Ричард Штерн - Башня
Он замолчал и уставился в небо, где гигантские здания почти соединялись вершинами.
– Назовите мне хоть одну разумную причину, – взмолился он, – почему нужно было это чертово здание строить таким высоким?
– Потому, – ответил Джо Льюис, – что кто-то построил другое высокое здание и нам нужно было его превзойти. Нет ничего проще. В этом вся суть.
17
17.03 — 17.18
Зиб уже снова сидела за столом в редакции журнала, но никак не могла сосредоточиться. Было уже поздно и перед ней все еще лежали груды рукописей, уже прочтенных и рекомендованных к изданию. По большей части это чтение она воспринимала как гимнастику для ума. Но сейчас, в эти минуты, рукописи казались ей никчемными, даже глупыми и – как сейчас говорят – неактуальными.
Однако это была неправда. Даже не глядя на их страницы, она знала, что изрядная часть, даже большинство этих историй – о молодых женщинах и их проблемах, а если это не актуально, тогда что же? Ведь она тоже молодая женщина; не так ли? И, слава Богу, наконец стало ясно, что у нее те же проблемы, что и у всех.
Она была воспитана как Зиб Марлоу, это имя что-то значило, и вышла замуж за многообещающего Ната Вильсона из знаменитой фирмы Бена Колдуэлла. Уже эти два обстоятельства выделяли ее из толпы. И не только они.
Она занимала должность литературного редактора в одном из немногих еще оставшихся общенациональных журналов и хорошо знала свое дело. Ее внешность, ее положение, ее знания и полученное образование тоже на высшем уровне. И, кроме того, по любому другому критерию становилось ясно, что Зиб Марлоу-Вильсон достигла совершенства.
Правда, за исключением тех старомодных понятий о чести, которые всегда считались такими важными. Как быть с ними, дорогая?
Вычеркнем этот вопрос. На него Зиб давно уже нашла ответ, и именно потому она добилась того, чего добилась.
И, кстати, как ни парадоксально, именно здесь, в редакции журнала, определяющего интеллектуальный уровень верхушки среднего класса, она неожиданно нашла повод усомниться в нерушимости своих жизненных принципов. Например, несколько месяцев назад ей понравился рассказ, за который она напрасно билась с Джимом Хендерсоном.
– Бетси, милочка, – сказал тогда Джим, – наши читательницы необычайно интеллигентны, иначе они ничего бы не читали, а сидели уткнувшись в телевизор. Но вместе с тем они – жены и матери, у которых проблемы с домашним бюджетом, с налогами, с родительским комитетом, просто с повседневными мелочами. И большинство из них не заметит, что переживает кризис своего внутреннего «я», даже если он наступит в действительности. Не уверен, заметил бы и я сам. Они – соль нашей земли. Это я с благодарностью признаю. А теперь возьмем эту полную самоанализа историю...
– Вы мне совершенно напрасно даете понять, – сказала Зиб, – что шеф здесь вы. Но ведь это прекрасно написано, актуально, свежо...
– Глупости, – ответил Хендерсон, встал с кресла, обошел вокруг стола и снова сел. Он был без пиджака, длинный, худой и безжалостный. – У меня иногда от тебя голова кругом идет, детка. Как литературный редактор ты – класс, по-крайней мере, в большинстве случаев. Но как только какой-нибудь литературный агент вроде Сомса, знающий твои слабости, подсунет тебе нечто подобное, ты тут же начинаешь пускать слюни, хотя не хуже меня знаешь, что это не для нас.
— А должно было быть для нас.
– Это тоже ерунда, и ты это прекрасно понимаешь, только прикидываешься. Сейчас же отошли это обратно. – Он держал рукопись двумя пальцами, как нечто нечистое.
Зиб в ярости вернулась в свой кабинет и позвонила Сомсу: – Мне очень жаль, Джон. Рассказ мне очень понравился...
– Хочешь, дорогуша, я угадаю в чем дело? Он не понравился лорду Хендерсону, и точка. А чего еще можно было ожидать. Не было никаких шансов.
– Так зачем вы мне его вообще посылали?
Джон улыбался. Зиб буквально видела это. На загорелом лице под шапкой седых волос эта улыбка, собиравшая морщины в уголках глаз за стеклами очков, напоминала улыбку типичного английского профессора или литератора-лауреата, уверенного в своей непогрешимости.
– Только для того, чтобы показать, какого уровня литературу мог бы при желании печатать ваш журнал. Для чего же еще, милочка?
В тот день настроение у нее было ни к черту и она решила, что не даст себя обманывать. Особенно сейчас.
– Ради этого вы не тратили бы свое время, – ответила Зиб. – И мое тоже.
Наступила тишина. Погасла ли его улыбка, утратил ли он хоть на гран самоуверенность?
– Скажу вам откровенно, милочка, – произнес Сомс совершенно иным тоном. – Я послал вам рассказ, надеясь на один шанс из миллиона, что вы решитесь сделать на него головокружительную ставку, и сорвать куш, десятина от которого перепала бы и мне. А теперь я попытаю счастья в другом месте, возможно, в конце концов, и даром отдам, лишь бы взяли. Если моя доля превысит десять долларов вместо ста пятидесяти, на которые я рассчитывал от вас, то я буду крайне удивлен.
– Вы, по крайней мере, откровенны, – признала Зиб, хотя, разумеется, могла догадаться, в чем дело. – Скажите мне еще одно. На месте Джима Хендерсона вы бы его купили?
– Упаси Бог! Что вам в голову пришло? Эта историйка сентиментальна, надуманна и напыщенна. Но, как мы уже говорили, в ней есть своя прелесть, и в литературном мире она наделала бы немало шума.
«Но почему же она так живо переживает все это, ведь прошло столько времени? Потому, – сообразила она, – что человек никогда не забывает полученных оплеух, хотя и надеется, что их скроет пыль времен».
Не выдержав, она громко прошептала:
– Чем я тогда вообще занимаюсь? Чем, Бетси?
– Зиб, дорогая, – в дверях стояла редактор Кэти Хорн. – Как ты можешь оставаться спокойной? То здание, которое строил твой драгоценный супруг, трещит по всем швам. Это передают по радио, и Джим к тому же принес переносной телевизор, а ты тут сидишь и работаешь! Держите меня! Ты что, с ума сошла?
«Кэти, – подумала Зиб, – так и осталась девушкой из провинциального городишки на Среднем Западе. Выросла на кукурузе и очарована большим городом. Она толста, из-за этого вечно озабочена, хитра как черт, но пытается это скрывать. О сексе имеет примерно такое же понятие, как самка кролика, но тем не менее от нее исходит аромат цветущей девственности».
– А что, вполне возможно, – ответила Зиб.
Кэти утвердила одну из своих объемистых ягодиц на углу стола Зиб.
– У тебя проблемы, дорогуша? – И тут же добавила: – Разумеется, тут замешан мужчина. Как всегда.
Она покачала головой:
– На этот счет есть свои правила. Если твой вдруг входит и застает тебя с другим, то он должен сказать: «Ах, Париж! Продолжайте, пожалуйста! И если вы сможете продолжить, получится французская семья».
«Только представить себе в этой роли Ната. Да что ты? Признайся, – сказала себе Зиб, – ты вышла за деревенщину, за настоящего, порядочного, упрямого, неиспорченного крепкого хозяина и отца семейства».
На мгновение в ней поднялась ярость, которая вспыхнула и тут же погасла.
– Он что, тебе изменяет? – В голосе Кэти звучало сочувствие.
Зиб покачала головой. Длинные волосы закрыли лицо. Она сердито отбросила их назад.
– Нет, даже и не это.
– Тогда я тебе советую, – с умным видом произнесла Кэти, – сходить к одному из этих знахарей, пусть выпишет таблетки или исповедует тебя на диванчике.
Она помолчала, потом недоверчиво спросила:
– Ты, надеюсь, не забеременела или что-нибудь еще в этом роде?
Снова покачала головой. Снова то же сердитое движение, которым она отбросила волосы назад. «Зачем, собственно, она носит такие длинные волосы? Зачем их вообще носят? Потому что это идет? Потому что так велит сегодняшняя мода? Просто смешно»:
– Я не беременна. Перестань дурить, Кэти.
– Моя проблема в том, – начала Кэти, – что я в душе мать. Когда я была маленькой, занималась в кружке юных натуралистов. Точно. Думала только о цыплятах, ягнятах и телятах. Просто ночей не спала. Училась готовить, пекла пироги и была совершенно уверена, что в один прекрасный тень приедет на белом коне ОН, посадит меня в седло – если, конечно, поднимет, – и мы вместе отправимся в сторону заходящего солнца, построим дом и заведем семью, и тогда, наконец, я буду спать спокойно. Вместо этого я здесь и раздаю бесплатные советы...
– Беги уже, Кэти.
Но Кэти только покачала головой. Обеими руками отбросила волосы за плечи.
– А тебя оставить тут в прострации? Ни за что. Когда человек слишком долго копается в себе, выясняется, что ему там ничего не нравится, вообще ничего. И вся его жизнь, оказывается – сплошная ошибка, одно недоразумение. Оказывается, все эти годы он только тем и занимался, что пытался выяснить, кто он такой, – ну знаешь, как это пишут в романах, – и расковыривал все свои болячки, но в конце концов нашел только жалкое скукожившееся «я», запутавшееся в своей ночной сорочке, и ничего больше, но что еще хуже, это жалкое недоразумение над ним еще и насмехается.
![Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]](/uploads/posts/books/247897/247897.jpg)
