Аманда Линд - Один коп, одна рука, один сын
— Что-то ты похудела, — заметила Грейс, сидя в кресле и разглядывая дочь.
Худая, изможденная, усталая — все это правда. Морщины вокруг рта и под глазами стали глубже, как и тени от скул. Лопатки выпирали как обрезанные крылья ангела, а бедра, прежде касавшиеся друг друга при ходьбе, теперь этого не делали. Браслет часов болтался на запястье. Вся одежда велика. Она выглядела ужасно.
— Стресс, — промолвила Фрэнси, ковыряя кусок торта со взбитыми сливками, которого ей совершенно не хотелось. — Папа же тебе все рассказал.
Грейс кивнула.
— Еще мучаюсь от гастрита, — добавила она. — И еще Пер тут…
— Тем более важно себя беречь, — беспокоилась Грейс.
Фрэнси стала ломать торт на маленькие кусочки. Слезы подступили и уже вовсю текли по щекам.
— Мама, что мне делать? — всхлипывала она. — Почему он так со мной поступил? Как он мог?
Она подтянула колени к груди, и тут ее начало вязать узлом. Хлопчатобумажная ткань на руках и ногах натянулась, подступила кислая отрыжка, приближалась паническая атака, о которой организм таким образом пытался ее предупредить. В горле стал гигантский ком. Мерзавец! Какой все-таки Пер мерзавец! Мама, пожалей меня, погладь, подержи за руку и скажи, что все будет хорошо, дай положить тебе голову на колени, спой мне песенку!
И хотя Фрэнси не произнесла ни слова, Грейс все услышала, а поскольку мать — всегда мать, а дитя — всегда дитя, Фрэнси тут же превратилась в маленькую девочку.
Она опустилась перед Грейс на колени и уткнулась головой матери в колени. Из горла Грейс полилось пение, не очень красивое и не очень ладное, но самое подходящее для этого момента.
Фрэнси вцепилась в мать, она рыдала, текли сопли, ей было себя очень жалко, как будто она была пятилетней девочкой, беззащитной и растерявшейся.
— Куда идти дальше, мама? Кому верить?
— Ну, полно, — приговаривала Грейс и гладила дочь по голове и по щекам. — Все наладится, обещаю. Все будет хорошо.
И Фрэнси успокоилась. Она лежала тихо без сил, уткнувшись головой в материнские колени. С террасы слышался смех. Юсеф вынес туда Бэлль, чтобы побыть с обоими внуками. Он был хорошим дедом и, в целом, очень хорошим отцом. Однако была между ними эта напряженность: неродившийся сын, как если бы он все-таки родился, был важнее Фрэнси и являлся истинным наследником Юсефа.
Фрэнси страшно завидовала ему, нерожденному. А еще все время думала, каким бы он стал, как бы выглядел, ладили бы они друг с другом, любили бы друг друга, были бы близки или нет.
— Мама, ты не сможешь приходить к нам иногда и сидеть с детьми по вечерам, когда мне надо будет работать? — спросила Фрэнси.
— Конечно, — ответила Грейс. — Я думаю, папа тоже с удовольствием поможет. Слышишь, они там играют.
И она погладила дочь по щеке.
— Бабушкой и дедушкой быть намного проще, чем отцом и матерью, — грустно сказала Грейс.
Фрэнси удивленно на нее посмотрела, но мать отвела глаза, заскользив взглядом по блестящему паркету и роскошной изразцовой печи, которую топили всего пару раз в год.
Ее похороненные мечты о том, чтобы стать художницей… Вновь подступила горечь, которая постоянно царапала ей душу.
Грейс отказалась от всего, чтобы быть рядом с Юсефом… или, точнее, у него за спиной. При приближении старости она уже не могла продолжать убеждать себя в том, что это того стоило. Юсеф все чаще отгораживался от нее, закрываясь в кабинете, где мог часами читать, писать или размышлять. С каждым годом он становился все требовательнее и эгоистичнее, и хотя Грейс знала, как он ее любит, ей казалось, что он недостаточно ее ценит. Он почти никогда не спрашивал, как у нее дела, о чем она думает и каково ее мнение по тому или иному вопросу. Как будто совершенно потерял к ней интерес.
А еще дочери, которые не звонили и не приходили так часто, как ей того хотелось. Кроме того, между сестрами возникла ледяная пропасть, и каждая ожидала, что мать примет ее сторону. Она для них не цель, а средство.
Поэтому гораздо проще общаться с внуками, которым и надо-то всего лишь, чтобы бабушка была доброй, а именно такой она и была, поэтому они ее обожали.
У Фрэнси зазвонил телефон. Номер не определился.
Она решительно встала и ответила на звонок, в одну секунду превратившись в другого человека — из хнычущей развалины в такую жесткую, холодную профессионалку, что становилось жутковато. Это была другая сторона ее натуры, которая так не нравилась Грейс. Она напоминала ей о том, каким был Юсеф, когда принимал свое жестокое обличье. Когда он приходил домой после очередной работы, она даже не решалась приближаться к нему, отводила взгляд, делала вид, что он просто вышел погулять. Она никогда не спрашивала, что он делал, даже когда он возвращался в чужой крови.
— Это я.
Фрэнси мгновенно узнала его голос и ушла в спальню, закрыв за собой дверь.
— Откуда у тебя мой номер? — спросила она.
— Друг дал, — ответил Зак.
— Могу предположить, что это кто-то, кого я знаю.
— Возможно. Или это друг друга другого друга. Ну, сама знаешь.
— Кто бы он ни был, я задушу его или ее голыми руками.
— Не сомневаюсь. Ну, так как?
— Что как?
— Как насчет моего предложения?
Фрэнси села на кровать. Ей хотелось и послать Зака к черту, и согласиться на его предложение. Второе — потому, что ей просто-напросто хотелось избежать хлопот и перестать беспокоиться. Она безумно устала. Эта война была ей сейчас совершенно ни к чему, учитывая бардак в личной жизни.
— У меня такое чувство, что ты мне чего-то недоговариваешь, — сказала она.
Ответа не последовало.
— Ты выбрал соперником меня по какой-то особой причине, — продолжила она.
— Ты слишком много о себе возомнила, — ответил на это Зак.
— Разве?
— Да.
— Это потому что я женщина? А ты не хочешь нас видеть в этом бизнесе.
— Я не пещерный человек, я феминист.
Фрэнси только рассмеялась.
— Только если мы будем управлять объединенной Фирмой вдвоем, — ответила она, — если я тоже буду главным боссом. Тогда я могла бы согласиться на это, в противном случае вынуждена отказаться.
— Это окончательный ответ?
Фрэнси опять рассмеялась. Его вопрос прозвучал как у ведущего «Кто хочет стать миллионером?».
— Да! — взревела она.
— Жаль, — сказал Зак, и разговор был окончен.
Фрэнси так и осталась сидеть с телефоном в руке. Он еще попляшет.
Черт, еще как попляшет. Никогда в жизни он не заставит ее сдаться. Никогда в жизни она не станет работать на него.
Она вернулась к Грейс, которая вся как-то раскисла, глаза — на мокром месте.
— Дай ему то, что он хочет, — сказала мать.
— Что?! — воскликнула Фрэнси.
— Пусть возьмет то, что хочет.
— Ты подслушивала?
— Продай ему свой бизнес! Начни нормальную жизнь! Ты что думаешь, деньги и власть сделают тебя счастливой? Ты подвергаешь смертельной опасности детей. Какая мать будет делать это добровольно?
— Какого ч… А папа? Он ведь делал то же самое, когда я была маленькая! Ты забыла?
— Он — мужчина! Я сидела дома и заботилась о вас. У вас было все, что нужно.
Фрэнси чуть не задохнулась от возмущения. Что за пораженчество!
— То есть ты считаешь, что мужчине можно… — начала она.
— Да, я так считаю, — ответила Грейс. — Ты не должна заниматься тем, чем ты занимаешься. Это не твое. Никогда не было твоим. Это все из-за… Так получилось, потому что… В общем, все это ошибка!
Грейс взорвалась по-настоящему. Она слишком долго копила в себе это возмущение и теперь уже не могла остановиться.
— Моя жизнь не ошибка! — возмутилась Фрэнси. — Как и выбор профессии.
— Ты не выбирала! — прошипела Грейс. — Тебе приказали.
— Значит, я выбрала этот приказ.
— Сделай новый выбор. Выбери праведную жизнь. Не иди по стопам отца только потому, что он этого ожидает.
— Я делаю это не ради него, а ради себя. К тому же, какое ты имеешь право говорить мне о праведной жизни? Ты живешь в роскоши, потому что папа заработал кучу денег на наркотиках, оружии и проститутках…
— Изначально были вложены мои деньги.
— Которые ты решила отдать ему!
— Я трачу деньги и на множество добрых дел.
— Деньги и власть, мама. Ты живешь так, как живешь, благодаря деньгам и власти. Иди на улицу и поживи, как твои бомжи, а потом уже говори о морали.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать? Со мной, которая стольким ради тебя пожертвовала!
— Тебе никто об этом не просил.
— Я все ваше детство просидела с тобой и Кристиной дома и всегда думала прежде всего о вас, а потому уж о себе.
— Ты сама предпочла сидеть дома. Сама решила настолько изжить в себе любой эгоизм, что почти изжила саму себя. В этом некого винить.
Пощечина была такой сильной, что голову Фрэнси качнуло в сторону. Нельзя бить маму. Нельзя бить маму. Нельзя бить маму.
