Михаил Попов - «Нехороший» дедушка
Я оторвал взгляд от листа с буквами и узнал среди сидящих бабушку — ту, с болтливыми ногами из бара. Рядом ее хорошо одетый внук-телохранитель. А может, и муж, кто их сейчас поймет. Мужчина с огромной головой, большим жабьим ртом, похожий на огорченного Шрека, дама толстая и дама худая. Трудно было сказать, знакомы ли эти господа друг с другом. Может, явились на тех же основаниях, что и я. Секундное общее сосредоточенное молчание.
Встал телохранитель бабушки. Сделал шаг во тьму, что обступала стол, добыл оттуда блюдце и, повернувшись к свече, накрыл ее как фарфоровым абажуром. Я понял — нагреться. Блюдце сделалось чуть ли не прозрачным, всем было видно, что оно без изъяна. Затем молодой человек, держа блюдце в одной руке, другой вынул непонятно откуда, вроде как опять из самой темноты, фломастер, снял с него колпачок и нанес с внешней стороны блюдца по его краю весьма изящную стрелку. Что-то схожее с манерами ловкого крупье было в этих мастерских движениях.
— Старая школа, — прошипела у меня над ухом худая дама. И, что странно, — осуждающим тоном.
Мо́лодец уже сидел за столом. Блюдце он держал дном вниз наклонно в самом центре разрисованного листа, словно что-то выливал на свою сторону стола.
Я понял, что он на изготовке — он медиум, он ждет.
— Пригласите дух Егора Тимуровича! — прошептала толстая старуха, сидевшая от меня слева.
Щека медиума дернулась, взгляд скосился в сторону бабки из бара. Она одними губами подсказала: «Гайдара».
— Дух Егора Тимуровича Гайдара, пожалуйста, придите к нам.
И так три раза. Потом он резко поставил блюдце на все дно, как бы улавливая явившийся дух в подблюдечном пространстве. Сколько там свободного места, я мог себе представить. Как там было поместиться такому великому духу? Он не пришел. Пальцы всех участвующих (и мои) лежали на краю блюдца, но оно осталось абсолютно неподвижно.
— Мы обидели Егора Тимуровича, — расстроенно сказала толстая дама.
Потом вызвали Николая II.
С тем же успехом.
Потом Ельцина. Почему-то я был уверен, что этот прилетит. В свое время лично ведь бродил по пустым магазинам и ездил в трамвае. Чего ему чиниться перед жаждущим народом?
Борис Николаевич тоже не явился.
Я решил было, что причина во мне. В этом глупом, в общем-то, ироническом отношении к происходящему. Насмотрелся в советских фильмах про эмиграцию пародий на сеансы столоверчения, вот оно и вылезает из подсознанки. Получается непреднамеренный сглаз.
После того как получился облом и с Григорием Распутиным, и с Высоцким, и с академиком Лихачевым, и шансонье Кругом, и со Львом Яшиным, и с Андреем Мироновым, молодого человека отставили от должности. Он, впрочем, и не упирался. Было видно, как он смущен. Сменил его Шрек, он вел дело значительно развесистее, играл бровями и голосом, но успеха не снискал.
Ни Молотов, ни Хрущов, ни маршал Жуков являться по его зову не пожелали.
Бабушка первого медиума тоже попытала счастья. У нее был свой круг — Уланова, Лепешинская, Клара Лучко, Рина Зеленая, Людмила Зыкова — все молчали.
При фамилии «Зыкова», я на мгновение напрягся. Микроскопические личные ассоциации. Мой взгляд терял сосредоточенность, стал блуждать по ватману, снова упал на отселенную от общего алфавита букву «ё», и я вспомнил памятник ей в Ульяновске. А от Ульяновска было совсем недалеко до мысли, что надо бы вызвать дух Ленина, тем более что лететь ему по прямой через Москву-реку километра всего полтора. И опять выбранил себя за прущую из всех дыр иронию. Что это за интеллектуальный большевизм?! Ведь люди куда как крупнее меня к спиритизму относились уважительно. Сам Достоевский виртуознейше извивался в «Дневнике», чтобы, говоря спиритизму, в общем-то, «нет», окончательное «нет» все-таки не сказать.
— А давайте вызовем Федора Михайловича, — неуверенно предложил я.
Шрек махнул рукой, вытащил белый платок из кармана и стал осушать большую, очень потную лысину. Было в этом что-то от выкидывания белого флага.
— Или Конан-Дойля, — вторично вылез я, очень опасаясь получить какой-нибудь ядовитой репликой прямо по своему голому дилетантизму. Все только вздыхали.
— Пусть он объяснит — в чем дело! Ведь такие тома написал по этой части, — настаивал я по инерции, но тон мой таял в нарастающей неуверенности.
— Я, молодой человек, — скомкал свою мокрую простыню Шрек, — в хорошие времена даже Шерлока Холмса мог вызвать.
Некоторые из присутствующих кивнули, но кто-то и недоверчиво поднял бровь. Дух персонажа, видимо, вызывался не совсем из того места, откуда дух реально жившего человека.
Помня, что я на работе, мне нужно было как-то двигать действо, приходилось лихорадочно соображать, что мне известно о предмете. Было трудно. Это все равно как восстанавливать в памяти таблицу умножения, в надежде поразвлечь компанию профессиональных математиков. И вообще чего я дергаюсь? Лучше пока понаблюдаем.
Висела невеселая пауза.
— И так уже больше недели, господа, — подал голос первый пытавший счастья молодой человек.
Из завязавшегося обмена мнениями я понял, что присутствовал не просто при обычном медиумистическом сеансе, а на экспертном совете-консилиуме. Оказывается, уже девять дней как в московских салонах возникли проблемы с вызовом представителей того света. Сначала «они» являлись через раз, обрывали разговор в самом интересном месте, капризничали, а теперь, кажется, вообще становятся недоступны. Теперь только недавно умершие родственники откликаются, да и то как-то нервно.
Шрек рассказал о забавном, но одновременно зловещем случае, когда дух академика Углова явился в состоянии, очень напоминающем вульгарное опьянение, и попросил передать проклятие главному идейному наркологу. Правда, оставались сомнения, правильно ли он был понят.
— Нет-нет, я понимаю, коллеги, что это звучит как законченный бред, и в другой ситуации сам бы посмеялся над такой рассказкой, как над анекдотом. Но в создавшейся ситуации… — Молодой медиум встал, снял нагар со свечи и вдруг спросил меня: — А вы нам что расскажете?
— Да, я давно уже поняла, что вы откуда-то не отсюда, — просипела его бабушка.
И без всяких профессиональных способностей, которыми обладали эти люди, легко можно было разглядеть, что я лишний, взять хотя бы мое дико неудобное, некондиционное кресло среди их венских тронов. Я охотно встал, давая волю затекшей спине. И объяснился.
Да, я не отсюда. Вернее, я-то как раз «отсюда», это они все «оттуда». И я должен заметить, что не только «там» творятся непривычные вещи, но и «тут».
Поведал этим сталкерам мира духов о тех странных и скорбных событиях, что происходят в последние недели в мире реальном. Расхаживал вокруг стола и, не торопясь, с подробностями рассказывал им историю за историей. Там был и дедушка — предсказатель милицейских несчастий, и автобус, рванувший в толпе, и безумец, избивающий уличных музыкантов, и подполковник, прячущийся в камере, и бугай-фашизоид, разрываемый желанием расстаться с почкой в пользу когда-то обесчещенной (специально преувеличил для красочности рассказа) девушки. И еще многое, многое другое.
Я, конечно, нисколько не уверовал в потусторонний мир, но мне вдруг хотелось добиться какого-то взаимопонимания с этими странными, притихшими людьми. Мне хотелось произвести на них впечатление своим рассказом. Чтобы они осознали — их проблема входит составной частью в рисуемую мной картину.
А она входит?
Не знаю.
— В заключение я скажу вам вот что.
Я остановился спиной к столу. Так проявлялось мое представление об артистизме. За спиной копилось ожидание.
Что я собирался и мог им предложить? Сотрудничество вроде того, что предлагал мне подполковник? Но подполковника я считаю не вполне нормальным, а этих медиумов кем мне считать? И потом, зачем мне сотрудничество с ними, если я так и не стал всерьез относиться к их загробным амбарам, набитым тюками с психической пылью. Или дело уже обстоит не совсем так, и я чуточку проникся? Может, все-таки стоит попробовать достучаться до духов-саботажников, и они выплюнут нам какую-нибудь подсказку?
Надо найти точку реального соприкосновения между моими реальными кошмарами и их запредельными видениями.
Вивальди!
— А давайте вызовем дух Антонио Вивальди! Мне есть что у него спросить!
С этими радостными словами я обернулся, и увидел, что помещение опустело. Вся эта довольно многочисленная публика бесшумно растворилась в воздухе. Причем стулья стояли в беспорядке, как брошенные при бегстве. Ни расчерченного ватмана, ни блюдца на столе как не бывало.
И при этом я не слышал ни единого звука!
В каком-то смысле, это было справедливо. Я сомневался в существовании их мира, почему они должны были всерьез относиться к моему?
В любом случае, это было полное поражение. Боюсь, Балбошина меня и ночевать не оставит.
