Андрей Константинов - Юность Барона. Потери
– А что, без чуткого руководства твои парни сами справиться уже не в состоянии?
– Почему же? Просто мне самому было любопытно.
– Ну да, ну да. В этом мире вообще очень много… любопытного.
– Что-то случилось? – угадал настроение начальника Валентин Сергеевич.
– Вчера вот здесь, на этом самом месте, где сейчас сидишь ты, у меня гостил Гиль. Как тебе сюжетец? Любопытный?
– Что? Гиль снова в Ленинграде?!
Томашевский посмотрел на часы:
– Убыл дневным московским поездом четверть часа назад. И мне странно слышать, что ты, Валентин Сергеевич, за это не в курсе. Тогда как один твой сотрудник, напротив, очень даже…
– Вы это сейчас кого имеете в виду?
– Более того! – проигнорировал вопрос Томашевский. – Перед тем как отчалить, Степан Казимирович снова почтил меня своим вниманием.
Правда, на сей раз по телефону. И вот этот его звонок, он… Он окончательно спутал все карты. Прости за такой вот литературный штамп… И если еще вчера я намеревался инициировать служебную проверку в отношении твоего протеже Кудрявцева, то после сегодняшнего звонка стало ясно, что пить боржом поздно. Таперича не проверку, а самую натуральную зачистку проводить нужно.
– Проверку? Кудрявцева? Петр Семенович, да вы толком объясните!
– Изволь! – Томашевский раскрыл лежащую перед ним папку и переадресовал Иващенке один из сокрытых там листков. – Это показания начальника дежурной смены «Крестов». Согласно которым 11-го числа сотрудник госбезопасности Кудрявцев приезжал к ним, интересовался здоровьем заключенного Алексеева и требовал передать ему в камеру лекарственные препараты. Ты в курсе?
– Нет, – ошалело отозвался Валентин Сергеевич, пробегая глазами текст.
– Прекрасно. Вот еще один тугамент. Это – отчет бригадира группы наружного наблюдения, которое я распорядился выставить за Гилем. Вчера, в 23:40, по адресу Алексеевых по улице Рубинштейна, где остановился с ночевкой Гиль, явился товарищ Кудрявцев и провел в общей сложности 20 минут…
– Мать моя женщина!
– Не сомневаюсь. Третье: из сегодняшнего телефонного разговора стало очевидным, что Гиль осведомлен о принадлежности Кудрявцева к органам. То бишь в данном случае мы имеем дело с полной расшифровкой работавшего под легендой сотрудника. И наконец, четвертое. Оно же – самое паскудное.
– Ну, коли есть еще и самое, то… Давайте, Петр Семенович, добивайте. Чего уж там…
– Только не надо перекладывать с больной головы на здоровую! – скривился Томашевский. – Добиваю не я, а твой, прости за напоминание, перспективный выдвиженец. Который не придумал ничего умнее, как трахнуть жену… вернее, к тому моменту уже вдову Алексеева!
– ЧТО он сделал?
– Если тебе, Валентин Сергеевич, до сих пор не знакома этимология сего глагола, выражусь казенно: склонил к разовому сожительству.
А вот это был удар уже даже не под, а точнехонько в самый дых!
Выдержав благородную паузу, дабы дождаться пока Иващенко хоть немного придет в себя, Томашевский сменил тон и далее заговорил устало доверительно:
– Я-то, старый дурак, надеялся: вот сейчас для очистки совести проводим обыск у Алексеевых, на этом ставим жирную точку и засылаем в Москву отчет. Мол, мы-де по своей линии отработали, так что далее возитесь со своим старым большевиком сами. Ибо мне эти их игры писательские уже вот где! И – на тебе! Еще одну телегу дерьма вывалили! И кто? Свои же!
– Я понимаю, Петр Семенович, – понуро подтвердил Иващенко.
Крыть ему в данной ситуации было нечем. Разве что матом.
– А ты понимаешь, ЧТО здесь начнется, если Гиль в самом деле взбаламутит по аморалке столичные партийные инстанции? А при его ветеранских связях сотворить такую бяку – как два пальца облизать.
– Мне кажется, есть надежда, что Елена не станет писать подобного рода телегу. Все-таки она из профессорской семьи, дама благородных кровей. Выносить на суд общественности подобное грязное белье у них вроде как не комильфо.
– А персонально ты, Валентин Сергеевич, можешь за это поручиться? – Томашевский требовательно посмотрел на Иващенко, припухлости под его глазами нервно подрагивали. – Молчишь? Вот и я не могу. Эта баба по нашей… вернее, по вине старого большевика и одного… хм… молодого мудака, мужа потеряла. Что у нее сейчас в нутрях творится – одному черту известно! Опять же Гиль, судя по разговору, настроен решительно, а значит, обработает ее соответствующим образом… Вот самое последнее что нам нужно, так это визит комиссии партийного контроля! Причем не своей – московской. Не мне тебе объяснять, насколько трЭпетная к нам у Москвы любовь. Еще с 34 года, с убийства Кирова. Я уже молчу за историю с этой дурой, с Олесей!
– Я понимаю, Петр Семенович.
– А раз понимаешь, ступай – и разруливай. Сроку даю на все про все – три дня. Сегодня – считай, первый.
– Есть, – кивнул Иващенко, тяжело поднимаясь.
– И еще! Я, хоть и числюсь промеж вас по разряду кровожадных упырей, тем не менее, головы Кудрявцева от тебя требовать пока не стану. Хотя минимум пятерочка лет лагерей этому вьюноше, у которого в жопе до сих пор пузырьки от газировки играют, несомненно пошла бы на пользу. Но и лицезреть его озабоченную спермотоксикозом физиономию в этих стенах далее не желаю! Засим – решай сам. В конце концов: ты его выдвинул, вот сам и задвигай. Но! Не ближе сотого километра. Все ясно?
– Так точно.
– Свободен. Через три дня жду с докладом. И… очень тебя прошу, Валентин Сергеевич! Сделай так, чтобы я окончательно не разочаровался и в тебе, и в твоих людях.
Иващенко, обычно такой шумный и жизнерадостный, вышел из кабинета в приемную бледный, осунувшийся и словно бы в одночасье постаревший.
Игнорируя приветствия коллег, вообще ни на кого не глядя, он добрел до туалета, повернул кран и долго, шумно плескался под умывальником.
Словно бы смывая с себя поведанную Томашевским информацию…
* * *Обильно потея, Хромов сосредоточенно тыкал пальцем в клавиатуру «Ремингтона» образца 1905 года. Причем к каждому тычку он прикладывал такое усилие, что со стороны казалось, будто он не печатает текст, а характерным движением указательного пальца методично вгоняет в машинку канцелярские кнопки.
– Вовка! Как пишется «некоммуникабельный»?
– А? Что? – запоздало и непонимающе среагировал на вопрос Кудрявцев.
– Я говорю: коммуникабельный – два «мэ» или одно?
– Два… Да какая, на хрен, разница?
– Большая, – рассудил Хромов, весомо втыкая вторую «мэ». – Знаешь как нас в свое время сельский учитель наставлял? «По грамоте осекся – вот цифирь и не далась…» Да, ты часом не в курсе: где у нас Яровой шлындает?
– Понятия не имею.
– Да что с тобой, Володька, такое творится-то, а? Такое ощущение, словно бы с прошлой недели не с той ноги жить начал? Или все Леночку свою забыть не можешь?
– Да пошел ты!
– Але! Товарищ Кудрявцев! За языком следи! А то ведь я тоже могу. На лубочную прозу перейти!
Глуша зарождающиеся страсти, с противным скрипом приоткрылась дверь, и в кабинет заглянул Иващенко:
– Кудрявцев! Выйди, потолковать нужно. Хромов!
– Я!
– Когда дверные петли смажете? Если самим лень жопу оторвать, напишите заявку коменданту!
– Уже.
– Что?
– Вот, видите, Валентин Сергеевич: сижу – печатаю. Заявку.
– Тьфу! Трепач!..
* * *Длиннющий и безликий ведомственный коридор в эти дневные часы был традиционно пустынен – основная движуха, как правило, начиналась здесь ближе к ночи. Какое-то время старый да малый молча стояли в коридоре друг против друга: Кудрявцев вопросительно смотрел на Иващенко, а тот продолжал держать паузу, не зная с чего начать.
Наконец решился:
– Долго и обстоятельно я с тобой, Володя, потом говорить стану. А пока ответь мне только на один вопрос: ты что, в самом деле изнасиловал жену инженера Алексеева?
– Я… я… я не насиловал… Елену…
В уголках глаз Валентина Сергеевича вспыхнули крохотные огоньки надежды. Впрочем, как вспыхнули, так и погасли.
Ибо далее последовало вымученное кудрявцевское:
– Я… я люблю ее.
– Что?! Что ты сейчас сказал?
– Я люблю ее.
Иващенко среагировал на подобное заявление мгновенно и сверхэмоционально: сперва побагровел, блеснул исподлобья глазами, а затем с силой, которой от него никак нельзя было ожидать, мощно заслал Володе в челюсть.
Не готовый к такому повороту, Кудрявцев взмахнул руками и без крика, но с грохотом свалился на пол.
– Оппаньки! – обалдело выкатился из кабинета среагировавший на шум Хромов. – А чего это вы тут… э-эээ?..
– Дверь закрой! – рявкнул Иващенко. – С той стороны!
Михалыч счел за благо и в самом деле ретироваться.
Тем временем Володя, приходя в себя, начал бессознательно мотать головой, от чего во все стороны стали разлетаться капельки засочившейся из носа кровавой юшки.
Иващенко присел на корточки и отчаянно, с болью зашептал:
