Владимир Печенкин - Неотвратимость
— Стой! Руки вверх! Ну!
Плечистый парень в темно-сером пиджаке отступил на шаг, неохотно поднял руки. Морщился, отворачивался от света.
— Левченко, обыщи.
Сержант провел ладонями вдоль тела задержанного. Передал Ушинскому мятую пачку сигарет, спички, галстук, бумажник, маленький карманный фонарик.
— Перчатки уже можно снять, — ровным будничным тоном сказал Ушинский. Задержанный то ли еще больше сморщился, то ли усмехнулся. Стянул кожаные перчатки, отдал.
— А руки пусть так и будут, вверху, — напомнил оперативник.
— Товарищ старший лейтенант, за голенищем было… — сержант подал финку, держа за лезвие.
— Заверни в целлофан, Левченко. Идем!
Задержанный без напоминания, как давно привычное, отвел руки за спину и пошел. Ушинский приказал сержанту:
— Останьтесь тут до утра, Левченко. В клуне скройтесь. Еремин где?
— В саду шукает, мабудь, еще кто…
Шли по самой середине улицы. Старомайданная спала. Даже собаки не лаяли.
— Садитесь, — Ушинский коснулся спинки стула.
Парень сел, положил руки на колени. Оглядел комнату, задержавшись взглядом на темном, без решетки, окне. Хилькевич обогнул стол и прислонился к подоконнику. Парень тотчас отвернулся. Попросил;
— Закурить бы, гражданин начальник.
Ушинский вынул из кармана сигареты.
Хилькевичу не доводилось прежде видеть этого парня. Похоже, нездешний. Широкие темные брови, карие глаза с прищуром. Лицо грубоватое, но нельзя сказать чтоб отталкивающее. Но был на этом вполне обыкновенном лице едва заметный налет чего-то затаенного, неприятного. Конкретно — ничего такого. Просто — чувствуется, нечто злобное просвечивает из глубины глаз… Или предубеждение самого Хилькевича заставляет отыскивать и находить особенности, которых вовсе нет в парне? Держится без нервозности, сигарета в пальцах не дрожит. Покуривает себе равнодушно, будто ничего больше его уж и не касается — пускай, мол, теперь граждане начальники думают, что положено. Повел крутыми ладными плечами, зевнул, не раскрывая рта, желваки на загорелых скулах вздулись. Все же нервничает — зевает. Но порисоваться своей бывалостыо не хочет. Скромный бандюга. Хилькевич и сам зевнул, широко и откровенно. Кончается бессонная, беспокойная ночь. С уловом сегодня выдалась рыбалка. А жена скажет: опять без рыбы пришел…
Ушинский неторопливо приготовил бланк протокола, попробовал на газете, как пишет шариковая ручка.
— Ну как, начнем?
— Фамилию, что ли? — шевельнулся задержанный, — Саманюк. Михаил Кондратьевич. Родился в одна тыща девятьсот сорок третьем году, в городе Кременчуге…
— Не так быстро, куда спешите.
— Спать охота, гражданин начальник.
— Мы тоже спать хотим, Саманюк, но дело, дело… Давайте дальше. Судимость?
На вид Саманюку — за тридцать. Преступление старит. А преступления были. По его словам, отбывал наказание дважды, за грабеж и за кражу. Очень что-то легко признается…
— В последний раз отбывали сколько лет?
— Четыре года. Справка об освобождении у вас, в ней все сказано.
Ушинский расправил измятую бумажку с загнутыми краями. Вот так номер! Получается, что когда в Ма-линихе случилась та кража, о которой звонил Загаев, и когда оттуда уехал Машихин-Чирьев, в то самое время этот тип Саманюк преспокойно отсиживал в колонии присужденный ранее срок. И получается, что никакими он деньгами с Машихиным не связан и случайно полез в окно именно машихинского дома…
— Саманюк, вы закончили срок и покинули колонию 8 января…
— Точно. Там в справке все написано.
— Где же находились целых четыре месяца?
— Ну, ездил, смотрел, где бы устроиться. Родни у меня нету, так что…
— Долго же ездили и смотрели.
— Хотел, чтоб уж надежно, насовсем, С прошлой жизнью завязать, трудиться.
— А почему в чужой дом через окно лезли?
— Ну, так получилось…
— Как?
— Деньги кончились. А пить-есть надо, верно?
— Надо. А работать не надо, так? Когда приехали в Сторожец?
— Вчера.
— На чем?
— Поездом.
— Каким? Откуда? Во сколько?
— Из Лозовой. В час с чем-то дня.
— Билет сохранился?
— На что он мне — не в командировке, не оплотят. А может, и сохранился, не помню. Что ваш сержант из кармана выгреб, все оно перед вами вон лежит, смотрите.
— К кому приехали? Здесь есть знакомые?
— Нету. Посмотреть приехал. Надо ж где-то устраиваться, деньги же кончились.
— Вот и устроились. Кстати, денег у вас еще тридцать четыре рубля, можно было погодить в окна-то лазить.
— Тридцатка — не деньги. Так, слезы…
— У кого остановились?
— Ни у кого. Не успел. — Он ухмыльнулся — У вас вот и остановился.
— Саманюк, вас задержали при попытке проникнуть в чужой дом через сломанное вами окно. Какая у вас была цель?
— Ясно же, какая…
— Но все же уточните,
— Говорю, деньги ж кончились…
— Значит, признаете, что совершили покушение на кражу?
— Так куда я денусь! Чистенько взяли, прямо на месте, как ровно специально дожидались. Здорово работаете, гражданин начальник, такому и признаваться не жалко. Пишите: признаю. Чего уж темнить…
— Почему полезли именно в этот дом?
— В нем хозяев нету.
— Откуда знали?
— Вечером проходил мимо, думал, где бы на ночевку попроситься. Вижу, хозяева избушку на клюшку, сами на мотоцикл и дали газу. Раз пять подходил, издали поглядывал — не приехали. Ну и порядок.
— Кто проживает в этом доме, знали?
— На что мне? Кража — не грабеж, личное знакомство нежелательно.
— Что надеялись взять?
— Да уж что, как говорится, бог пошлет. Когда деньги на исходе, все сгодится.
— Финский нож для чего носите?
— Только для самообороны! Говорю, честную жизнь хотел начать. Вдруг да кому из прежних моих корешей не понравится моя «завязка». Вот и купил ножичек в Лозовой.
— В каком же там магазине финками торгуют?
і— Зачем в магазине? На вокзале купил у какого-то пьяного. Деньги еще были. Думаю, пригодится в хозяйстве. Он вроде и не финка.
— Но и на хозяйственный не похож. Так для самообороны? Не было у вас намерения…
— Что вы, гражданин начальник! По «мокрому делу» никогда!
Ушинский всегда разговаривал с задержанными на «вы». Недолюбливал «тыканье», как бытует у некоторых оперативников и следователей. В момент задержания «ты» допускал, считая такое обращение более оперативным, что ли. А допрос — процедура юридически выдержанная должна быть. Только изредка отступал от официального обращения — для большей душевности, как объяснял себе.
— Закуривай, — подвинул он пачку «Лайки». — Так ты говоришь, вчера приехал?
— Ну.
— Целый день что делал?
— Гулял, смотрел город.
— Ну и как? Понравился Сторожей?
— Ничего, жить можно.
— Да, можно. Если не воровать.
— Гражданин начальник, да ведь я ничего и не украл. Что окошко попортил малость, так то еще не кража.
— Покушение на кражу.
— Ну пускай покушение. Кого другого, так за это и судить бы не стали. За что тут судить? Конечно, меня-то вы засадите, потому что у меня в прошлом судимость. Всегда так — один раз оступился человек, а потом уж его чуть что — и «в конверт».
— Верно, суд назначает меру наказания с учетом личности преступника.
— Во-во, мою личность учтут да год-полтора припаяют. А может, в той хате и взять-то нечего было.
— Может быть. Ты с Чирьевым давно знаком?
Ушинский задал вопрос как бы между прочим. Но тут же понял, что не сработала внезапная ловушка: Саманюк не дрогнул, не растерялся, а в свою очередь спросил, тоже как бы между прочим:
— Чирьев? Это кто? Не помню такой фамилии. Он из ваших или из воров?
Если в начале допроса Саманюк и держался настороже, то теперь с каждой минутой становился спокойнее и развязнее. Ушинский понял, что вот так, легко и сразу, ничего тут не добьешься. Он взял ручку и склонился над протоколом.
— Не помните, и ладно. Потом вспомните. Саманюк, вы имеете что-нибудь добавить к сказанному вами?
— Имею: пожрать бы, гражданин начальник.
— И мы не отказались бы. Верно, Павел Игнатьевич? Но придется подождать до утра. А вы, Саманюк, как в дом отдыха по путевке — сразу бы вам питание и покой. Питание вам предоставят, вот покой не обещаем. Прочтите протокол и подпишите. Так. Теперь позвольте вашу руку.
— «На рояле играть»?
— Не для рукопожатий же.
Ушинский снял на дактокарту отпечатки пальцев задержанного. Вызвал дежурного.
— Приятных снов, Саманюк.
— Как впечатление, Павел Игнатьевич?
— Парень крепкий… Думаешь, он и есть тот «третий»?
— …Который лишний? Кто его знает. Вот она, справка, удостоверяющая его алиби на четыре года. И вообще, в его показаниях пока ни одного слабого пункта. Ладно, поглядим. Устал, Павел Игнатьевич? Иди поспи.
