Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
— Наверно, забыл, что судно не его, а наше, — сказал Август. — Даже пираты устраивают военные советы.
Антон молча согласился с ним, однако сделал попытку заступиться за Дрезиня.
— Конечно, я не стал бы самовольничать, — сказал он. — Но ведь он комиссар. Мы выбрали его и…
— Не трепись, дурынка. Выбрали, а сейчас скинем к чертям. Пошли, ребята!
Август последовал за ним. Антон какой-то миг колебался затем тоже полез вверх по трапу.
Свадруп не удерживал их.
Уже два часа роба Курта полоскалась за кормой. Дольше оставлять ее в воде было нельзя, иначе океанская соль выест не только пятна. Курт не пошел за Галениеком, а отправился на ют. Вытащить штаны оказалось неожиданно трудным делом. Пеньковый трос почему-то превратился в ослизлого угря и выскальзывал из рук. Курт не сдавался. Наконец выволок робу на палубу. Распространился резкий запах нефти. Нефть?!
Курт понял беду. Он бросился бегом по палубе. У ближайшего люка остановился. Нельзя терять ни минуты. Соскользнул по поручням вниз. Пригнулся и по туннелю вала побежал в машинное.
— Товарищи! — Курт силился перекричать грохот. Его услышали. Из ответвления прохода вынырнул боцман. Загородил путь.
— Чего тебе?
— Горючее вытекает!
— Ну и что?
— Надо найти причину! А то до Риги не дойдем.
— Тогда пойдем в Сантаринг, какая тебе разница?
— Вы… вы нарочно выкачиваете нефть за борт!
— Не валяй дурака, Курт. — Боцман взял матроса за локти. — В Америке заживешь припеваючи. Господин Квиесис не поскупится на благодарность, боцманом станешь… Подумай! Чего ты в Риге оставил? Сам же всегда говорил, что у тебя нет родины.
— Неправда. Может, раньше… — медленно произнес Курт. — Но со вчерашнего дня у меня есть родина! Пусти! — Он вырвался от боцмана.
— Кончай церемонию! Бей! — крикнул Свадруп.
В руке боцмана блеснул нож. Он резанул пустоту. Курт уже перемахнул через вал. Бороться означало упустить время. Время — это горючее. Без горючего до Риги не дойти. Он должен попасть в машинное. К товарищам! Курт ринулся вперед. Рядом вращается гребной вал. Оступись — и конец. Смелет на фарш. Курт не смотрит влево. Направо тоже не смотрит. А справа, из ниши, выскакивает Свадруп. В руке — занесенный для удара гаечный ключ.
Курт согнулся. По лбу течет что-то теплое и липкое. Кровь. Нет, это нефть, она вытекает и вытекает. Нефть — кровь корабля. Она не должна вытекать. Не должна! Надо остановить ее, не то остановится корабль.
Курт открыл глаза. Сквозь багровый туман он разглядел склонившегося над ним боцмана. Он напряг последние силы. Удар ноги угодил боцману под ложечку. Тот потерял равновесие, ударился о стену.
— Держи его! — крикнул Свадруп. Поздно. Курт успел проскочить мимо.
«Тобаго» идет домой. Завтра, впервые за этот рейс, солнце поднимется из океана прямо по носу. Впервые за этот рейс у Дрезиня спокойно на душе. Усталый и довольный, он повернулся на бок. Зарылся головой в подушку. Что-то мешает. Щетина на подбородке и щеках. Успела уже вырасти. Весь день не было свободной минуты. До многого руки не доходят, где уж тут заботиться о красоте.
Алиса. А не лучше ли поговорить с нею? Теперь, когда Квиесис проиграл, когда последствия телеграммы не угрожают судьбе «Тобаго», Дрезинь может думать об Алисе без злости… Разве тогда, в туннеле вала, томясь голодом и жаждой, он не заподозрил Цепуритиса в предательстве? А оказалось, моторист лежал без памяти в лихорадке. Людям надо верить. Разве Алиса не человек? Дрезинь вспоминал все сделанное для него Алисой, и вдруг ему захотелось поверить в то, что она не знала о коварном смысле невинной на вид телеграммы.
Если бы не Алиса, он сейчас был бы на острове Хуана. Судно продолжало бы свой путь к Сантарингу. Теперь «Тобаго» идет на родину, А Алиса? Для Алисы там тоже будет родина? Сегодня утром она сказала, что останется в Сантаринге… На душе снова стало тревожно. Борьба за судно вроде бы завершилась. Теперь надо начинать борьбу за Алису. Борьбу нелегкую, долгую. То, что Алиса сделала, было сделано для него лично. К новой жизни надо прийти сознательно…
Дверь распахнулась. В одно мгновение каюта оказалась битком набитой. Перед Дрезинем стояли все те, кто еще недавно ворвался сюда, чтобы потребовать расправы над Парупом. Все до одного. Галениек, Антон, Август, Валлия. Даже малыш Зигис. Даже товарищ Цепуритис. Шумят, орут, перебивая друг друга.
— Будет! — рявкнул Галениек. — Почему ты должен сидеть в комиссарском кресле? Ничуть не хуже мог бы сидеть и я или Антон. Хватит командовать одному! Раз уж Советская власть, тогда выберем порядочный совет. Как он решит, так и будет. Тогда не то что в Ригу, а хоть на Камчатку попрем!
— Спасибо! — неожиданно сказал Дрезинь.
Лишь сейчас до него дошло нечто очень важное: раз товарищи находятся сейчас здесь, значит — победа. Победа дня сегодняшнего над днем вчерашним. Вчера они еще послушались бы того, кто приказывает. Сегодня они хотят сами решать и действовать. Их взволновала вовсе не смена курса, а другое. Со вчерашнего дня на судне возникла новая сила. Сила, сплотившая воедино этих таких разных людей. Сила, заставляющая рассудительного Цепуритиса шагать плечом к плечу с необузданным Галениеком. Сила коллектива. И если его самого вдруг смоет волной за борт, то и без него они найдут верный курс.
— Спасибо, — повторил он.
Сбитый с толку Галениек смущенно умолк. И Дрезинь уже совсем спокойно стал разъяснять, какую ловушку уготовил им Квиесис.
— Да неужели все так и получилось бы? — усомнилась Валлия. — Он, конечно, мошенник, но такое… Точь-в-точь как в романе.
— Чего ты смыслишь в романах? — оскорбился Август. — 'Там все бывает как на самом деле в жизни. Я всякие читал, но до такой заковыристой комбинации не додумался бы даже Уоллес.
— Вы мне не верите?
— Почему же… — заговорил Антон.
Дверь распахнулась. В каюту, шатаясь, ввалился Курт. Льняные волосы разделяла темная полоса. Первым к нему подскочил Антон.
— Курт, да это же кровь!
— Горючее! Они спускают горючее!
— В машинное!
Дрезиню показалось, что он прокричал это слово во весь голос. Он бежал впереди, даже не оглядываясь, бегут ли товарищи за ним. Теперь все зависит от быстроты.
Вот он уже возле машинного отделения — на пять шагов впереди остальных. Он распахивает дверь. Он слышит шаги товарищей. И вдруг не слышит ничего.
Дверь захлопнулась. Галениек опоздал. Дверь заперли изнутри. Массивную стальную дверь. Дверь, от которой сапог Галениека отскочил, как яичная скорлупка от борта корабля. Дверь заперта. По ту сторону оказался Дрезинь.
Они остались по эту сторону. Нет ни руководства, ни времени на размышления. Да и раздумывать-то не над чем. Дрезинь прав — в Сантаринг идти нельзя. Только в Ригу! Еще вчера казалось, что для такого перехода не хватит продовольствия, пресной воды. Теперь они готовы отдать половину воды за нефть. За нефть, льющуюся в океан. С каждой секундой уровень в цистернах падает. Остановить! Чтобы остановить, надо попасть в машинное отделение. Не теряя ни секунды!
В ушах еще слышался приглушенный стон Дрезиня. Потом взвыла сирена. Она не стонала. Пронзительной трубой звала она на борьбу. Хлестала. Гнала вперед.
— Взломать надо, — сказал Антон, — В шкиперскую надо за инструментом!
Запор сломан, шкиперская открыта. Парупа нет.
Сейчас им не до Парупа. Топоры сейчас важнее. Все, что из стали. Сталь против стали. Удар за ударом. Дверь машинного не поддается.
— В туннель вала! — крикнул Цепуритис.
…На палубе они оказались вдвоем. Галениек и Август. Остальные куда-то исчезли. Только по-прежнему воет сирена. Судно в опасности!
Галениек мчался по темной палубе. Рядом бежал Август. Словно врата преисподней светился люк машинного отделения. Галениек ударил ногой по стеклу. Осколки полетели вниз, в глубину.
— Канат! — крикнул Галениек. Август подбежал с пеньковым тросом.
— Держи! — И Галениек бросил свободный конец. Но Август не думал оставаться наверху. Завязал за поручень и скользнул в люк вслед за Галениеком. Когда с мостика прибежал капитан Вилсон с оружием, они были уже в машинном. Вилсон видел только клубок человеческих тел. Стрелять нельзя.
Темнота. Удушливая, тяжелая. Такая тяжелая, что и глаз не открыть. И тяжелее всего то, что Дрезинь понимает, где он находится. Знает, что надо бороться. Знает, что должен встать. Знает, но подняться не может.
Рядом гудит мотор. В гудение вплетается равномерный стук. Дрезинь понимает — работает помпа. Помпа выкачивает в океан нефть. Дрезинь видит, как океан покрывается переливчатой пленкой. Чувствует, что все потеряно, и все-таки не может вырваться из забытья — слабость одолевает и утаскивает в бездну беспамятства. И тогда сквозь шум прорываются два слова:
