Эллис Питерс - Смерть и «Радостная женщина»
Джордж пробубнил что-то утвердительное. Он слишком устал и не мог оторваться от Банти, а посему приник к ее губам.
— Итак, начальник любой ценой хочет добиться ее осуждения, ты любой ценой стремишься изобличить кого-то другого, человека, которого Китти считает невиновным и который будет так же беспомощен, как она сама, если по ее милости попадет к вам в лапы. Неудивительно, что девочка отказывается от борьбы за себя и не желает говорить.
Джордж увидел ловушку и возмутился. Он вовсе и не желает добиться своего любой ценой, никто не обвиняет людей просто так. Необходимо кропотливо изучить все передвижения этого неизвестного лица, а уж потом…
— Если Китти не откроется тебе, почему бы не подослать к ней человека, которому она уж наверняка все расскажет? Я знаю ее гораздо хуже, чем ты… — она погладила Джорджа по щеке, и он испугался, что жена хочет усмирить его потаенную боль, хотя и надеялся, что это не так, — но все-таки мне кажется, что, если ты убедишь Лесли Армиджера расспросить ее, она может не выдержать и признаться. Возможно, я ошибаюсь, — ласково добавила Банти, прекрасно зная, что не ошибается, — но они росли вместе и, я слышала, любят друг друга.
— Этого-то как раз я и не могу сделать.
— Почему не можешь?
— Потому что он и есть тот человек! Потому что, несмотря на одно обеляющее его обстоятельство, я почти уверен, что это был Лесли. — Он почувствовал, как пальцы Банти, ласкавшие его голову, дрогнули. Она не верила ему. — Знаю, у него нет телефона, и Лесли не преминул сообщить мне об этом. Но подумай, какой громадный куш он мог получить.
— Все же мне не ясно, каким образом Лесли мог это сделать, — сказала Банти.
— Мне тоже не ясно. Отсутствие телефона — непреодолимое препятствие.
— Да нет, я не о том. Мне не ясно, почему ты подозреваешь Лесли. Ведь, даже если бы Китти могла позвонить ему, она почти наверняка не сделала бы этого.
И Банти объяснила почему. Когда она умолкла, Джордж уже спал, посапывая ей в щеку. Банти поцеловала его, вздохнула, сказала: «Бедный мой старичок» и тоже погрузилась в сон.
Проснувшись перед рассветом, Джордж сразу вспомнил все, что говорила ему жена, и рывком сел на постели. Потом медленно, стараясь не потревожить Банти, улегся опять и принялся пядь за пядью изучать уже пройденный путь.
Вечером Джордж пришел домой поздно и на взводе: целый день бурной деятельности ничего не дал. Поэтому он ни капли не обрадовался, когда из гостиной ему навстречу выскочил Доминик. Джордж как раз рассматривал свое отражение в зеркале. Усталое, раздраженное, осунувшееся лицо сорокаоднолетнего мужчины с прямыми каштановыми волосами, седеющими на висках и уже не прикрывающими лоб, как прежде. И вдруг в зеркале появилась его шестнадцатилетняя копия, свежая, как парное молоко, с ресницами, похожими на листья папоротника, и густой, как куст терновника, шевелюрой. Личико было совсем юное, гладкое, и все треволнения и беды мира не могли лишить его весенней свежести. Разница была не в пользу Джорджа. Доминик нетерпеливо смотрел на отца и, затаив дыхание, ждал новостей.
— Извини, малыш, — сказал Джордж, — мы их еще не нашли.
Доминик не шелохнулся. Встревоженные глаза следили за каждым движением отца, когда тот вешал пальто и шагал к лестнице. Мальчик мысленно дал полицейским время до сегодняшнего вечера. Если перчатки еще не найдены, бессмысленно надеяться, что они когда-нибудь отыщутся, и нечего ждать у моря погоды. Надо действовать! Когда сплавляемые по реке бревна создают затор, кто-то должен взорвать заряд, чтобы снова пустить плоты по течению. Доминику было нелегко представить себя в роли динамитной шашки, но настала пора браться за дело. Причем на сей раз — без помощи отца, потому что избранная Домиником наступательная тактика не понравилась бы полиции. Стоит обмолвиться о ней Джорджу, и все пойдет к черту. Надо действовать в одиночку, а если придется просить помощи, то не у отца. Доминик не все еще знал и, по условиям соглашения, не мог обратиться с расспросами к Джорджу. Значит, придется наводить справки у Лесли Армиджера.
— Мамуля, я ухожу, — сказал Доминик.
Был уже девятый час, и мать удивилась, но не стала спрашивать, куда и зачем, а только сказала: «Ладно, милый, не слишком задерживайся». Доминику захотелось стиснуть ее в объятиях, но мать держала горячий утюг, и поэтому он благоразумно воздержался. Она даже не сказала: «Но ведь ты еще не сделал уроки!» Любая другая мать уже давно замучила бы своего сына, если бы он уделял так же мало внимания домашним заданиям.
Доминик оседлал велосипед и покатил в Комербурн. Вскоре он открыл низкую чугунную калитку и вошел в садик миссис Харкнесс. Внизу был звонок, но Армиджеры не всегда его слышали, поэтому приходилось подниматься наверх и стучаться в дверь их квартиры.
Окутанный облаком сигаретного дыма, Лесли сидел за столом над грудой книг. Он не мог позволить себе отлынивать от работы, напротив, он с головой ушел в свои занятия. Из Оксфорда он вернулся без степени, поскольку, подтверждая опасения отца, беспечно тратил его деньги, играя в карты, страстно увлекаясь живописью, прожигая жизнь и блистая в обществе. Занимался он из-под палки, только чтобы не опозориться и потрафить старику лектору, имевшему свои собственные взгляды на предназначение университета. И теперь ему приходилось наверстывать упущенное. Женитьба положила-таки конец его не в меру затянувшейся юности.
— О, извините, — смутившись, сказал Доминик. — Если вы заняты, я, пожалуй…
— Да нет, заходи, все в порядке. — Лесли закрыл книгу и, отодвинув ее в сторону, расправил затекшие плечи. — Перерыв — это всегда хорошо. О Китти ничего нового?
Доминик покачал головой.
— Вы ведь больше не ходили к ней?
— Нет. Нельзя просить об этом слишком часто, все равно не разрешат. Еще чем-нибудь могу помочь?
— Ну, в общем-то, да. Может, вам это покажется нелепым, но я хотел спросить вас об этой вашей картине. О том, как ее пытались вернуть. Думаю, это поможет. Видите ли, у меня есть версия, но я пока не могу понять, разумна ли она. Мне не хватает подробностей.
— По-твоему, «Радостная женщина» может иметь отношение к делу? — спросил Лесли, с любопытством разглядывая его сквозь тонкую пелену дыма. В Доминике не было ничего странного. Это-то и казалось странным. Долговязый, приятной наружности, в меру общительный, уверенный в себе, не по годам серьезный, хотя, возможно, так и надо. Брось его в толпу сверстников в любой школе, и он приземлится на свои крепкие ножки и тотчас расчистит себе местечко. Можно было догадаться, что он преуспевает, что в играх опережает соперников, а в учебе — и подавно, да еще может позволить себе несколько аристократических увлечений, таких, как, скажем, скалолазание и театральная студия, и, возможно, какой-нибудь бзик вроде неумеренной страсти к мотоциклам или слабости к блондинкам. И вот при всей этой дивной заурядности он смело берется за дело об убийстве, такое необычное, что об итогах разбирательства можно лишь гадать, и догадки эти будут совершенно фантастическими. Лесли присмотрелся, и ему показалось, что у Доминика не все в порядке со зрением: взгляду не хватало сосредоточенности. Вероятно, подумал Лесли, сейчас все мы малость не в фокусе, просто Доминик очень молод, и у него это проявляется ярче.
Они уселись, и Лесли рассказал Доминику о «Радостной женщине». Мальчик слушал, время от времени задавая вопросы. Во взгляде его читалась надежда. В разгар повествования вошла Джин и принесла Доминику чашку шоколада и печенье. У Джин было трое младших братьев, и она считала, что мальчиков надо кормить как можно чаще.
— Итак, этот торговец, этот Кранмер, намекнул вашему отцу, что картина ценная, — глаза Доминика заблестели. Он что-то прикидывал в уме. Пока выходило, что он прав. — Но явился к вам мистер Шелли?
— По поручению отца, разумеется.
— А почему это разумеется? Вы знаете это только с его слов. Послушайте, а вдруг дело было так. Кранмер предполагает, что ваш отец выбросил картину как не имеющую ценности, но знает, что на самом деле она может стоить очень дорого. Боясь поссориться с вашим отцом, антиквар звонит ему в контору, чтобы предупредить. Мистера Армиджера нет на месте. Антиквара связывают с мистером Шелли, и он сообщает, что Армиджеру не надо отдавать картину, потому что она стоит целое состояние. Но вместо того, чтобы передать это хозяину, мистер Шелли поступает иначе. Он убежден, что вы уже вряд ли наладите отношения с отцом и у вас не будет возможности поговорить с ним о картине. Шелли знает, как воспользоваться этой неожиданной удачей. Вы будете тянуть с ответом, — говорит он Кранмеру, — это позволит нам поделить выручку, не дав Армиджеру ни пенни. В итоге Шелли приходит к вам и заявляет, что-де отец сожалеет о злой шутке и предлагает вам пятьсот фунтов за картину. Вы говорили, что у Шелли были наличные. Вам это не показалось странным?
