Евгений Сухов - Капкан для медвежатника
– Ага, – заметно повеселел Боборыкин. – Значит, вы признаете, что это по вашей просьбе господин Борис Яковлевич Заславский, управляющий Императорским Промышленным банком, вскрыл сейф и похитил секретные документы?
– Ну что вы, конечно, не признаю, – мгновенно последовал насмешливый ответ.
– То есть?
– То есть не признаю, что по моей просьбе господин Заславский похитил какие-то там документы. Просто не было никакой просьбы, – спокойно произнесла Вронская.
– И, конечно, никаких документов он вам не передавал, и вы их не прятали? – с большой ехидцей спросил Боборыкин.
– Конечно, не передавал и не прятала, – как само собой разумеющееся ответила Кити.
– Сла-а-авненько, – протянул надворный советник. – Выходит, вы в этом деле ни сном ни духом?
– Вот, – встрепенулась Вронская, – в самую точку попали: ни сном ни духом, господин следователь.
– И Борис Яковлевич Заславский вам не знаком? – спросил Боборыкин вкрадчиво, надеясь на отрицательный ответ, чтобы тотчас уличить Вронскую во лжи.
– А вот тут я должна вам признаться, – лицо Кити приняло вдруг строгое и весьма печальное выражение, – что с господином Заславским, Борисом Яковлевичем, я знакома. И хорошо знакома, даже слишком.
Кити вздохнула.
– Хорошо знакомы? – притворно удивился надворный советник. – Да вы что?
– Именно так. – Екатерина Васильевна покачала головой и добавила: – К моему большому сожалению.
– Что так? – вежливо поинтересовался Боборыкин.
– Да лучше бы я его вовсе не знала, – просто ответила Екатерина Вронская.
– Отчего же вы так злы на него? – продолжал спрашивать надворный советник.
– Видите ли, – Вронская замялась, но только буквально на секунду, – господин Заславский был моим любовником...
Теперь уже брови надворного советника Боборыкина взлетели вверх. Чтобы вот так, без всякого нажима, светская дама с положением призналась в любовной связи с женатым мужчиной, – в его практике подобное случилось впервые. Не то чтобы она поставила его в тупик или ввела в смущение. Но услышать вместо «нет, я его не знаю», или на худой конец «мы виделись с ним несколько раз в театре» такое недвусмысленное признание, – к такому развитию дознания он был не готов.
– Вот как? – только и нашелся что сказать Боборыкин.
– Да, – коротко ответила Кити. – У него кроме меня, как оказалось, имелись еще любовницы, и мы с ним расстались. По моей инициативе. И вот теперь он мне мстит. Это так недостойно мужчины!
Совершенно неожиданный поворот, к которому надворный советник, съевший на дознаниях целую псарню и «расколовший» в свое время такого маза, как Яшка Хлыщ, был не подготовлен.
– Так вы полагаете, что показания Заславского против вас есть просто месть? – спросил надворный советник, не сумев скрыть охватившей его растерянности.
– Не полагаю, – твердо ответила Кити Вронская. – Я это утверждаю.
– А как же тогда вы объясните вашу встречу с германским подданным Гербертом в Нескучном саду? – прищурившись, выложил последний козырь Боборыкин. – Вы разговаривали с ним около четверти часа. А он, по нашим сведениям, является резидентом германской разведки.
– Никаких резидентов я не знаю, – не моргнув глазом, ответила Екатерина Васильевна.
– Ну как же, – засуетился надворный советник и в деталях пересказал встречу Вронской с Гербертом у пруда в Нескучном саду.
Кити сделала большие глаза и воскликнула:
– Так этот господин является шпионом? Боже мой! – всплеснула она руками. – Никогда бы не подумала. Мне он показался просто чудаковатым профессором-ботаником, чокнутым на всяких бабочках и жуках.
– О чем вы беседовали столь продолжительное время? – строго спросил Боборыкин. – И кто первым начал разговор?
– Первой разговор начала я, – ответила Кити. – Мне стало любопытно, чем занимается этот человек, притом что он был с сачком, кого-то ловил, и я ему сказала, что на Воробьевых горах у него было бы шире поле деятельности, потому что в ботаническом смысле природа Воробьевых гор более девственна, чем здесь, в Нескучном саду.
– И что он ответил?
– Он ответил, что и здесь водятся насекомые, к которым он испытывает интерес.
– И все? – спросил надворный советник.
– Нет, – ответила Екатерина Васильевна. – Он привел мне слова какого-то академика, жившего сто с лишком лет назад, относительно Нескучного сада. – Кити на несколько мгновений задумалась, припоминая... – Что-то вроде того, что Нескучный сад лучше всех подобных садов в России и может соперничать по редкости и значимости представленных в нем растений и животных с самыми известными садами Европы.
– А дальше?
– А дальше мы пожелали друг другу удачи и расстались, – невинно сморгнула ресницами Кити.
– Хм, – многозначительно произнес Боборыкин.
Собственно, дознание на этом можно было заканчивать несолоно хлебавши. Уличить Екатерину Вронскую ни в чем не удалось, и держать ее в управе не было смысла. Впрочем, смысл, конечно, был, потому что каким-то верхним чутьем надворный советник угадывал в Кити преступницу и, скорее всего, зачинщицу всего этого дела, связанного с исчезновением секретных документов.
Однако не было оснований далее ее задерживать.
Что ж, пусть ее судьбу решает суд. А ему остается только поблагодарить госпожу Вронскую за «беседу». Предупредив, чтобы она до суда над Заславским, куда будет привлечена то ли в качестве обвиняемой, то ли в качестве свидетельницы (пусть об этом болит голова у судебных следователей), никуда не уезжала из Москвы, и приставив за ней гласный надзор, распахнул перед ней дверь своего кабинета и отпустил с миром.
Глава 23
ТРАКТИР «КАТОРГА»
– Все, дальше не поеду, – выдохнул извозчик, поворотив голову в сторону Вронской. – Туда и днем-то соваться не след, а уж вечером... И вам, барыня, не советую.
– Ты советы для своей жены побереги, – отрезала Кити и опустила ноги в атласных ботиках на подножку. – Сколько с меня?
– Пять гривен, – не моргнув глазом, ответил «ванька», хотя путь, что они проделали, не стоил больше трех.
Екатерина Вронская сунула в его ладонь полтину и выбралась из коляски. Солянка была пустынна, и лишь возле здания Опекунского совета стояло несколько колясок и бричек, дожидаясь своих запоздалых хозяев. Кити вздохнула и пошла улицей по направлению к Хитровской площади, клубящейся туманом, потому как лежала в низине, куда стекалось несколько переулков и улиц...
* * *Прав был «ванька» – опасным местом была Хитровка. Тысяч семь оборванцев ютилось в ночлежных домах вокруг площади, а по зимам и до десяти тысяч голов набегало. И все по большей части беспашпортные, беглые да громилы. Не приведи господь спьяну сюда забрести или по незнанию. Разденут, морду набьют, а то чиркнут ножичком – и поминай как звали. И всплывет ваше тело где-нибудь на Яузе, обезображенное до невозможности, и родная мать не признает в вас сынка, а жена – пропавшего мужа. А опосля закопают вас на погосте на скорую руку, и крест поставят с табличкой медной. А на табличке надпись: «Неизвестный».
Вследствие этого чужие сюда не совались, а что до облав, так знали воры, когда таковая напасть приключится и где. И попадалась в полицейские сети всякая шваль и мелкота, а фартовые да деловые в такие хованки прятались – днем с огнем не сыщешь! Да и не было на Хитровке никакого огня: лишь кабаки светились на улицу красными огнями да керосиновые фонарики площадных торговок разной съестной требухой да кипящей бульонкой, возле которых постоянно толпились оборванцы, нещадно ругаясь из-за копейки. А далее – непроглядная темь, но не пустая и мирная, а со звуками и зловещим шуршанием. Словно в ней дышит кто-то да перешептывается. И ежели сунется в эту тьму чужой да несмышленый, так счастье, коли живой выйдешь, пусть и битый...
А ведь находилось это гнилостное место в самом центре столицы, близ Красной площади и Яузы-реки, в окружении торговой Солянки и Покровского бульвара с прилегающими к нему улочками да переулками, сплошь застроенными миллионными особняками знатнейшего русского купечества. Таковое соседство, конечно, отравляло им жизнь, но владельцы ночлежек имели своих людей и в Думе, и в канцелярии московского генерал-губернатора. Так что все потуги Морозовых, Расторгуевых да Хлебниковых со всеми их капиталами практически сводились на нет, ибо не имеется в России сильнее рычага, нежели своя рука в законотворческой или исполнительной власти.
* * *Как только сапожок Кити ступил на мостовую площади, пред ней невесть откуда вырос чумазый человечек в драном чиновничьем мундире и опорках. На его вихрастой голове, несколько лет не знавшей ножниц, чудом держалась фуражка с надорванным козырьком и пятном от кокарды. От бывшего чиновника пахло перегорелой водкой и прошлогодним чесноком.
