Э. Винсент - Лето мафии
— Когда назначена встреча? — спросил Анджело.
— На сегодня, на пять вечера, — ответил отец, снова бросив взгляд на меня. — И Костелло хочет, чтобы я захватил с собой тебя, поскольку, как ему сказали, все заварил именно ты. Заедем домой, чтобы ты надел костюм.
Закончив чистить пистолет, отец вставил обойму в рукоятку. Выждал мгновение и резким движением задвинул ее до щелчка.
Пятичасовая встреча состоялась в роскошных апартаментах Фрэнка Костелло в небоскребе «Маджестик-тауэрс» на Западной Сентрал-парк. Эта квартира была мне знакома, потому что я уже несколько раз бывал здесь, когда Фрэнк и Бобби Костелло приглашали нашу семью на свои царские ужины. Необъятная гостиная, выходившая окнами на Центральный парк, была дорого и со вкусом обставлена под стать высокому положению своего хозяина. На встречу были приглашены только те капорежиме, кто заправлял районами в центре города и в Вест-Сайде. Костелло решил, что, поскольку они территориально ближе всего к враждующим сторонам, им будет проще помочь уладить спор.
Джи-джи и Недотрога Грилло приехали раньше нас вместе со своим заступником Вито Дженовезе. Как только я, Анджело и мой отец вошли в гостиную и увидели их, мы сразу же поняли, что угроза со стороны фотографий устранена. Остальные присутствующие этого еще не знали, но Дэнни Пизано уже отправился на корм рыбам.
Следующими приехали Поль Драго и Карло Риччи. Драго, бывший портовый грузчик, не любил шутить. Поднимаясь к своему нынешнему высокому положению, он отправил на тот свет не меньше десяти человек. Плотным, накачанным торсом, квадратной физиономией и коротким ежиком на голове Драго больше всего напоминал сержанта из учебного центра морской пехоты.
Следом за Драго и Риччи появились три других капорежиме со своими помощниками. Все были в дорогих костюмах. Пока официантка в переднике обносила гостей подносом с затейливыми закусками, шел дружеский разговор ни о чем. Затем официант в смокинге подал напитки. Убедившись, что гости расслабились, Костелло пригласил всех в соседний кабинет.
Господствующее положение здесь занимал массивный стол в стиле Людовика Четырнадцатого на двадцать персон, а вдоль стен выстроился еще один ряд стульев для помощников, которым предстояло сидеть за спиной своих капорежиме. Костелло занял место во главе стола, Дженовезе уселся справа от него, а мой отец — слева. Джи-джи и Драго сели рядом с Дженовезе. Мы с Анджело сели рядом с моим отцом. Недотрога занял место позади Джи-джи, а Карло Риччи — позади Драго.
Только наблюдая за языком жестов, можно было безошибочно определить, что между Костелло и Дженовезе взаимная вражда.
— Перейду прямо к делу, — объявил Костелло. — Вот уже некоторое время между нашими друзьями Джино Вестой и Джорджио Петроне зреет неприязнь. Я не знаю, что стало причиной этого, и не хочу знать. Но мне известно, что эта неприязнь уже вылилась в конкретные стычки — одна из которых произошла сегодня.
Остановившись, он поочередно взглянул на моего отца и на Джи-джи, словно дожидаясь от них подтверждения своих слов. Оба кивнули.
— Я переговорил с остальными членами Комиссии, — продолжал Костелло, — и мы пришли к единодушному заключению. Этому нужно положить конец. Всем вам известно о слушаниях, посвященных работе комитета Кифовера. Любые наши действия — все, что привлечет к нам внимание прессы, — пока продолжаются слушания, станут катастрофой. Поэтому Комиссия ждет от нас заверений в том, что эти разногласия не выплеснут коза ностра на первые полосы газет. Итак, перед свидетелями… вы дадите слово. Джино? Джорджио?
Первым заговорил Джи-джи. Он поднял руки, демонстрируя свое миролюбие, и произнес самым умиротворенным тоном:
— То, что произошло, — это лишь небольшое недопонимание. Не сомневаюсь, мы оба этого не хотели. Мы с Винни, сыном Джино, — замечательным мальчиком, к которому я отношусь с огромным уважением, — провернули вместе одно дело. К сожалению, не все прошло гладко. Конечным следствием чего явилось то, что Анджело Мазерелли расстрелял из обреза мой очень дорогой письменный стол.
Анджело подался было вперед, чтобы высказать возражения, но тотчас же понял, что здесь не место для этого, и придержал язык.
— Но, — продолжал Джи-джи, — я не держу ни на кого обиды. Я хочу только мира. Поэтому я с готовностью протягиваю руку Джино Весте и даю слово, что не стану зачинщиком новых неприятностей.
Джи-джи откинулся назад, довольный собой. Он бросил взгляд на Костелло, ожидая от него одобрения. Тот, кивнув, повернулся к моему отцу.
— А ты что скажешь, Джино?
Заставив собравшихся потомиться в тревоге, отец наконец сказал:
— Как всем вам известно, я всегда стремился только к миру, как внутри La Gamiglia,[20] так и за ее пределами. Как сказал Джорджио, то дело, которое он провернул вместе с моим сыном, завершилось не слишком хорошо. Поэтому… я с радостью заплачу Джорджио за испорченный стол и займусь ссадинами и синяками, полученными моим сыном… — Он помолчал. — К которому Джорджио относится с таким огромным уважением.
Этот язвительный укол не остался незамеченным, и Джи-джи неуютно заерзал на стуле.
— Я также не держу обиды, — продолжал мой отец, — и даю слово, что не начну первым никаких враждебных действий… — Снова остановившись, он обвел взглядом всех сидящих напротив. — Однако я также обещаю, что если я лично или кто-нибудь из членов моей семьи подвергнется нападению… я дам достойный ответ — какими бы ни были последствия.
Костелло с силой хлопнул ладонью по столу.
— А это именно то, чего не должно произойти ни при каких обстоятельствах! — в гневе воскликнул он, переводя взгляд с Джи-джи на отца. — Не будет никакого нападения — не будет ответа — не будет последствий! В противном случае Комиссия начнет действовать… бесшумно, но решительно!
Костелло выждал, дав своим словам впитаться, затем встал. Все тоже встали.
— А теперь, — сказал он, протягивая руки врагам, — в знак дружбы пожмите друг другу руки, и вопрос будет закрыт.
Перегнувшись через стол, мой отец и Джи-джи пожали друг другу руки. Все потянулись назад в гостиную, и вдруг до меня дошло, что за все это время Костелло и Дженовезе не сказали друг другу ни слова, зато теперь Дженовезе, Джи-джи и Драго о чем-то заговорщически перешептывались. Я указал на это отцу.
У него по лицу пробежала невеселая усмешка.
— Как сказал бы мистер Батчер: «Для евреев в этом нет ничего хорошего».
Глава 27
Хотя супруги Батчеры выпивали редко, в половине восьмого вечера моя мать подала Айре и Саре марочный портвейн в фужерах на высокой ножке. Событие было праздничным, и все были в выходных нарядах. Мои родители пригласили Батчеров в театр на Бродвее. Мюзикл «Джентльмены предпочитают блондинок», поставленный в театре Зигфельда, произвел настоящий фурор, и достать на него хорошие билеты было просто невозможно. Четыре билета, которые удалось раздобыть моему отцу, были на «свои места», оставленные для себя продюсерами спектакля. Отцу эти билеты были вручены в знак признательности. И никто не спрашивал: «В знак признательности за что?»
Я вернулся домой для того, чтобы сменить костюм на свою обычную одежду и отправиться за Мальчонкой. Перед тем как уйти, я заглянул в комнату к отцу. Когда я просунул голову в дверь, он как раз завязывал галстук. Я сказал:
— Пап, надеюсь, спектакль вам понравится…
— Спасибо, Винченцо… Я слышал, вы берете Сидни на бокс.
— Да. Сегодня днем Прыгун водил его в оперу, а вечером мы покажем ему, что такое бокс. Боюсь, это станет для него шоком, но сегодня вечером он остается один, поэтому я пригласил его пойти с нами.
— Винченцо, отнесись к Сидни внимательно. Он очень ранимый. И он совсем не похож на остальных твоих друзей. — Отец постучал себя по виску. — У Сидни умная голова, и он умеет ей пользоваться. Но улица — нет. Этого Сидни не знает.
— Я присмотрю за ним.
— В таком случае, желаю приятно провести время, — сказал отец. Завязав галстук, он надел пиджак.
— Пап, я хотел поговорить с тобой насчет Терри… — начал я.
— Не сейчас. Поговорим, когда у нас будет время.
Тем не менее я проявил настойчивость:
— Она боится, что ты выгонишь ее с работы.
— Не выгоню.
— Я ей говорил. Но она не верит.
— В таком случае, ее прошлое — не самая серьезная проблема, с которой тебе предстоит иметь дело. Если твоя Терри не уважает тебя как человека, умеющего держать свое слово, она вообще не будет иметь к тебе уважения. — Потрепав меня по щеке, отец сказал: — Pericoloso, bambino.[21]
Он направился в гостиную, и я проследовал за ним. Сара Батчер как раз говорила:
— Нам впервые выпало такое счастье. Я до сих пор не могу в это поверить!
