Александр Берг - Надежда-прим
— Ну вот, Макарыч, — тупо глядя на залитый чужой кровью собственный кулак, деловито заповторял Витек, — а ты говорил: с подвохом! И никакого подвоха! Все честно! Все честно! Как обещал!
Потревоженный странными криками в гостинницу вбежал фотокор. От увиденного у него позеленело лицо и по-собачьи затряслась голова. Но скотоподобный дружок не позволил ему расслабиться.
— Ко мне! — голосом инструктора-собаковода безжалостно приказал он. — Держи!
И сбросил на руки подбежавшего Фотокор а полуживого Мокрова, как только что забитую тушу. Фотокор тяжко охнул, но тело удержал.
Какое-то время Витек внимательно рассматривал пустой кулак. Осколка в нем уже не было. Толстяк удивленно поджимал губы и странно улыбался. Потом схватил со стола острый кухонный нож. Тусклое лезвие замелькало перед глазами обезумевшей тещи.
— Че ж вы натворили, тещенька! — абсолютно спокойно прочмокал Витек. — Теперь чего уж! Колитесь! Не томите душу!
— В шкафу… под мойкой, — вдруг так же абсолютно спокойно произнесла она. Но взгляд ее был такой же тусклый, как лезвие мелькавшего перед ним ножа. Потом, словно вспомнив самое главное, добавила: — зятек! — и тоже как-то загадочно улыбнулась.
С той же улыбкой Витек ласково погладил ее по голове.
Поначалу хотел пойти на кухню сам, но пораздумав, послал Фотокор а. Тот нестерпимо долго не возвращался с кухни, гремел там чем-то, с пьяну ронял чужую посуду.
Витек не торопил. С любопытством оглядывал гостиную. Подошел к часам. Забавы ради остановил маятник, потом снова качнул, и снова остановил. Крутанул стрелки. Щелчком сбросил со стола пробку от бутылки с водкой. Мимолетно скользнул взглядом по мертвой старухе, аккуратно взял за руку двойняшку, подвел ее к теще и усадил ей на колени. Двоняшка тут же благодарно заснула. А Витек склонился над лежащим на полу Мокровым. Размазанный по небритой щеке глаз его не смутил. Двумя пальцами он подцепил со стола бутылку водки и попытался влить ее в рот тестя. Намертво сцепленные зубы мешали. Водка протекла за воротник.
— Можешь расслабиться, Макарыч! — насмешливо засопел он. — Самое худшее для тебя уже позади: ты в коме!
Хотел что-то сказать теще, даже протянул ей бутылку водки. Но тут в комнату вбежал Фотокор.
— Витек! — почему-то шопотом проорал он. — Вот они, родные! — и потряс перед носом дружка тяжеленным черным кейсом.
При виде заветного кейса в руках родственничков теща начала часто икать, судорожно вздохнула и зрачки ее закатились за верхние веки. Гости не обратили на все это ни малейшего внимания. Они одержимо заталкивали себе за пазухи и в карманы пачки рублей и долларов. Через минуту пустой кейс был заброшен на шкаф и возбужденные, мокрые от пота друзья повернулись у двери.
То, что они увидели, повергло их в состояние близкое к тещиному при виде кейса с фантастическим выигрышем в чужих руках. В дверях, пошатываясь спросонок и щурясь от яркого света, стояла старая хозяйская овчарка Соня. Она подозрительно принюхивалась и скребла лапой лакированный паркет.
— Порвет! — заметался Фотокор. — Гадом буду, порвет!
— Замри! — прошипел в ответ Витек. — Убью!
Соня, брезгливо морщась, прошла мимо них прямо к лежащему на полу хозяину. Уже стоя над ним, глухо зарычала, лизнула родное лицо, видно почуяв вкус крови, ощетинилась, но тут же жалобно, по-щенячьи, заскулила и растянулась рядом, положа тяжелую мохнатую башку на его грудь.
Тогда Витек толкнул одеревеневшего Фотокор а к выходу. Уже у самой вхожной двери замер на месте, быстро прошел на кухню и недрогнувшей рукой отвернул все вентили на газовой плите. Настежь открыл дверцу духовки, прислушался к нарастающему зловещему шипу газа, зачем-то коряво перекрестил газовую плиту, и вслед за Фотокор ом выскочил вон из квартиры.
Глава 18
Не оглядываясь, двое добежали до самого конца двора. Не сговариваясь, рванули в подворотню и, буквально, налетели на закрытые наглухо чугунные ворота. От удара двух тяжёлых тел ворота даже не дрогнули.
Через секунду в арку, шатаясь, вошёл он. С жутким любопытством разглядывали они приближающийся к ним призрак. Левый глаз вытек и был размазан по давно небритым щекам. Клочья грязно-белой рубахи облепили дрожащее тело. Он что-то угрожающе мычал и тянул к ним руки. В правой был зажат острый кухонный нож.
Двое у ворот переглянулись, и что-то в глазах друг у друга окончательно добило их. Один из ни стал одержимо колотить затылком в ворота.
— Отдай ему всё! Отдай ему всё! — как затравленный урка, истерично завопил он.
Но второй с ним не согласился.
— Сам отдай! — озлобился он, сорвал с головы шапку и насухо вытер ею мокрое лицо. — Ему всё, а нам — хер? Не пааа-родственному!
Бросил шапку на землю, сплюнул и по-медвежьи пошёл прямо навстречу ножу.
Из дневника собкора «Комсомольской правды»
«Только к полудню третьего дня случайно забежавшие под арку мальчишки обнаружили тело крошечного человека, без пальто и шапки, в белой рубашке, с закатанными по локоть рукавами и с ножом в груди…
Сразу же сообщил мадам. Отгадайте, говорю, кого! Не морочь, говорит, голову, товарищ! Потом хихикнула: не губернатора ли области? Ну да, говорю, того самого. Господина, говорю, Мокрова. Помните? Даже не задумалась. Не помню, говорит, а че, кто-то из наших? Жаль товарища! А кто он по гороскопу?
Ну прям Ленин в фильме «Коммунист». Хотя тот черт, кажется, все-таки долго вспоминал!
Как же не помнит! А сама потом, как заведенная, целый день под нос бубнила: в третий раз закинул он невод, пришел невод с одною рыбкой, непростою рыбкой, золотою.
Ах, госпожа Коробейникова, Надежда Викторовна — козырная вы дама!
