Иван Шевцов - Что за горизонтом?
Лариса позвонила в тот же вечер, сказала, что дома без изменений, и что она на днях заявится и найдет меня либо в Москве, либо на даче. От московской квартиры она имеет ключи.
Глава восьмая
ЛАРИСА
Вообще-то я собиралась ехать в Москву только после завтра, о чем и предупредила Лукича по телефону. Но сегодня на меня что-то «нашло», такая тоска-кручинушка, что места себе не находишь. Проходя мимо университета, я почувствовала горечь и раздражение: он стал для меня чужим. Мне не хотелось опять возвращаться сюда, ввязываться в политические интриги, видеть самодовольные рыла сторонников режима. Но и в Москве все поиски для моей работы пока ничего положительного не дали. И я оказалась в какой-то безвыходной ловушке. Я металась по квартире, бралась то за одно, то за другое, и все бросала, все у меня валилось из рук даже в буквальном смысле. Неловким, резким движением я смахнула со стола хрустальный бокал — подарок Лукича. И мне со страшной силой захотелось быть с ним рядом, с моим Егором, с моим счастьем и горем. И ближе к вечеру я быстро собралась и поехала в Москву. Сразу с вокзала на метро я доехала, как обычно до «Охотного ряда» и уже через пять минут была на Брюсовом. Но вот результат спешки: второпях я оставила в Твери ключ от квартиры Лукича. Позвонила в дверь — молчание. Раз, другой — тишина. Значит, нет дома. Но все же от центрального телеграфа позвонила по телефону. И снова молчание. Значит, он на даче. Я быстренько на вокзал, что бы поехать на дачу — дело шло к вечеру, солнце уже почти касалось горизонта. До темна надо было добраться до поселка. На поезд успела за пять минут до отправления. Вошла в вагон запыхавшись, и вдруг сзади чья-то рука жестко легла мне на плечо. Рассердившись, я оглянулась. Ба! Виталий Воронин. Я была рада: значит он проводит меня до дачи Лукича, потому что солнце уже опустилось за горизонт. Всю дорогу мы с Виталием проговорили. Вернее, говорил в основном он, рассказывал, как он учился в Литературном институте, какие там свободные нравы.
В поселок мы пришли уже в темноте. Сразу, на что я обратила внимание, это отсутствие света в окнах дачи Лукича. На калитке висел замок.
— Приехали, — сказал Виталий, но не с досадой, а как будто даже с радостью.
Такого обстоятельства я не только не предполагала, но и не могла предвидеть. Сразу возникло несколько неприятных вопросов. Во — первых, что с Лукичом? Где он может быть? И я тут же успокаивала себя: задержался у кого-нибудь из друзей. Сегодня он меня не ждал. Второй вопрос посерьезней: как теперь добраться до электрички и потом до Москвы или, что еще хуже до Твери. Вся надежда на Воронина: он проводит меня до электрички. Но через минуту и эта довольно зыбкая надежда рухнула в темноту.
— Надеюсь, Виталий, ты меня проводишь до платформы?
— Как? Зачем? В такую темень. Ну приедешь в Москву, а Лукича все еще нет. Что тогда?
— Тогда в Тверь, — не очень твердо сказала я.
— Да ты опоздаешь на последний тверской поезд.
Он был прав: не успею.
— Так что же мне делать? — с досадой проговорила я.
— Подумаешь, проблему нашла. У меня переночуешь. Моих нет, они в Москве.
— А если приедут? — почему-то обеспокоилась я.
— Как это они приедут, когда только что отправили меня. Жена появится только послезавтра, а дочь и того позже.
— Мм да, — процедила я. — У меня, кажется, нет выбора.
— А зачем тебе выбор? Ты что боишься меня? Я совершенно безопасный. Выделю тебе отдельную комнату и пожелаю приятных сновидений. Может и Лукич приснится, может и я.
Дружеский тон, миролюбивые слова меня успокоили. В конце концов он же приятель Лукича. Правда, я тут же вспомнила другого приятеля Лукича — Игоря Ююкина. Но там дело происходило днем. А здесь — целая ночь. Я подумала: будь что будет, посмотрим.
— Ладно, пошли.
Меня немного настораживало слишком приподнятое настроение Виталия, его открытая радость. Когда вошли на его дачу, он все с тем же возбуждением провел меня по всем комнатам, а их было четыре и сказал:
— Выбирай себе любую, какая тебе больше нравится и располагайся. Вот эта комната жены, эта дочери, там мой кабинет, там гостиная. А пока давай попьем чайку.
Я предпочла комнату дочери, осмотрела его кабинет с приличной библиотекой, в которой целая полка книг с дарственными автографами, а также сборники стихов самого Воронина. Среди них прекрасно изданный том «Избранных» с портретом поэта. Мужественное лицо, уверенный взгляд. Чем не «производитель», мысленно подумала я и рассмеялась. И тут послышался сзади голос:
— Что смешного нашла?
— Лицо очень строгое и вдохновенное, — сказала я и протянула ему томик.
— Тебе нравится? Я тебе подарю.
Он сел за письменный стол и энергично неровным почерком накарябал: «Ларисе Малининой. Прекрасная Чайка, давай не скучай-ка, мы оба не будем скучать». И пригласил меня на кухню, где на столе стояла бутылка вина и нехитрая закуска: колбаса, свежие огурцы и помидоры. Вино мне не нравилось, но он его нахваливал и настойчиво предлагал пить, потому, что, как он утверждал, оно целебное. Я догадывалась: он старается напоить меня, и я говорила, что вино его — «самоделка», и оно мне не нравится. Тогда он быстро извлек откуда-то уже на половину опустошенную бутылку водки и предложил:
— А в самом деле: водка плохой не бывает. — Я наотрез отказалась. Вино его все же действовало. Мне было весело и забавно смотреть, как он суетливо петушился. Он все же налил себе водки и, высоко подняв рюмку, торжественно провозгласил:
— За тебя, Лариса прекрасная! Ты мне очень нравишься. У поэтов особое чутье на женщин. Только поэт может по-настоящему оценить красоту.
Он сверлил меня влажными хмельными глазами. И, как заправский выпивоха, выпил до дна и даже не поморщился. Он явно рисовался и был крайне возбужден. Меня это начало настораживать. А он предложил:
— Хочешь послушать стихи?
— Твои?
— Конечно мои.
— Читай. Буду слушать внимательно.
Он прочитал с пафосом, и, как я ожидала, «любовную лирику», явно посвященную кому-то из поклонниц. Прочитав два стихотворения он спросил:
— Ну как? Я не усыпил тебя?
— Стихи хорошие, — польстила я. — А усыпить, пожалуй, пора.
— Ну хорошо, пошли спать.
— Каждый в свою комнату, — напомнила я.
— Естественно, как договорились.
Я разделась, выключила свет и легла в постель, чувствуя нервное напряжение. Я догадывалась, что его пожеланием «спокойной ночи», брошенным им как-то невнятно на мое пожелание, дело не кончится. И действительно, не прошло и пяти минут, как он вошел в мою комнату о одних трусах. «Начинается», — подумала я. Он подошел к кровати и наклонился к моему лицу, прошептал:
— Я пришел сказать тебе спокойной ночи.
— Ты уже сказал, — резко ответила я.
— А за стихи, которые тебе понравились, положен поцелуй. — И он в ту же секунду поцеловал меня и попытался обнять. Я резко оттолкнула его и сказала осуждая:
— Виталий, ты ж обещал. Я очень устала и не настроена на любовные утехи. Ты же поэт, должна быть тонкая натура. Ты должен знать психологию женщины. Такое бывает: нет желания, нет настроения. С этим надо считаться и мириться.
Он сел на край постели, взял мою руку и преподнес к своим губам, сказал:
— Желание появится. Стоит только обнять и поцеловать. Женщина всегда может, хотя и не всегда хочет. А мужчина наоборот: всегда хочет, но не всегда может. Тебе наверно это известно по Лукичу. — Последние слова его меня возмутили и я грубо бросила:
— Лукича прошу не трогать. Тебе до него никогда не подняться. Запомни это, заруби себе на носу. Он не просто великий артист. Он необыкновенный человек.
— Ну извини. Не будем о Лукиче, я согласен с тобой. Но ты же не давала ему подписку. Ты мне нравишься. Очень нравишься.
— Ну что из того? Возможно, я многим нравлюсь. Так что же мне и под каждого ложиться?
— Но я не каждый. Я известный в России поэт. Мои книги изданы миллионным тиражом. Меня знают миллионы. Иные считают за честь иметь интимные отношения с известным поэтом. Ты знаешь, сколько было у Пушкина любовных отношений с женщинами? Больше сотни.
— А ты превзошел и Пушкина?
— Не важно. Недостатка не было. Стоило только поманить.
— И они летели, как мухи на мед, на ходу раздевались и спешили лечь под тебя.
— Да, и ложились, и были довольны, благодарны.
— Какой же ты хвастун. О психологии женщины ты судишь по стихам своего собрата Андрея Вознесенского: «сущность женщины горизонтальна». Так?
— Вознесенский никакой не поэт. Это графоман и пошляк, — с яростью произнес Виталий. Он был взбешен. Я понимала его и, может, даже сочувствовала. Но не могла пересилить себя, хотя он мог бы сойти и за «производителя». Я сказала уже миролюбиво:
— Ты не обижайся и не огорчайся. И не скучай-ка, это говорит тебе Чайка.
— Не удачная рифма. Тебе больше подходит Лариса — крыса, — в сердцах выдавил он и уже вставая с кровати, сказал примирительно: — Надеюсь, до Лукича наш эпизод не дойдет. Обещай. — Я пообещала. — А теперь спи спокойно. Я тебя не потревожу. — И все же уходя, наверно на что-то надеясь, он поцеловал меня в губы.
