Кирилл Казанцев - Роман строгого режима
Потенциальный союзник представлял собой убогое зрелище. Лучше бы они не являлись в этот дом! Доколе еще бередить душевные раны? А ведь сидели в засаде не менее получаса, высматривая, не пасет ли полиция этот затрапезный домик в глубине Тупиковой улицы, дожидались наступления полной темноты. Полиции не было, а хозяин нарисовался при них — кривой в дугу! Брел по улице, что-то напевая, его носило от обочины к обочине, но мимо родной калитки не прошел — сработал локатор в пьяной голове. Правда, попал он в нее лишь с третьего раза — побежал по дорожке, едва не падая. Загремело что-то на крыльце, затрещала доска — с хрустом переломилась. «Уставший» хозяин кое-как попал ключом в замочную скважину, перевалился через приступочку. И снова что-то сыпалось — теперь уже в доме. А бывший кореш фальшиво запел:
— Нас утро встречает похмельем…
— Ну, трындец… — расстроенно пробормотал Корчагин. — Явились, блин…
— Союзник сомнительный, — согласилась Татьяна. — Я, собственно, предупреждала. Уходим?
— Давай уж зайдем, раз пришли, — вздохнул Алексей. — Хотя бы по старой памяти. Вроде говорят, что старый друг лучше новых двух…
Запирать за собой «старый друг» посчитал излишним. В дом проникли беспрепятственно — и ужаснулись. Шура Коптелый успел ударить по выключателю, но добрести до кривоногой тахты — уже не вышло. Ноги переплелись, и он свалился, не дойдя до цели. Взорам потрясенных людей предстало жалкое зрелище. Ободранные стены — от обоев практически ничего не осталось, запах перегара, тухлятины, нестираной одежды. Выдранные с корнем розетки, от люстры на потолке осталась лишь лампа, обросшая грязью — она и испускала немного света. Из мебели в доме сохранились только шкаф без ножек, обглоданный журнальный столик и собственно тахта, производящая впечатление взорванной гранатой поверхности. Платяным шкафом явно не пользовались — вся одежда, что имелась в доме, была разбросана по комнате вперемешку с пустыми бутылками, пепельницами, пустыми консервными банками, алюминиевой посудой с остатками еды. И во всем этом благолепии корчилось, кряхтело, пыталось подняться опустившееся донельзя небритое существо, отдаленно напоминавшее друга…
— А этот предмет обстановки неплохо вписывается в интерьер, — брезгливо заметила Татьяна, кивнув на Коптелого. Покосилась на Алексея — тот с тихим ужасом разглядывал депрессивную мазню на стене. «Писали» явно с похмелья — то ли кровью, то ли помадой. Кривая виселица, повешенный в петле, язык свисает до земли, уши, как у спаниеля. И уродливое солнце, встающее у висельника за спиной…
— Фламандская школа, — сглотнув, сообщила Татьяна. — «Антикрик», блин…
— К-кто здесь? — промямлил Коптелый, почувствовав присутствие посторонних. Он шатко утвердился на коленях, обвел пространство диковатым взором, моргал, срыгивал, пытался навести резкость.
— Белочка пришла, — мрачно бросил Алексей.
— Да хрен-то там… — спотыкаясь, пробормотал Коптелый. — Б-белочка — она по трезвяне приходит… А я сегодня — н-ну, такой расписной… О, а я тебя знаю… — он выстрелил трясущимся пальцем в Татьяну. — Ты Т-танька, у тебя брательник того… — и залился гаденьким смешком.
— Можно я его тресну? — угрюмо буркнула Татьяна.
— Не сегодня, — проворчал Алексей и подошел к шатающемуся другу. Он не смог его обнять, да тому сейчас и не требовались никакие объятия.
— А ты еще кто такой? — заворчал Коптелый и принялся отмахиваться, как от назойливой мухи. Потом всмотрелся: — О, жуть какая… ты т-так на Леху похож, братан… Ну, Леха — это этот, как его…
— Я Леха, — негромко сказал Корчагин.
— Да не с-свисти, — рассердился Коптелый, — Леха — он т-такой… Куда уж т-тебе до Лехи… Леха в т-тюряге сейчас чалится… Ой, ребята… — Блаженная улыбочка перекосила небритую худосочную рожу. — А я ведь т-так рад вас видеть… А мы вот с мужиками немного на т-троих с-сообразили — так я после этих с-соображений уже ни хрена не с-соображаю…
— Мы видим, — вздохнул Алексей. — Здорово живешь, Коптелый.
— Живу? — изумился приятель и остервенело замотал головой. — Не, б-братан, это д-другие живут, а я — с-существую… С-слушай, д-друг… — вдруг начал он хлопать себя по карманам. — Д-давай о вечном… я т-тут, т-типа, в-вечно без денег… Ну, в смысле, с-с-стеснителен в средствах… Нет, — Коптелый задумался. — С-стеснен в с-средствах, вот… З-займи до завтра, м-мы сейчас с т-тобой сбегаем, так сказать, зло у-употребим…
— Лучше бы ты работу нашел, — не сдержалась Татьяна. — И жил, как все. Придурок же ты все-таки, Коптелый.
— Ой, да ладно… — скривился Шура. — Будешь тут меня к-критиковать… Я, к т-твоему сведению, искал… Но мне удалось не н-найти р-работу… Нет, не так, — он снова задумался. — Н-не удалось…
— Нет, ты правильно сказал, — перебила Татьяна. — Пошли, Алексей, из этого «палаццо».
— Алексей? — изумился Коптелый, — Ба, братан, да ты т-тоже Леха… П-постой, дружище… — он начал неловко подниматься, подался к шкафу. — Д-давай, в натуре, вмажем, т-тут в баре что-то еще п-плещется… Мне т-тут, понимаешь, врач п-прописал обильное питье…
— Пойдем, Алексей, — поморщилась Татьяна. — Не трави себе душу. Может, ты еще и выпьешь с ним?
— А т-ты точно Леха? — изумился качающийся Коптелый — он схватился за дверцу шкафа, чтобы не упасть, в водянистых глазах на пару мгновений мелькнуло что-то осмысленное.
– Точно, – буркнул Корчагин и побрел за уходящей Татьяной.
И снова бездарная потеря времени, мотание души и нервов. Вечер еще не перетек в ночь, и на улице Таежной до сих пор бурлила жизнь. В этом районе Аргабаша жили не самые социально не защищенные слои населения. Где-то играл неувядающий российский шансон, гудели машины. В доме напротив, окольцованном стеклянной верандой, тоже было шумно. Хохотали люди, наперебой говорили, украшая речь нецензурной лексикой. На парковке перед домом, окруженной стрижеными кустами, стояли три внедорожника. А в кустах лежали двое и тоскливо внимали царящему в доме веселью. Татьяна упиралась в Алексея плечом и как-то подозрительно помалкивала.
«Почему она уже вторые сутки со мной? — вдруг подумал Корчагин. — Помогла, конечно, спасибо ей большое, но… вроде такого не планировалось».
Он вознамерился что-то сказать, чтобы не молчать больше положенного, но тут захлопали двери в доме, стали выбираться люди. Гавкал пухлый бульдог, мечась у людей под ногами. Смеялись женщины, возбужденно говорили мужчины характерной внешности — рослые, накачанные, с короткими прическами без затей. Заводились двигатели, вспыхивали фары.
— Хрюн, чего ты тут мечешься, как биржевой индекс? — разорялась хозяйка, оттирая ногой приставучего бульдога. — А ну, ступай в дом!
— Эй, Галка, куда без меня! — спохватился один из мужчин, прыгая в уже отъезжающую машину. Из салона донесся заразительный хохот — шутка удалась.
— Ну чё, Антоха, как в субботу время проводить будем? — хохотал оставшийся. — С умом или с дурью? Эй, Люсьен, не обращай на нас внимания, мы просто прикалываемся! — веселился он на всю улицу, видя, как хозяйка утяжеляет взгляд и упирает руки в бока. — Слушай, Антоха, — продолжал он поддевать хозяйку, — а вот ты, когда женился, у тебя тоже стали из дома пропадать деньги?
— Эй, люди, — пищала еще одна приглашенная дама. — Ну чё вы как не родные? Поедем в клуб, посидим, отдохнем? Вечер ведь только начинается. Вечно вы со своими проблемами…
— Анжела, блин, у тебя в натуре дырка в голове, — пыхтел ее мужчина, волоча подругу к джипу. — Русским же языком было сказано: у Антохи сегодня смена, работает он, знаешь такое слово? Ра-бо-та-ет! Час на приведение в божий вид — и к станку, блин…
Гости разъезжались под дружный хохот. Автоматически раскрылись и замкнулись ворота. На крыльце перед бассейном остались трое — муж, жена и собака. Супруга Вертковского — погрузневшая за прошедшие годы, но пока еще не тумбочка — облегченно вздохнула и побрела в дом.
— Пошли, Антоха, — рыкнула она. — Посуду мыть за твоими проглотами.
— Сейчас, покурю, — буркнул мужчина, извлекая из кармана пачку.
На крыльце остались двое — мужчина и собака. Антон действительно раздался в плечах, стал каким-то монументальным, обрел харизму, убедительность. Он прикурил, неприязненно обозрел свои владения, сплюнул в бассейн. И вдруг уставился на кусты за парковкой — тяжело так уставился, хищно, словно почувствовал, что кто-то там сидит. Беспокойно шевельнулась Татьяна. У Алексея пересохло в горле. Ну что ж, дружок, давай, подходи, поговорим…
И бульдожка, вьющаяся под ногами, что-то почуяла, внезапно встала, зарычала, поворотив тупую морду к кустам. Она бы бросилась, но не учили эту псину защищать владения — она исполняла по жизни исключительно декоративную функцию. Так они и стояли — человек и собака, один напряженно всматривался в темноту, вторая утробно рычала. И неизвестно, чем бы это кончилось, кабы не хлопнула дверь на веранде и не образовалась недовольная физиономия Люсьен.
