Уильям Холланд - Московские сумерки
На минутку он замолчал, раздумывал.
– Ее отец вскоре после суда отправился на тот свет. Видишь, как щепетильно некоторые отцы выбирают друзей для своих детей. – Он снова улыбнулся. – Ну что ж. Я могу помочь тебе встретиться с маленьким Тамазом.
– 25 —
Вторник, 11 апреля 1989 года,
2 часа дня,
Ресторан «Рица»
К ресторану «Рица», который находился в переулке вблизи проспекта Руставели, на скорости подкатила кавалькада из трех автомашин «Волга». На радиоантенне одной красовался красный флаг с черной и белой полосками. Прохожая старушка засуетилась и постаралась побыстрее убраться – на всякий случай. Из первой и последней машины выскочили по трое молодцев и разбежались в стороны – одна тройка вниз, другая вверх по улице. Из средней «Волги» вышли двое мужчин. Не оглядываясь, они направились прямо к дверям ресторана. Один открыл дверь и заглянул внутрь, потом придержал дверь, пока не вошел другой, и остался около нее. Вошедший подошел к столику, за которым уже сидели Чантурия и Георгий Микадзе.
– Тамаз, – обратился к нему Георгий, – спасибо, что пришел. Я вообще-то ожидал, что придет твой сын.
– К сожалению, сына вызвали из города, – ответил Тамаз Броладзе. – Вместо извинений за его отсутствие я решил явиться сам. Много воды утекло в тех пор, как мы виделись в последний раз.
Он представился Чантурия и добавил:
– А вы, капитан, храбро действовали на проспекте Руставели в позапрошлую ночь.
– Весьма удивлен, что вам известно об этом.
Чантурия не говорил ни Георгию, ни кому-либо другому, кроме Ираклия, что был на площади, когда там бесчинствовали военные. Георгий никому не говорил, что он офицер госбезопасности. Раз Броладзе назвал его капитаном – это могло означать, что у него имеются собственные источники информации.
– Удивительно многое можно услышать, если слушать внимательно, – начал разговор Броладзе.
Он подсел к столу и, даже не глядя, стоит ли кто из обслуги позади, щелкнул пальцами, подзывая официанта.
– Бутылочку вина перед обедом? – предложил он и, не дожидаясь ответа, отправил официанта выполнять заказ.
Локти Броладзе удобно положил на стол. Руки у него были толстыми, сильными, как будто он до сих пор водит тяжелый грузовик, а ладони мощными, но не мозолистыми. На нем была светло-голубая полотняная рубашка с расстегнутым воротом, поверх рубашки – легкая шелковая куртка кремового цвета, подобно которой не сыскать ни в одном универмаге Советского Союза. На вид Броладзе больше шестидесяти не дашь, волосы все еще густые и вьющиеся, а лицо, хотя и в наметившихся морщинках, но все еще привлекательно. Вид невозмутимый, а глаза сохраняют блеск и живость.
– Ну так что же? Каково же ваше впечатление, капитан, от военных действий той ночью? – спросил Броладзе.
– Боюсь, мне нечего сказать. Я не военный.
– А я спрашиваю не как у военного, просто как у грузина. Вот перед нами газеты: грузинские кричат, что было убийство, а союзные талдычат, что это одурманенные вином и наркотиками грузины напали на беззащитное войско. Но вы же были там. Что скажете?
– Была мирная толпа, на которую напали, потому что власти перепугались.
– Перепугались? Чего?
Чантурия посмотрел Броладзе прямо в глаза и ответил:
– Они перепугались, как бы узники не вырвались на свободу.
– Вы, капитан, довольно необычный офицер КГБ.
В этот момент появился официант с вином. Броладзе разлил его по бокалам.
– Это вино вам понравится, – стал объяснять Тамаз. – Оно предназначено для важных партийных шишек. Такого не найти ни в одном ресторане, но здесь его держат специально для меня. За нашу встречу!
Он опорожнил бокал залпом и снова налил. А Чантурия смаковал вино, медленно отпивая маленькими глоточками.
Броладзе рассмеялся, глядя на него:
– Что, слишком хорошо для партийных рабочих лошадок, а? Давайте-ка по второй, – и с этими словами он наполнил до краев бокалы Серго и Георгия. Потом снова поманил к себе официанта и принялся обсуждать с ним тонкости заказываемых блюд.
По его заказу стало ясно, что это был не обычный советский ресторан, – в любом другом заведении его подняли бы на смех. Он заказал прозрачный суп со сметаной, местные маринованные грибочки, жареного фазана в винном соусе с отварным рисом, перцем, луком и тертым сыром, а на десерт – свежую клубнику со сливками. Закончилось все еще бутылкой доброго вина.
– Простенький обед, но снимает головную боль, не правда ли? – заметил Броладзе, заговорщически подмигнув Чантурия, будто у них был какой-то свой секрет.
Весь обед они с Георгием проговорили о грузинской литературе. Оказалось, что он знал наизусть многое из грузинской народной поэзии, хотя к русской поэзии не выказал никакого интереса. Чантурия весьма удивился, услышав, как Тамаз свободно цитирует по двадцать и более строк подряд из любой поэмы, упомянутой Георгием.
– Когда я работал шофером, – пояснил Броладзе, – наши грузинские поэты не раз сохраняли мне жизнь, когда я чуть было не засыпал за рулем и мог свалиться в канаву. Они не позволяли мне скучать. В те времена в кабинах машин не было западных магнитол.
Обед закончился бокалом армянского коньяка, «гладкого и приятного, как задница у целки», – сказал Броладзе и добавил:
– Кто пьет этот коньяк, никогда не таит зла на своих соседей.
После обеда Броладзе подвинулся к Чантурия и заговорил с ним вполголоса – не так уж тихо, чтобы не слышал Георгий, а просто чтобы подчеркнуть конфиденциальность разговора.
– Извините, – сказал он, – что мой сын не смог выполнить вашу просьбу о встрече. До вашего отъезда его здесь не будет.
Чантурия никому не говорил, когда намеревается уехать из Тбилиси, но не прореагировал на слова Броладзе.
– И несмотря на это, – продолжал тот, но уже погромче, – мне доставило удовольствие познакомиться с вами. Я знавал вашего отца. Никчемный был человек. Откровенно говоря, мне доводилось встречаться лишь с очень немногими офицерами КГБ. Мало с кем из них я беседовал с удовольствием. Поэтому и от встречи с вами ничего особенного не ожидал. Теперь рад, что ошибся. Спасибо Георгию, что он позволил мне разделить с вами компанию и все так быстро устроил. Мне было бы приятно пригласить вас к себе домой на ужин, пока вы в Тбилиси и располагаете временем. Вы могли бы прийти завтра?
– Был бы весьма польщен.
Выходя из ресторана, Георгий сказал Чантурия:
– Итак, первое испытание ты выдержал. Не знаю, повидаешь ли ты Тамаза-сына, но без отцовского позволения тебе его никогда не видать.
– А что меня ждет, когда я встречу его?
– Не знаю. Я не видел его десяток лет, а лагеря многих так меняют.
– Как будто он не был подарком еще до лагеря.
– Он тогда был просто молодой дикарь. А какой он сейчас?..
– 26 —
Среда, 12 апреля 1989 года,
7 часов вечера,
Гора
Место, где жил Тамаз Броладзе, называлось Гора. Один из ее склонов был обращен к Военно-Грузинской дороге, давным-давно построенной военными. По ней войска возвращались из Турции в Россию или, наоборот, наступали на Турцию. Некогда на ее вершине стояла небольшая крепость, ее фундамент, заложенный в ХIII веке, сохранился до сих пор на южном склоне, в стороне от шоссе. А здание позади коротко постриженного газона, возвышающееся над садом, – это дом Тамаза Броладзе, дом и одновременно крепость.
Попасть на участок можно с северной стороны, через ворота, перед которыми стояли три дня назад Чантурия и Униани.
Черная «Волга», в которой сидел Чантурия, на скорости подъехала к чугунным воротам, ворота распахнулись – его уже ожидали, – и «Волга» без остановки проследовала на участок. За воротами Чантурия успел заметить того же молодого человека, с которым говорил в воскресенье, но тот и ухом не повел, притворившись, что не знает его.
За воротами «Волга» повернула направо, проехала сотню метров вдоль каменной стены, потом резко обогнула скалу, оказавшуюся вершиной горы, и спустилась вниз, к дому. На крутом повороте в скале было выдолблено углубление для охранника. Там дежурил молодой человек с советским автоматом в руках.
У парадного входа в дом стоял в ожидании гостя Тамаз Броладзе. Он обнял Чантурия, дважды облобызавшись с ним, как это бывает по-грузинскому обычаю при встрече друзей.
Они вошли в большую комнату с побеленными стенами и полом, покрытым кавказскими коврами, на которых беспорядочно громоздились горки подушек. Сквозь высокие окна на противоположной стене комнаты открывался прекрасный вид на долину, где у подножья гор раскинулся Тбилиси. Улицы города вклинивались во все ложбины и на площадки, расположенные чуть повыше долины, но дальше у города уже не хватало силенок, и более высокие горные склоны, оставшиеся незастроенными, до самых вершин были покрыты девственной растительностью.
