Эллис Питерс - Смерть и «Радостная женщина»
— Тебя куда-нибудь подбросить? Я могла бы отвезти тебя на автобусную остановку, если ты собираешься домой.
— Большое спасибо, вы очень добры, но у меня велик. Я оставил его у ворот.
Тем не менее, Доминик проводил ее до машины, галантно придержал дверцу и осторожно закрыл ее, когда женщина уселась за руль. Он стоял рядом до тех пор, пока она не выудила из «бардачка» черные лайковые перчатки. Надев их, мисс Гамилтон запустила двигатель. Доминик отступил, освобождая место для разворота, и с застенчивой улыбкой помахал рукой вслед отъезжавшей машине.
Когда она скрылась из виду, он вдруг ощутил, какой холодный сегодня ветер, и бросился к велосипеду. Налегая на педали, Доминик покатил к центру города.
Глава XIV
В четверг вечером профессор Брэндон Лукас по пути в школу изящных искусств, куда он шел скорее по обязанности, нежели по желанию, сделал один из своих непредсказуемых крюков и заглянул к Лесли и Джин Армиджерам. Этот визит можно было считать запланированным, поскольку профессор принес с собой записи, касающиеся «Радостной женщины», но он не хотел признаваться в этом даже самому себе. Как бы там ни было, посещение Лесли позволит ему оправдаться перед школьным начальством за опоздание. К тому же в колледже плохо кормят, а в Комербурне есть очень приличный маленький ресторанчик.
Слишком близорукий, чтобы прочесть надпись на звонке Лесли, и слишком своенравный, чтобы думать о таких мелочах, он потревожил тишину вечерней улицы дробным стуком дверного молотка, и миссис Харкнесс была вынуждена открыть ему дверь. Профессор произвел на хозяйку столь неизгладимое впечатление, что ее мнение о Лесли разом стало на порядок выше, чем было прежде.
Лукас поднялся наверх и застал Лесли моющим посуду в раковине на лестничной площадке. Он уловил запах кофе, весело бурлящего в серебряной посудине, и восторженно воскликнул, выказывая изысканность манер: «О, я как раз вовремя! В „Крылатом коне“ дивная стряпня, но кофе — хуже некуда!» Сообщив таким образом, что потчевать его не нужно, профессор устроился в кресле и заверил хозяев, что и развлекать его тоже нет необходимости.
— Собственно говоря, я еду в Художественное училище, и долго мне засиживаться нельзя. Я заглянул, только чтобы сообщить о ходе дела. Вы, мой мальчик, нашли мне очень интересную работу.
Лесли вошел в комнату, расправляя рукава рубашки, и достал рюмки и заветную бутылочку коньяка, привезенную Барни Уилсоном из Франции, где он проводил свой летний отпуск. Джин, как фокусница, извлекла откуда-то стеклянное блюдо, о существовании которого Лесли и не знал, и наполнила его дорогим шоколадным печеньем. Лесли подумал было, что такой богатый светский лев, как Лукас, достоин лучшего угощения, но, увидев, как охотно и часто тянется к печенью его рука, успокоился. К тому же Джин надела блузку цвета меда, которая оттеняла ее иссиня-черные волосы, а коже придавала свежесть утренней росы.
— Итак, картина чего-то стоит? — спросил Лесли. — Меня так и подмывало заняться ее изучением, но я боялся к ней прикоснуться.
— У вас возникли какие-нибудь идеи?
— Весьма неопределенные. Но тут есть о чем подумать. О дате написания, например, и о стиле, в котором она выполнена.
— Вы показывали ее кому-нибудь еще?
— Местному торговцу. Он выдвинул теорию, что первоначально это был портрет, написанный местным художником восемнадцатого века по имени Котсуорт.
— Чушь собачья! — прокаркал Лукас с лающим смешком, и его эспаньолка дернулась к потолку, словно дротик.
— Не столько чушь, сколько хитрость. Я говорю так, потому что потом он предложил мне шестьсот.
— Вот как, надо же! И вы отказались. Молодец! Стало быть, вы, наверное, все-таки сообразили, что здесь работал не жалкий маляр Котсуорт. Конечно, сообразили. Заметьте, рыночная ценность, возможно, не очень велика. Я не уверен, стоит ли это открытие больших денег именно сейчас. Но сальдо может оказаться весьма внушительным, если учесть все связанные с делом обстоятельства.
Лесли с испугом обнаружил, что его руки дрожат от волнения. Он не стал смотреть на Джин: она, чего доброго, подумает еще, что муж наслаждается торжеством над ней, ведь профессор поддержал его точку зрения.
— Когда, по-вашему, была написана эта картина? — оживился Лукас. Он не поддразнивал молодых людей, но предлагал им что-то вроде игры «угадай-ка».
Ладно, решил Лесли, если уж на то пошло, подыграю и с умным видом скажу, что от меня требуется.
— До тысяча четырехсотого года.
В его устах это прозвучало очень самоуверенно. Но слово — не воробей. Лесли дерзко выпятил подбородок, изображая из себя храбреца, не желающего уклоняться от прямого ответа.
— Мне показалось, что поза натурщицы — в духе тех времен. Или руки, без суставов, длинные изогнутые пальцы без фаланг. А платье! Если убрать более поздние слои, думаю, мы увидим нечто вроде плиссированной драпировки, которой в пятнадцатом веке уже не было.
— А стиль? Вы говорили, у вас есть идеи.
Лесли вздохнул и рискнул взглянуть на Джин.
Ее округлившиеся глаза изумленно смотрели на него. Лесли не понял, то ли жена гордится им, то ли дивится его нахальству и предвкушает неминуемый провал.
— Думаю, это картина из здешних мест, — осторожно проговорил он. — Мне кажется, она тут уже не одно столетие. Рядом с местом, где ее впервые повесили. Она никогда не была вывеской пивной. Единственное, что выходит за рамки традиции, это смех…
— Вот-вот, — согласился Лукас, пытливо глядя на молодого человека, — смех. Пусть это вас не озадачивает. Смех присущ любой традиции. Это печать индивидуальности, признак таланта. Такого не предугадаешь и не скопируешь. Полет вдохновения просто поражает. Но продолжайте. За рамки каких традиций выходит этот смех? Вы еще не добрались до сути.
Поражаясь собственной изобретательности, Лесли сказал:
— Это овальное включение, похожее на брошь, вот что заставило меня призадуматься. В своей первоначальной форме оно было чем-то вроде рентгеновского снимка метафизического мира. Не правда ли?
— Это вы мне скажите.
— Значит, так и было. Это образ ребенка, которого она носила. Это Мадонна Благовещения или Явления Архангела Гавриила… еще перед родами, во всяком случае…
— Мадонна «Магнификата».[2] Похоже, вы справились с делом и без помощи специалиста, мой мальчик.
— Раньше я даже думать об этом не осмеливался, — с нервным смешком признался Лесли. — Вы же намекнули, что я могу делать самые смелые предположения, иначе я бы не отважился даже теперь. Вы в самом деле хотите сказать, что такое произведение искусства с четырнадцатого века валялось где-то на пыльных чердаках и висело на ветру над входом в харчевню?
— Скорее, со второй половины шестнадцатого. Вы, конечно, знаете, что дом, с которого снята эта доска, когда-то был фермой монастыря в Чарноке? И что его последний настоятель ушел на покой после Диссолюции?
— Один мой друг раскопал что-то такое в архивах, но прежде я, увы, ничего об этом не знал.
— Не знали? Забавно. Я тоже не знал, но, кажется, это правда. В этой доске меня поразило сходство с одним из фрагментов росписи чарнокской приходской церкви. Я не знаю, знакомы ли вы с пастором. Ученый старичок, хорошо разбирается в средневековом искусстве. Его конек — стекло, но он знает и местных иллюстраторов древних рукописей, и художников-декораторов, и очень много лет занимался поисками произведений искусства, исчезнувших из Чарнока во время Диссолюции. Нынешняя приходская церковь — жалкие остатки старой монастырской, и те реликвии, которые ему удалось найти, пастор вернул на прежнее место. Голова ангела со свитком — единственная деталь украшения алтаря. Возможно, из часовни Богоматери. Больше у него ничего нет.
— И по-вашему, мы нашли Богоматерь? — спросил Лесли, который был слишком возбужден, чтобы сохранять серьезность.
— Очень может быть. Я заходил к пастору. У него есть записи, свидетельствующие о том, что часть убранства выбросили после ухода последнего настоятеля. По мнению пастора, ангел со свитком — это ангел «Магнификата». У пастора есть свидетельства того времени, а также более поздние упоминания о картине, которые позволяют нам составить о ней довольно подробное представление. И, должен сказать, есть все основания надеяться, что ваша доска — это Пресвятая Дева из того же алтарного убранства. Имя живописца не известно, найдены другие его работы, включая иллюстрации в древних рукописях. В одной из них есть картинка, очень напоминающая вашу Мадонну.
— Там тоже улыбка? — тихо спросила Джин.
— Да. Доказательства настолько сильные, что я не предвижу больших трудностей в установлении подлинности вашего фрагмента. Пастор видел его. Если я объявил его подлинным после известных колебаний, то пастор не сомневается вовсе. Он воссоздал образ Мадонны из разных фрагментов, и получилась картина, имеющая бесспорное сходство с вашей. Потом он сделал еще один эскиз с панели в ее сегодняшнем виде и со своих более ранних источников, чтобы показать, что должно получиться после реставрации.
