как вы себя чувствуете?
– Превосходно, но вы могли бы вести себя в присутствии дамы более учтиво! – заносчиво ответила Крушинская и отвернулась.
– Простите, не понял? – переспросил Власенко.
– Как вы смеете сидеть в моем присутствии?! – воскликнула Лара, вскакивая. Выбившаяся из-под пояса подкладка сползла, открывая бедра, но Лара не замечала ничего. – Вы обязаны стоять и слушать меня, почтенно склонив голову. Вы что, забыли, с кем вы разговариваете? Немедленно встаньте, и впредь не забывайте, что перед вами герцогиня Гальская!
– Вы не шутите, Лариса Антоновна?
– Какая я вам Лариса! Обращайтесь ко мне в соответствии с титулом!
– Я все понял, ваше сиятельство. Только позвольте обратить ваше внимание на то, что герцогине не пристало выходить из дома почти голой.
– Не смейте так со мной разговаривать, извольте убраться!
Власенко чуть повернул голову к двери и кивнул дежурному, замершему у порога:
– Вызывайте бригаду. И еще, направьте двоих сотрудников к ней домой. Нужно связаться с ее родными. Вот ведь как бывает с нашей работой, не выдержал разум женщины. Да тут и у мужика крыша может поехать в любой момент – едва ли не каждый день с трупами общаться!
– Знаете что, мои дорогие, а ведь это очень интересные документы! – сказала Катя, пролистав первую тетрадь. – Такие подробности той, ушедшей жизни не отыскать ни в одном музее. У вашей прабабки, Марина, были удивительные таланты. Вот посмотрите, что она пишет:
«В ту осень Леонардо писал мне крайне редко. Я прогуливалась по городскому саду с маленьким сыном, зачастую встречая старых знакомых. Никто из нашего прежнего окружения не мог понять, каким образом я, урожденная Елена Сапега, вышла замуж за обычного казачьего подъесаула. Но им всем было невдомек, что Лео уникальный человек. Он отнюдь не гнался за призрачным богатством или ничем не обеспеченным титулом. Что с того, что, будучи носителем древнейшей фамилии, моя семья едва сводила концы с концами? Тому было много причин, но главное – это фатальное невезение в выборе сторонников. Это когда-то Сапеги были правой рукой королей, да и сами были равны королям. После последнего раздела нашей Родины все ветви рода начали гаснуть, чахнуть, исчезать. Кто-то перебрался во Францию, кто-то в Пруссию, но те, которые остались на старинных вотчинных землях хранить свои древние майораты, обнищали. Утратили былое достоинство, стали жениться на выскочках, дочерях нуворишей, выдавать за них своих дочерей, да еще, предав княжеский, шляхецкий гонор, кичиться этим. Я же вышла замуж по любви. Только потому, что Лео бросил к моим ногам все, что имел: недавно полученные золотые погоны, острую шашку и честь. Не ту, что воспитывается долгой чередой благородных предков, а вот эту, изначальную, впитанную с молоком матери, взращенную в кровавых схватках с врагами Отечества. Не случайно ведь чин подхорунжего он получил в осажденном Порт-Артуре. Их было очень мало, вышедших из простой среды казачьего войска и ставших бравыми офицерами, не подвигами отцов и дедов, а личной отвагой и доблестью заслуживших первые чины и звания.
Как я могла отказать такому человеку, герою, красавцу, к тому же – беззаветно влюбленному в меня? Матушка попыталась отговорить меня, отец, помолчав, повел плечами и сказал:
– Вы уже вправе сами принимать решения, Елена. В этом вопросе я вам не судья.
Он большой либерал, мой дорогой отец. Пожалуй, если бы не его моральная поддержка, нам очень тяжело пришлось бы в городе. Особенно сейчас, когда Леонардо снова на фронте.
Вчера я снова гуляла с сыном в саду. Как обычно, играл полковой оркестр. Звучали бравурные марши. Барышни, выпускницы гимназии, пестрыми стайками, словно диковинные яркие птицы, перепархивали с места на место, остро стреляя сияющими глазками по прогуливающимся по аллеям молодым офицерам, весело щебетали о чем-то своем. А осанистые поручики лихо закручивали усы и, щегольски положив ладонь на эфес палаша, раскланивались. Воздух, тронутый первым морозцем, был звонок и хрусток. Подернутые легким инеем, не успевшие опасть листья старых раскидистых яблонь, серебрились в лучах декабрьского солнца. Да и уцелевшие, по странной причуде не снятые, золотистые, крепкие на вид яблоки вызывали непреодолимое желание коснуться их рукой, затянутой в лайковую перчатку, стереть морозную пудру с золотого с розовым, крепкого, аппетитного бочка – и откусить. Вдохнув неиссякаемую ароматную свежесть, ощутить языком, нёбом льдистый, задорный яблочный дух, от которого становится светло и радостно.
Невольно вспомнилось, как вскоре после скромной, не по чину строгой свадьбы мы с Лео поехали кататься в коляске по окрестным рощам, стоял такой же яркий морозный день. Солнце купалось в серебристо-морозном воздухе, и удивительное, наверное, свойственное только русскому человеку безудержное веселье рвалось из груди, заставляя подстегивать лошадей, гнать коляску все скорее, туда, где усыпанные серебристым инеем перелески скатываются в долины. Где шумливая река бьется о камни, вскипая белыми кудрявыми шапками на перекатах. Где так чуден сам воздух и удивительно тонко ощущается близость к матушке-природе.
