Андрей Троицкий - Крестная дочь
Женщина по фамилии Харитонова, лежавшая на кровати у противоположной стены, с трудом подавила стоны, наблюдая, как Панова ест кашу. Пациентка была пожилая и некрасивая, с большой опухолью на левой стороне шеи, отчего голова ее клонилась на одну сторону. Она получила место в больнице, потому что отдала главному врачу деньги, собранные на черный день. А он обещал обследовать ее на месте и выписать направление в областной центр на операцию, но обещания не сдержал. Женщину тут не лечили и не кормили, а главный врач с ее деньгами уехал куда-то, говорят, что в Бухару. И когда вернется, и вернется ли вообще, неизвестно.
Харитонова день и ночь терзалась мыслью: уходить ей из больницы или остаться. Уйдешь – тогда деньги пропадут, и обратно никто не пустит. Или лежать тут и, дожидаясь врача, и стараться не умереть голодной смертью. Весь дневной рацион – кукурузная лепешка и литр воды, который надо покупать на вахте. А этой молодухе за спасибо голову зашили, рисовой каши дали, да еще санитар вокруг нее вьется, будто девка ему близкая родственница или жена.
Сегодня, когда Карим снова появился и принес каши, женщина натужно закашляла в кулак, словно предостерегая соседку, но Лена не видела и не слышала никого кроме голоса Карима, первого встречного человека, принявшего участие в ее судьбе. Главное, он все объяснил, растолковал, без труда нашел простые слова, которые успокоили, согрели душу.
Карим сказал, что солдаты привезли ее чуть живую, но рана на голове, – это всего лишь рассечение от удара чем-то тяжелым. Поле того, как наложили швы и сделали укол от столбняка, беспокоиться не о чем. Она потеряла много крови, но силы вернуться, надо только спокойно полежать пару-тройку дней. Поменьше двигаться и побольше есть. Карим ни о чем не спрашивал, сказал только, что о своих злоключениях Панова еще расскажет, если, конечно, сама захочет. Но не сейчас, а позже, когда силы начнут возвращаться.
Когда Карим услышал, что привезли женщину из бывшего рыбачьего поселка, он подумал, что доставили обратно Марию Богданову, пациентку из отделения для психов. Баба живет тут уже третий год, но, когда появляется возможность, сбегает к себе домой в рыбачий поселок и там затевает в своем доме возню. Не спит ни днем, ни ночью, все готовится к приезду сына и мужа с заработков. А те давно уж вернулись. На следующее утро их трупы нашли у пересохшего арыка, видно, мужчин убили на глазах Марии. А потом вывезли в степь. И деньги, что привезли с заработков, уже тю-тю… Пропиты и проедены неизвестно кем. А сама Машка двинулась рассудком, попала в психиатрическое отделение, но это одно название – отделение, а так стоят шесть коек в тесной палате. Иногда особо буйным колют подкожно магнезию – и все лечение.
Городок у них тихий, даже не город, а поселок, и жителей с каждым месяцем все меньше, потому что работы нет и с водой очень плохо. И сам Карим давно бы уехал, а не ишачил тут за гроши, но мечтает стать врачом, а в медицинский институт не сунешься, если ты без денег или, на худой конец, нет трехгодичного стажа работы по профилю. Вот он и горбатит, чтобы получить запись в трудовой книжке и направление на учебу.
Так бы и дальше шло. Но неделю назад сюда нагрянули вооруженные люди на двух грузовиках, постреляли заведующего городским продовольственным складом и одного милиционера, остальные успели смыться. Забрать со склада было нечего, кроме невыделанных бараньих шкур, бандиты разозлились и стали шастать по городку. Уехали на следующее утро, но работники больницы прятались по домам еще три дня, на работу не ходили. Большинство пациентов разбежались кто куда. Но теперь все налаживается. Из области приехали солдаты, бандитов скоро поймают и отправят обратно в тюрьму.
Карим долго молчал, не решаясь на вопрос, но все-таки пересилил себя.
– А ты веришь в любовь? – спросил он. – Такую, чтобы сразу и навсегда?
– Не знаю, – Лена отвела взгляд. Говорить об интимных вещах с этим мальчиком, которого она знает второй день, еще ни разу не доводилось. Возможно, парнишка уже что-то возомнил, даже надеется на ответное чувство. Господи, как это смешно. Нет, как это грустно, – решила Лена, но все же ответила. – Со мной такой любви не случалось. Может, все еще впереди.
– Понимаю, – с мужской серьезностью кивнул Карим. – Сердце девушки надо завоевать. Это не сразу… Это долго…
Неожиданно он взял ее ладонь, легко сжал ее и отпустил. Рука Карима оказалась горячей и сухой. Только тут Лена заметила, что за окном сгустились сумерки, через пыльное стекло можно увидеть блеклые звезды и серп месяца. Слабость волной прошла по телу, веки сделались тяжелыми, а мысли мутными. Захотелось заплакать, и она бы заплакала, если бы хватило сил.
– Спасибо, – сказала Лена. – Спасибо тебе, Карим. Знаешь… Я хотела попросить. У меня вчера отобрали все носильные вещи. Пиджак, брюки, ботинки и кофточку с коротким рукавом. Ты бы не мог мне принести хотя бы пиджак и брюки, а?
– Все вещи на дезинфекцию отвезли, – ответил Карим. – Как раз машина пришла и забрала. Их почистят и вернут.
– А нельзя их поторопить, ну, чтобы поскорее?
– Потороплю. Завтра же.
Он поднялся и вышел из палаты, прикрыв за собой дверь. Женщина соседка, доев кукурузную лепешку, накрылась с головой одеялом и тяжело засопела. Которую уж ночь ей снился один и тот же сон: главный врач вернулся из Бухары и, пригласив ее в кабинет, выписывает направление в область на операцию. Женщина плачет от счастья и, стоя на коленях, целует врачу руки.
Хмурый вечер застал Суханова и Зубова во время привала. Ландшафт преобразился, впереди виднелась не степь, ровная, как бильярдный стол, выросли холмы с пологими склонами, заросшими кустарником. Похолодало, зато пронизывающий ветер сменил направление и дул теперь не в лицо, а в спину. Суханов, доев полбанки тушенки, вытер губы рукавом халата и глотнул из фляжки воды, которой запаслись в поселке. Вода оказалась мутной, горьковато-соленой, с каким-то специфическим запахом. Будто в арык, из которого наполнили две сорокалитровых канистры, всю прошлую неделю гадил ишак. Но такое питье лучше, чем ничего.
Спиной он привалился к колесу повозки и, чувствуя тепло костра, думал о том, что здесь в этой голой степи, если укрыться от ветра, чувствуешь себя нормально. Как на побережье Средиземного моря в бархатный сезон. Не хватает каких-то жалких мелочей: девочек в бикини, бархатного сезона. И, собственно, самого моря. А так жить можно.
– Если попадем в райцентр, поедим по-человечески, – Зубов лежал на земле под телегой и боролся с мучительной изжогой. – Найдем самый дорогой кабак и закажем все самое лучшее и самое свежее. Конечно, если в этом городке есть кабак. Ну, на худой конец сгодится и столовка.
Суханов провел пальцем по стенкам пустой банки, облизал его и закинул жестянку подальше.
– Знаешь, я последнее время кое о чем много думал, – проговорил он. – Взвешивал, сопоставлял, сомневался. И во время нашего перехода эти мысли меня не оставляли в покое. Короче говоря, я пришел к однозначному выводу: яичница без помидоров – это не яичница. Сплошное недоразумение, хрен знает что.
– А я бы ее заразу и без помидоров съел, – ответил Зубов. – И даже без соли.
Он подумал, что до районного центра переть еще сутки, если, конечно, путешествие не растянется на неопределенную перспективу. На заднем правом копыте лошака треснула подкова, и он захромал. А Суханов все чаще стал заходиться кашлем, он отхлебывал из флакона микстуру, что прихватил из Москвы, и кашель немного успокаивался. В любом случае, хоть пешком, без лошака, они дойдут до цели. Это вопрос времени. Тот старик аксакал из поселка сказал, что в райцентр солдаты отвезли двоих. Раненого бандита и русскую женщину, незнакомую. Видно, что пришлая. Здешние женщины не носят штанов и светлых пиджаков. Кажется, баба серьезно ранена. Когда ее несли на носилках к грузовику, она была без сознания, лицо залито кровью. Лена, скорее всего, в больнице. Когда доберутся до места, они выяснят, что можно сделать для Пановой. А сейчас загадывать наперед нет смысла.
– Слышь, к нам, кажется, гости едут.
Зубов перевернулся на живот, выполз из-под телеги. Подняв воротник куртки, и стал наблюдать, как от холмов к ним приближалась машина, издали она казалась похожей на бегущего муравья, поднимавшего за собой облако пыли. Через пару минут «уазик», гнавший на всех парах, притормозил в десяти метрах от повозки. На пыльном кузове можно разглядеть синюю полосу и надпись, сделанную по трафарету белой краской «буровая».
– Вроде геологи, – сказал Зубов.
– Как бы не так.
Суханов потуже затянул пояс халата и поправил на голове тюбетейку. С заднего сидения вывалился здоровенный мужик в козьем полушубке и высоких сапогах. Вроде как русский, но морда такая грязная, что можно принять за негра. В руках он сжимал ружье шестнадцатого калибра. Направляя стволы то на Суханова, то на Зубова, подошел ближе, остановился и коротко скомандовал.
