Сергей Белошников - Ловкач и Хиппоза
– Сюда, сюда, – показала женщина.
Ловкач аккуратно провел "БМВ" мимо обшарпанной хаты, той самой, в окнах которой горел свет, завернул в открытые ворота и резко осадил машину на тормозах.
Над задним входом в дом, у хлева, тускло светилась одинокая лампочка на витом шнуре. На куске старого брезента, постеленном на землю, присыпанную соломой, лежал на спине мужчина лет сорока в клетчатой светлой рубахе и грязных штанах. Он был босой. Возле мужчины, сложив на животе руки, неподвижно стояла высокая костистая старуха в темном платье. Ловкач выскочил из машины, следом за ним вылезла я, за мной – женщина. Ловкач шагнул к лежащему мужчине и присел перед ним на корточки.
Лицо мужчины, отдуловатое, небритое, было сплошь покрыто мелкими капельками пота. Словно утренней росой, подумалось мне. Глаза его были широко раскрыты и в них, в каждом, словно в бездонном колодце, глубоко на дне отражался свет лампочки. Мужчина трудно и редко дышал открытым ртом, без конца сглатывая слюну. При этом у него судорожно дергался кадык на вытянутой, как у гуся, шее. Билась, пульсировала жилка в глубокой ямке между ключицами. При каждом вздохе плоская грязная кисть его правой руки шевелилась, скребла грубый брезент подстилки, на которой он лежал: цепляла сухие стебельки соломы. Рядом с рукой белело полотенце, которым мужчина был ниже задранной вверх рубахи неумело обмотан поперек живота. На полотенце расплылось черное в свете лампочки, большое пятно крови. Оно уже переползло на рубаху и на штаны.
Ловкач приподнял край полотенца и тут же вернул его на место. Посмотрел на женщину и старуху. Лицо Ловкача затвердело и стало каким-то очень жестким и незнакомым.
– На вилы упал, прямо животом…нажрался, подлюка, – снова начала причитать женщина.
– Замолчи! – басом прикрикнула на нее старуха.
Я как зачарованная не могла отвести глаз от мокрого лица мужчины. На землю меня вернул грубый окрик Ловкача:
– Чего уставилась? Помогай!
Но я на него совсем не обиделась.
– Взяли, – скомандовал Ловкач
Он ухватил мужчину под мышки. Женщина и я подхватили его за ноги. Мужчина завращал глазами и тоненько, пронзительно закричал, когда мы потащили его к "БМВ". Женщина опять заплакала – беззвучно, слезы покатились по ее щекам. Мы подтащили мужчину к машине. Ловкач одной рукой выкинул с заднего сиденья свою сумку и рюкзак. Втроем мы с трудом заволокли раненого в машину и уложили на заднее сиденье. Мужчина стонал уже в голос.
– Скорее! – Ловкач плюхнулся за руль и захлопнул дверцу. Женщина уселась сзади рядом с раненым и положила его голову к себе на колени.
– А я?! – я открыла правую переднюю дверь.
– Ты останешься здесь! – рявкнул Ловкач.
– Паспорт Лешенькин, паспорт, – совала руку в окошко старуха. – Как же без паспорта…
Я злобно хлопнула дверцей и отошла назад, к старухе, которая стояла рядом с моим рюкзаком. Ловкач задом подал "БМВ" из ворот. С трудом развернулся в мышеловке проулка. Я стояла рядом со старухой и смотрела, как красные огоньки взбираются по склону. Потом они нырнули за край холма и звук мотора постепенно растворился в ночной тишине, нарушаемой только треском цикад.
* * *Из темноты бесшумно вышла большая вислоухая собака. Посмотрела на меня долгим внимательным взглядом. В глазах у собаки отражался огонек лампочки. Собака ткнулась шершавым влажным носом в мои голые коленки. Я погладила ее по лобастой голове. Собака шумно втянула воздух и упала возле моих ног.
Я сидела на ступенях крыльца и курила. Дымок ровной струйкой поднимался в безветренную темноту. Из открытой двери падал на ступени, на пыльную землю прямоугольник света. Потом на меня легла тень – в дверях появилась старуха.
Я обернулась.
Старуха, тяжело ступая, сошла по ступеням и, покряхтывая, присела рядом со мной. В проеме открытой двери виднелся в горнице накрытый к ужину стол.
– Опять куришь, Олена? – строго спросила она.
– Опять, бабушка.
Старуха помолчала. На протяжении вот уже полутора часов она то выходила из дома, присаживалась ко мне на ступни, то снова уходила в дом. Маялась. Я ее понимала, потому что тоже не находила себе места.
– Ты бы пошла, поела.
– Спасибо, баба Ксюша, – сказала я. – Я их дождусь.
– Ну, дело твое… Как хозяина-то твоего зовут?
Я покосилась на старуху и ответила не сразу.
– Игорь.
– Свечку ему поставлю, – старуха истово перекрестилась.
Собака, похрюкивая, выкусывала блох. Я смотрела на косогор, откуда должна была появиться машина.
– А детки есть у вас?
– Нет пока что, – невольно улыбнулась я.
– Ну, ничего, будут… Молодая еще, нарожаешь. Вон какая кобылица, – старуха ласково погладила меня по плечу. – У моих-то трое. В интернате они, в райцентре. Пьет Игорь-то?
– Да вроде нет.
– Ну и слава Богу, – вздохнула баба Ксюша. – Пойдем, Оленушка, я тебе пока хоть яишню пожарю.
– Нет, я Игоря дождусь… Баба Ксюша, а вы что, так здесь и живете одни-одинешеньки? – спросила я.
– Почему одни?.. Онищенки живут. Еще отец Хрисанфий с дочкой… Раньше-то, конечно, больше жили, дворов тридцать. Да всех на центральную усадьбу переселили. Скоро и мы туда же… Все едут куда-то, едут, гонят народы… Не к добру это, прости нас Господи и помилуй…
Старуха продолжала что-то бормотать себе под нос – про непутевого директора совхоза, про удобрения, которые никак не достать, про своего покойного мужа…
Я почти перестала ее слушать. Я смотрела на косогор и ждала его.
* * *Он заглушил мотор и вылез из машины. Я выжидающе уставилась на него. Старуха стояла рядом, сжав руки на груди.
– Все в порядке. Отвез я их в больницу, – хрипло сказал Ловкач. – Невестка ваша завтра приедет, наверно к обеду…
Баба Ксюша всхлипнула и перекрестилась:
– Слава тебе, Господи, слава… Да вы идите до хаты, идите, – спохватилась она. – Все уж стынет давно. И жена ваша не кушала еще, все вас ждала, вся изнылась…
При слове "жена" Ловкач бросил на меня быстрый взгляд. Я скромно потупилась.
– Спасибо, нам ехать надо, – сказал Ловкач.
Баба Ксюша шагнула к машине, всплеснула руками.
– Да вы что! Куда ж вы сейчас поедете? Голодные, усталые. За полуночь ведь уже. Жену-то хоть пожалейте, бедную… Нет, и не думайте, не пущу я вас никуда!
Ловкач снова покосился на меня. Я стояла с невинным видом пай-девочки. Ловкач невнятно хмыкнул. И уступил:
– Хорошо… Мне бы умыться…
– Сейчас, сейчас, – баба Ксюша заторопилась в избу.
Я оглянулась, подождала, пока баба Ксюша скроется в дверях. Мне было не по себе – а ну, как он мне сейчас накостыляет по шее? С него станется – я еще не забыла, как свирепо он расправился с беднягами-дальнобойщиками. Я чувствовала себя виноватой – хотя непонятно почему: я ведь его никак не подставила. Подумаешь – слегка наврала бабке.
Я подошла к Ловкачу и зашептала:
– Ну, чего бы я ей сказала, а?.. Правду? Она ко мне пристала, как банный лист. Все выспрашивала… Ну, что, за отца тебя выдавать? Да какой из тебя отец? Глупости, видно ведь все… Ну, что ты на меня волком смотришь?
Он по-прежнему молчал, уставившись на меня злобным взглядом с высоты своего баскетбольного роста.
– Ну, облажалась я, облажалась, – продолжала покаянно шептать я. – Утром поедем. Я ведь не железная, я устала, в конце концов… Я уже просто вырубаюсь…
Он так ничего и не сказал. Не возразил, но и не согласился. Я замолчала, потому что из дома вышла баба Ксюша, держа в руках кувшин с водой и длинное полотенце. Ловкач стал молча умываться. Я постояла-постояла и пошла в дом – чего с ним разговаривать, с бирюком нелюдимым?..
* * *Я примостилась на краешке большой застеленной кровати и смотрела на стенку перед собой. Я покосилась. На кровати в изголовье лежали две подушки. Супружеское ложе. Вот где ужас-то нечеловеческий! Баба Ксюша постаралась, добрая душа. Теперь я уже жалела, что наплела ей про мужа-Ловкача.
Я сидела в его свитере. Свитер действительно был теплый. На стенке висела репродукция с картины Брюллова "Гибель Помпеи" в самодельной рамке. Засохшие букетики полевых цветов. Еще большая групповая фотография, тоже в рамке под стеклом. А по краям рамки было вставлено еще много черно-белых фотографий – старики и молодые, мужчины, женщины, дети. Снимки были старые, пожелтевшие.
Я отражалась в стекле. Хорошая девочка, умытая, волосы аккуратно расчесаны. Сидит, сложив ручонки на коленях. Паинька. Только вот паинька не знает, что делать. Ведь он сейчас придет. И что тогда? Воспитательная беседа? Чтение стихов при луне? Ночь любви? А вот это уж – фигушки!
Хотя, конечно, с другой стороны… Фигушки ли? Мужик он что надо. Фигура хорошая, рост, морда мужественная. Чего уж скрывать – он явно в моем вкусе – эдакий белобрысый мрачный викинг. И с дальнобойщиками он разобрался, и мне потачки не дает (что, кстати, приятно: редко кто осмеливается мне перечить, а так иногда хочется почувствовать на своей тонкой девичей шейке суровую мужскую длань), и решения принимать умеет. И выполнять их тоже, что немаловажно.
