Сергей Зверев - Крот против оборотня
– Опять скажу, – расхохотался бритоголовый, – ничего личного. А врать мне положено. Мне за это «бабло» платят. И не хилое «бабло». За такие суммы я не только врать, я на одной ножке скакать буду. Тут, Антоха, дело посерьезнее, большие претензии к тебе есть.
– А мы их не урегулировали? Кажется, на «стрелку» мы ездили, разбирались. Слепень нас помирил и развел. Ты, никак, ослушался его? Храбрый ты, Марк.
– Ой, я уже штаны намочил, – снова заржал Марк и оглянулся на своих помощников. Шлепок, который стоял за его спиной и ковырял в носу, послушно и с готовностью захихикал. Парни у стены скупо улыбнулись и переглянулись. – А если мне Слепень приказал тебя упаковать и побазарить кое о чем? Тогда что ты запоешь?
– Я не певец, у меня и слуха-то нет, – попытался пожать плечами Антон. – Рыло кому-нибудь начистить – это пожалуйста. Развяжи, и я тебе докажу, что умею лучше всего.
– А вот хренушки тебе по всей морде, – вдруг стал серьезным Марк и поднялся во весь рост. – Сначала ты ответишь на вопросы, а потом решим, что с тобой делать. То ли так тебя в бетон закатать, то ли гантели в штаны тебе засунуть – и в реку.
Интересная информация. Значит, рядом есть река? И почему гантели, а не, скажем, кирпич? Рядом спортзал, тренажерный зал? Да, это ничего не дает, потому что таких мест может быть тысячи.
– Итак, Антоха. Вопрос первый и самый важный: ты из «уголовки» к нам заслан? Ответишь честно, и все закончится легко и быстро. Не ответишь, и в твоей жизни начнутся самые тяжелые минуты. А может, и часы. Это смотря, насколько у тебя здоровья хватит.
– Ты больной? – огрызнулся Антон. – Твои пацаны видели, как я в ломбард лазил. Кстати, по твоей же наводке.
– Большое дело, – скривился бритоголовый. – Лазил, вылазил. «Ночники» прилетели как раз в тот момент, когда ты успел ноги унести. Очень похоже, что они не торопились, а давали тебе время смыться.
– Слышь, Марк. – Антон придал своему голосу максимум стали и злости. – Ты человек понятий, ты понимаешь, что за базар придется отвечать. Такие обвинения просто так не бросают, ты фактуру давай, а не порожняк гони!
– Перебьешся, – спокойно ответил бритоголовый. – Под своего косишь? Ты, сука, на вопрос отвечай, а мне на тебя… даже стараться не буду. – Он вдруг с огромным наслаждением ударил Антона носком ботинка в бедро.
Антон в последний момент успел чуть отстраниться, смягчая удар, но боль все равно была страшной. Бритоголовый знал, как и куда бить.
– Ты полицай или не полицай?
Новый удар под ребра не совсем достиг цели, потому что спасла рука, частично принявшая на себя всю силу пинка. Антон изогнулся, но сдержал стон. Онемелость уже значительно прошла во всех мышцах, и теперь он сумел оттолкнуться спиной от пола и двумя ногами ударить Марка в колени.
Реакции у бритоголового оказалось достаточно, чтобы увернуться, а может, к Антону еще не вернулись силы. Двое подручных, торчавших у стены, метнулись к нему, и он оказался прижатым к полу сильными руками. Сгоряча ему захотелось плюнуть или цапнуть Марка, который был ближе всех к его голове, зубами за руку. Но это было бы совсем недостойно.
Марк навалился коленом Антону на грудь, вдавливая диафрагму в позвоночник. Кулак взлетел и врезался в подбородок. Убрать голову было некуда, и Антон сильно ударился затылком об пол. Рот мгновенно наполнился кровью, а Марк бил снова и снова. Голова Антона моталась, но он старательно держал ее прижатой к полу, чтобы не разбить себе еще и затылок. Удар, удар, удар. Кожу на подбородке саднило, в голове звенело, зрение сбилось, и теперь перед глазами все двоилось. Потом Марк неожиданно убрал колено и всем своим весом нанес удар в солнечное сплетение. Антон изогнулся и стал хватать ртом воздух.
– Дошло, сука, чего от тебя хотят? – заорал откуда-то сверху Марк. – Кто тебя прислал, кто прислал, кто прислал?
С каждым вопросом нога врезалась Антону в бок, и только один раз он смог смягчить удар. От боли, от волны бешенства, которая исходила от Марка, Антон стал сам переполняться ненавистью. Если бы бандит бил его лениво, равнодушно, от нечего делать, то неизвестно, что бы из этого получилось, но ненависть передалась, ударила как молния. Внутри у Антона всколыхнулось все: от страшной и нелепой смерти матери, от гибели ее убийцы до сегодняшнего дня. Через все его операции, через все лица полицейских, кто подло, гнусно презрел свой долг, присягу, кто сам стал бандитом.
В голове ударили набатом слова ротного командира, который вбивал и вбивал в головы своих солдат-десантников слова, что «никто, кроме нас», что «ВДВ – Возможно Двести Вариантов, и все надо учесть». Закалка бойца спецназа ВДВ, подкрепленная ненавистью к преступникам, взяла свое. Он собрал в кулак тренированную волю, сконцентрировался на своей ненависти, замкнул ее в своей голове в тугой комок. Удары продолжали сыпаться на него, но напряженное, как бетонная плита, тело уже почти не чувствовало боли.
Осатаневший Марк изрыгнул матерное ругательство, выхватил из кармана зажигалку и присел рядом с Антоном на корточки. Схватив его за волосы, рванул голову к себе и с брызгами слюны из вонючего рта заорал:
– Я тебя, суку, живьем сожгу, по частям жарить буду! Говори, падла!
Он еще раз рванул пленника за волосы и поднес зажженную зажигалку к его подбородку. Кожа мгновенно покраснела и сморщилась, в воздухе запахло паленым. Но Антон, ослепленный ненавистью, почти не чувствовал боли от ожога. Она была где-то там, внутри, как раскаленная плазма, она заполняла его всего и рвалась наружу с яростным дыханием, через выпученные безумной ненавистью глаза.
Марк держал огонь у подбородка Антона несколько секунд и смотрел в его глаза. Вдруг он отшатнулся и выронил зажигалку. Животный ужас охватил его, как будто перед ним был не человек, а страшное неизвестное животное, возможно, неземного происхождения. Этот странный, непостижимый, светловолосый парень не чувствовал боли, не боялся. Он лежал связанный, избитый, но он был сильнее Марка с его подручными, он был выше, он давил на психику, пугал.
– Дьявол! – непроизвольно вырвалось у бритоголового.
Он попятился спиной к двери, машинально и нелепо вытирая лоб и не сводя глаз с Антона, с его страшного, перекошенного ненавистью лица.
– Кол в тебя осиновый забивать… пули серебряные… – пробормотал Марк и выскочил из подвала.
За ним испуганно выскочил бледный как полотно Шлепок. Парни, помогавшие Марку, пятились, как будто боялись повернуться к Антону спиной. Наконец заскрипели ржавые петли, захлопнулась дверь, и в подвале воцарилась ватная тишина.
Антон обессиленно уронил на пол голову, почувствовав боль в затылке. Все-таки разбил я его, подумал он с сожалением. Но вскоре боль в затылке забылась, потому что во всем теле стала просыпаться и заполнять его тупая, ноющая боль, а подбородок нестерпимо горел живым огнем, и хотелось заорать от этой боли. Антон стиснул зубы, закрыл глаза и стал представлять лицо мамы. Он попытался говорить с ней, успокаивать ее, убеждать, что скоро приедут оперативники Борисова и вытащат его из этого подвала. Ничего страшного, ему даже не больно. А потом он стал вслух рассказывать, как они могли бы здорово съездить на море, как и собирались когда-то. Какая, к черту, боль? Эти пинки и ожоги – боль? А вы видели свою маму в гробу? Нет, не старушку, которая угасала от непосильной тяжести лет и болезней, а молодую красивую женщину, которая так любила жить, у которой было столько совместных планов с подрастающим сынишкой! Не видели? А он видел. Вот она где – боль, вот где нестерпимое жжение адского пламени, вот где отчаяние и страх. Он всех зубами порвет на мелкие клочки! Жизнь положит на то, чтобы их всех достать, одного за другим, чтобы вычистить эту землю от мерзости, гнили, гадости…
Ненависть придавала сил, она помогла отогнать головокружение и вернуть ясность зрения. Извиваясь ужом, Антон подполз-таки к стене и умудрился сесть, прижавшись спиной к кирпичам. Ничего, думал он, «наружка» зафиксировала мое похищение, ничего – продержимся. Не родился такой упырь, который меня сломает. Надорветесь, кровавым дерьмом изойдете!
Постепенно навалилась усталость, глаза стали закрываться. Боль во всем теле и обожженном подбородке притупилась, стала ощущаться как какое-то общее давление, как общий ушиб. Голова стала тяжелой и потянула куда-то вниз. Сознание пыталось ногтями царапаться, но удержаться наверху, а мозг подсказывал, что нельзя ему поддаваться, что нервная система, психика неимоверно устали, что им нужна передышка, иначе здравый смысл пострадает. Проваливаясь в беспамятство, Антон ощутил, что падает головой во что-то мягкое, оцарапав спину о кирпич. Но это была такая мелочь…
Сколько он был без сознания, Антон не знал. Все так же откуда-то сверху еле пробивался через какие-то щели солнечный свет. Нельзя было даже определить, на сколько сместилось солнце. Когда его посадили в машину, было начало девятого утра. Ехать могли час, час он мог валяться тут до допроса, отходя от укола. Еще час или два сейчас, после допроса. Итого около четырнадцати часов? Долгонько Борисов едет со своими орлами. Сколько же еще держаться?
