Иван Шевцов - Крах
Силин не ожидал от Голопупенко ее внезапного прозрения, хотя и не видел в нем сверхъестественного поступка. Решившись на него, она едва ли понимала последствия. А они могут быть для нее трагическими: мафиози жестоки, мстительны и беспощадны. Он искренне пожалел ее и учтет это при вынесении приговора. В своем последнем слове Наташа сказала, что она раскаивается в своих действиях, она не думала, что передача ключей закончится такой страшной трагедией. Но всех присутствующих, исключая, пожалуй, Силина, удивило последнее слово Макса Полозова, который с дрожью в голосе сказал:
— У меня единственная просьба к суду: пощадить Наташу, не наказывать, она ни в чем не виновата.
Силин считал, что с этой просьбой Полозов обращается не к суду, а к своим соучастникам по криминальным деяниям. Именно их он просил пощадить Наташу.
Если с Голопупенко у Константина Харитоновича не было проблем или сомнений в отношении приговора — и тут он нашел полное понимание со стороны заседателей, то вопрос о наказании Полозова вызвал в нем колебания. Он вспомнил митинги и пикеты обманутых и ограбленных клиентов «Пресс-банка», требующих возврата своих сбережений и наказания жуликов-авантюристов во главе с Соколовым. Но Соколов наказан, наказан жестоко и незаконно. Наказали его такие же, как и он, уголовники, живущие не в ладах с законом, сводя личные счеты. Они нарушили закон, совершив тягчайшее преступление, лишив жизни двух человек, и должны понести наказание, соответствующее содеянному. Силин был немилосерден к убийцам. Преднамеренное лишение человека жизни он считал самым страшным преступлением, заслуживающим высшей меры наказания. И никаких компромиссов он не признавал, исключая особые обстоятельства, смягчающие вину преступника. Никаких таких обстоятельств в деле Полозова он не находил. Но вот женщина-заседатель заколебалась: ее размягчило последнее слово Полозова, разжалобило — пожалел девушку, значит, совесть еще не вся потеряна, остатки ее пробудились в смертный час. Силин попробовал развеять колебания заседателя: не к суду Полозов обращался с просьбой, а к своим «коллегам», которых просил не убивать женщину, оказавшую ему услугу. Всю вину он взял на себя, ну и пусть понесет заслуженную кару.
— Смягчающих вину обстоятельств нет, — убеждал Силин. — Убийцы должны помнить, что за загубленную жизнь они неминуемо заплатят собственной жизнью. Только так можно притормозить разгул тяжких преступлений.
Суд вынес приговор: Полозова — к высшей мере наказания, к расстрелу, Голопупенко — к трем годам лишения свободы — условно.
Таня с одобрением восприняла этот приговор. Она считала его беспристрастным и справедливым. «Вечером надо позвонить Константину и поделиться впечатлениями», — решила Таня.
2Силин возвращался из суда на служебной машине. В памяти его четко отпечатался образ Полозова, он как-то двоился: в начале судебного заседания Силин видел надменного, самоуверенного громилу с хищным блеском в прищуренных глазах, которые как бы гипнотизировали судей. В процессе же судебного разбирательства надменность во взгляде подсудимого постепенно таяла, а после речи прокурора, потребовавшего высшей меры наказания, и совсем исчезла с его смуглого лица. Теперь в его глазах заметались трусливые огоньки растерянности и страха. Это был уже другой Полозов, похожий на крысу, попавшуюся в железную западню. Но раскаяния в нем не наблюдалось, и это убеждало Силина в том, что перед ним неисправимый, профессионально-матерый убийца, жестокий и опасный для окружающих. «Такие не должны жить. Их надо не просто изолировать, а истреблять, как бешеных волков», — размышлял Константин Харитонович. Он знал, что приговор этот не обязательно будет приведен в исполнение: пойдет кассация в Верховный Суд, который может смягчить приговор — заменить «вышку» на пятнадцать лет строгой изоляции, а там, глядишь, лет через пять каким-то неведомым образом Полозов окажется на свободе.
Силин попросил водителя высадить его у булочной, недалеко от дома: надо было купить хлеба и ванильных сухарей, любимых им и Олей. Сделав необходимые покупки, с улицы через арку большого дома он вышел во двор, где всегда стояло несколько автомашин. Напротив своего подъезда привычным взглядом охватил вишневого цвета «москвича», в салоне которого сидели двое мужчин — оба в темных очках. При его появлении мотор «москвича» заворчал, а из машины глухо прозвучали три выстрела, и «москвич», как спугнутая птица, рванул с места и, стремительно выскочив на улицу Королева, помчался в сторону проспекта Мира.
Силин почувствовал толчок в спину и боль в левом предплечье. Он сразу понял, в чем дело, и не мешкая шагнул в подъезд к лифту. Оля была дома и, как только он ступил через порог, весело прощебетала:
— Тебе сейчас звонила Татьяна Васильевна.
Бледный, взволнованный, он молча передал дочери портфель с продуктами и быстро снял с себя пиджак. И тут Оля увидела кровавое пятно на рубашке и ужаснулась:
— Что с тобой, папа?
— Ничего страшного: в меня сейчас стреляли, но слава Богу, кажется, спас бронежилет.
Силин быстро снял бронежилет, на матерчатой обшивке которого сразу же увидел две пулевые дырочки и нащупал две застрявшие между броней и обшивкой пули.
— Вызови, пожалуйста, «скорую», — распорядился Силин и снял рубашку. Третья пуля попала в незащищенное жилетом место, прошла навылет в предплечье, не задев кости, поэтому острой боли Константин Харитонович не ощущал, но крови было много. До приезда «скорой» Оля перевязала рану, да так искусно, что приехавший врач похвалил ее. Силина увезли в институт имени Склифосовского. Уезжая, Константин Харитонович наказал дочери, кому позвонить и сообщить о случившемся, и под конец сказал:
— Если будешь разговаривать с Татьяной Васильевной, объясни ей, что ранение легкое, и я думаю на днях буду уже дома. Навещать меня не надо. Если будет возможность, я позвоню. Добро? Будь умницей, не придавай значения, не принимай все близко к сердцу, но и не теряй бдительности.
Проводив отца, по его просьбе Оля тотчас же позвонила в милицию, а потом Тане. Та была чрезвычайно встревожена и сказала, что она сейчас же придет в дом Силиных, чтоб подробно расспросить о случившемся. Получилось так, что и милиция и Таня прибыли одновременно, и Таня оказалась кстати. Она поведала сотрудникам милиции, что присутствовала на только что закончившемся судебном процессе, который вел Силин, о вынесенном преступнику смертном приговоре. Эту существенную деталь сотрудники милиции приняли к сведению, и по факту покушения на жизнь судьи было возбуждено уголовное дело. Сотрудники милиции тщательно осмотрели бронежилет, пули, окровавленную рубашку, и все это сложили в свою машину, однако уезжать не спешили: надо было опросить соседей, может, кто видел стрелявших или слышал выстрелы. Таких не оказалось. Но тут из соседнего подъезда вышел сухонький старичок с посошком и с клочком бумажки в руке и направился к милицейской машине, уже собравшейся отъезжать. Протягивая бумажку капитану милиции, хриплым голосом сказал:
— Вот возьмите, может, вам пригодится.
— Что это? — не понял капитан.
— Номерок машины. Записал на всякий случай. Она, значит, долго тут стояла. Наверно, с час. Я из аптеки домой возвращался. Ну, тут аптека на углу, на Цандера. За лекарством ходил. Смотрю, стоит напротив того подъезда красный «москвичонок», незнакомый, чужой. Своих-то я знаю. А внутри двое мужиков, и оба в темных очках. Я и подумал: солнца нет, а они в темных очках. Сидят и молчат. Думаю, приятеля ждут. Поднялся я к себе, чай поставил, окно открыл. Смотрю — всё стоит. И те двое в очках не вылазят. Попил чайку, посмотрел в окно — стоит на месте. Туг у меня подозрение: зачем темные очки? Сами знаете, время какое — бандитское время. Я возьми да и запиши номерок, на всякий пожарный…
Капитан поблагодарил старика, записал его фамилию и номер квартиры: это была важная ниточка для милиции, за нее с энтузиазмом и надеждой сразу же ухватились. Но ниточка оказалась непрочной, на другой же день и оборвалась. Владельца машины установили в тот же вечер. Но оказалось, что машину его угнали два дня тому назад, и она уже числилась в розыске. Вскоре и ее обнаружили, припаркованную к дому в Банном переулке, целой и невредимой. Похоже, преступники воспользовались ею для разовой операции и, заметая следы, решили бросить ее.
Побывал следователь и в больничной палате, расспросил о подробностях происшествия потерпевшего. Силин не питал особых иллюзий и не надеялся на быстрый успех в поиске террористов, но подсказал следователю, чтобы он связался со своим коллегой Фадеевым, который вел дело Полозова и Голопупенко, и попытался там поискать следы преступников. Лежа на больничной койке, он хладнокровно анализировал происшествие. Для него оно не было неожиданным. Он внушил себе неприятную мысль, что рано или поздно нечто подобное должно случиться: идет самая настоящая война с мафией, оккупировавшей страну, а на войне, как известно, стреляют, и он, как и тысячи солдат правоохранительных органов, находится на самом переднем крае этой войны, притом враги превосходят его в техническом оснащении — у них всевозможные виды современного оружия, рации, автомашины, бешеные деньги для подкупа влиятельных особ и хорошо поставленная служба информации. А у него на вооружении всего лишь бронежилет. Сегодня он спас его, возможно, по чистой случайности: преступники, очевидно, нервничали, потому, боясь промахнуться, стреляли не в голову, а в спину. А могли… Невольный холодок пробежал по сердцу. Его поражала оперативность преступников, их дерзкая наглость: небось, преднамеренно решили не откладывать акта мести за своего приятеля, а совершить возмездие в день вынесения приговора. Мол, вынесенный приговор еще неизвестно, будет ли приведен в исполнение, а мы свой приговор исполняем немедленно. Как урок и предупреждение для тебе подобных, для твоих коллег. Демонстрировали свою силу и власть. Он подумал: будет ли повторная попытка? В ближайшее время едва ли. А там — посмотрим, отступать он не намерен, как впрочем, и паниковать или изменять своим принципам быть беспощадным к рецидивистам. Однако постоянную тревогу и беспокойство вызывали в нем думы о безопасности дочери. Эти кровожадные, нравственно деградированные гады нередко наносят удары по своим жертвам через похищение и угрозы убийства их детей. А это самая чувствительная, самая страшная, самая болезненная пытка.
