Владимир Колычев - Постой, паровоз!
– А сломал зачем? – успокаиваясь, спросил Женя.
Он действительно успокаивался, но предчувствие близкой катастрофы не покидало Наташу.
– Нужда заставила. Вот, землянку себе сложил. А потом наловчился. Дом новый поставил. И твою избу поставлю.
– Ты вообще кто такой?
– Человек. Просто человек.
– Тогда вали отсюда, просто человек. Теперь это наше место!
– Это мой дом, – покачал головой Зиновий. – Ты не можешь меня отсюда прогнать. Но можешь остаться у меня…
Ни злобы во взгляде, ни обиды. Но предостережение в нем присутствовало. Он давал понять, что у Жени еще есть время прислушаться к голосу разума.
– Не бойся, я такой же беглый, как и ты.
– Я?! Беглый?! – встрепенулся Женя. – Откуда ты знаешь, что я беглый?
И Наташа удивленно смотрела на Зиновия. Действительно, откуда он это мог знать? Неужели кто-то предупредил?
– Знаю. Человека ты убил. И не одного…
Зиновий смотрел на Женю, как на открытую книгу. Смотрел и читал. Именно такое впечатление создалось у Наташи.
– А я что сделала? – невольно вырвалось у нее.
Но он даже не посмотрел на нее. Зато ответил:
– И ты человека убила. Давно…
– Кто много знает, тот долго не живет, – хищно усмехнулся Женя. – Зря ты это сказал, придурок!
– Я сказал, что знаю. Да, наверное, зря сказал, – удрученно вздохнул Зиновий.
Женя в любой момент мог выстрелить в него, но в глазах Зиновия не было страха. Он не боялся смерти. И Наташа знала, почему. Лебяжный говорил, что Зиновий шесть лет ждал расстрела. За это время любой с ума сойдет. Одно из двух: либо Зиновий псих, либо она видит перед собой его призрак, который невозможно убить. Ведь он же погиб, Лебяжный не мог ошибаться!
– Но ведь сказал, – глумливо ухмыльнулся Женя. – А раз так, то умри…
– Одумайся, – просительно посмотрел на него Зиновий. – Зачем брать грех на душу?
– Одним грехом больше, одним меньше.
– Значит, не одумаешься?
– Не хочешь затыкаться. Что ж, придется тебя заткнуть!
– А может, ты лучше сам заткнешься? – прикрикнула на Женю Наташа.
Она молчала, пока была хоть какая-то надежда, что Женя одумается. Но теперь она точно знала, что этот идиот выстрелит. Возможно, было бы лучше, если бы Зиновий умер. И вместе с тем унес с собой страшную тайну. Но в то же время она не хотела, чтобы он уходил. Она чувствовала, что нуждается в нем.
– Заткнусь, – кивнул Женя. – Сейчас упокою этого и заткнусь.
– Не надо, – мотнула она головой.
– А я говорю!
Женя не договорил. Откуда-то вдруг со свистом прилетела стрела и с щелчком лопнувшей струны вонзилась Жене в грудь. Это была крупная стрела – не меньше полутора метров в длину и диаметром не менее дюйма. Неудивительно, что сила удара отшвырнула Женю к двери, а стрела, насквозь пробившая тело, пригвоздила его к ней.
Внезапная расправа над Женей произвела такое воздействие, что на Наташу напала икота.
– И что?.. Что это было? – выдавила она.
– Самострел. На зверя.
– А стрелял кто?
– Самострел потому так и называется, что сам стреляет. Ну и я иногда подсобить могу, за веревочку дернуть. Он должен был там встать. И он встал. Все как должно быть, так и случилось…
– Что должно?
– То, что случилось… И тебя я ждал. Знал, что будешь, – спокойно сказал Зиновий.
И так же спокойно подошел к Жене, который пока что еще был жив. Он даже сознания не потерял, но сил у него не было, чтобы оттолкнуться от двери и оторваться от нее вместе со стрелой. И руки висели плетьми. Даже если бы он не выронил пистолет из руки, он бы не смог выстрелить даже в землю. Но пистолет он выронил. И Зиновий смотрел на него без всякой опаски.
Зато у Наташи было оружие. Она вспомнила про свой пистолет, но не решилась им воспользоваться. Во-первых, не хотела убивать Зиновия. А во-вторых, она боялась такой же стрелы, которая могла прилететь и по ее душу. Ей казалось, что Зиновий может наслать на нее такую стрелу одним движением мысли.
– Нельзя людей обижать, – глядя на Женю, наставительно сказал Зиновий.
– Это что, предсмертная мораль? – язвительно спросила Наташа.
Она вдруг вспомнила, как в свое время разговаривала с Черняком. Она боялась законника, но в то же время позволяла себе некоторые вольности в обращении с ним. И Зиновия она тоже теперь боялась. Он внушал ей такой же трепетно-суеверный страх, который в свое время усмирял ее перед лицом законного вора. Но все же она дерзила. Натура у нее такая…
– Зачем предсмертная? – покачал головой Зиновий. – Он еще жить будет. Рана не смертельная.
– Ты что, доктор?
– Нет, но знаю.
Он осторожно потянул на себя Женю, стаскивая его с древка стрелы. Но до конца снимать не стал. Вытащил из-за голенища сапога нож с острым как лезвие клинком и в несколько движений перерезал торчащую из спины часть стрелы. Затем спокойно перекинул Женю через плечо и понес в дом. Древко так и осталось у раненого в груди…
В доме было уютно. Запах горящего дерева и сушеных трав. Обстановки никакой. Самодельная кровать, застеленная покрывалом из заячьих шкурок, стол, лавка, беленая печь. Шторка на окнах, медвежья шкура на полу, пучки трав на веревке под потолком, связки сушеной рыбы и грибов. Но прежде всего в глаза бросалась большая икона в красном углу избы. Божья матерь с младенцем на руках. Она смотрела на Наташу с приветливой улыбкой, но вместе с тем осуждающе. И взгляд такой пронзительный, что все грехи в ней встряхнулись и выстроились в один ряд. Длинный ряд, плотный, с нехорошим душком. Наташа почувствовала себя так, как будто ее только что отвязали от позорного столба.
Женю Зиновий уложил на свою кровать. Его ничуть не смущало, что меховое покрывало под ним испачкалось кровью. И сам он измазался, но ничего страшного в этом не видел.
Он деловито подкинул дров в печку, вытащил из печи чугунок с водой, пальцем смерил температуру.
– Горячая, скоро закипит. Отвар сделаем, а потом стрелу вытащим, – пояснил он. – Нормально все будет.
– Как же нормально? – возмутилась Наташа. – Человека чуть не убил, а говоришь, что нормально.
– А так бы он меня убил. Меня шесть лет убивали, убить не могли. А этот убил бы. За что, не знаю, – пожал плечами Зиновий.
– В том-то и дело, что знаешь. Откуда ты знаешь, что мы в бегах? Откуда знаешь, что Женя людей убивал?
– Знаю, и все.
Теперь Зиновий смотрел и на нее как в открытую книгу. Смотрел и мысленно считывал скрытую в ней информацию. Или псих он, или ясновидящий…
– И кто Шипилова убил, тоже знаешь? – с опаской спросила она.
– Ты убила, – сказал он с таким спокойствием, как будто речь шла о каком-то пустяке. – Тебя заставили это сделать. Тебя заставили, а меня подставили.
– Заставили меня, – кивнула Наташа. – Но я не хотела тебя подставлять.
– Не хотела, но пистолет мне в руку сунула, – укоризненно усмехнулся он.
– А-а, Черняк так сказал. Но ты все равно меня прости!
– Уже простил. Я не злопамятный.
– Я слышала, ты погиб. Лебяжный говорил. Ты должен его знать.
– Знаю. Он со своим другом жизнь мне спас. Но я не погиб. Машину поезд раздавил, а я уцелел. Хорошо, что меня мертвым считают. Хорошо, что не ищут. Да и не найдут меня здесь. Разве что случайно. Вы же случайно меня нашли…
– Мы охотничью избушку искали. А нашли развалины. Тропинка к тебе привела.
– А про избушку откуда узнали?
– Женя в ней раньше бывал. Вместе с братом.
– С братом, – эхом отозвался Зиновий.
И долго-долго смотрел на Женю немигающим взглядом.
– С братом, значит. А где сейчас брат?
– Говорит, что медведь задрал.
– Медведь… Говорит… Сказать что угодно можно… Да, так я и думал. Он это… Он и пришел… – непонятно к кому обращаясь, проговорил Зиновий.
– Эй, это ты о чем? И с кем?
– Да так, мысли вслух. Плохой он человек, твой Женя. Но человек. Поэтому пусть живет. Если выживет…
– Ты же говорил, что рана не смертельная.
– Рана нет, не смертельная. Но его брат к себе зовет, он может уйти.
На какой-то миг Наташе показалось, что она сходит с ума.
– Какой брат? Кого зовет?
– Не обращай внимания, – рассеянным взглядом скользнул по ней Зиновий. – На меня иногда находит.
В печи закипели сразу два чугунка с водой, в каждый из них он бросил по нескольку пучков разных трав. В одном оставил кипятиться нож и кусачки, а другой вынес во двор, чтобы остыть.
Сначала он полил на рану спиртом из фляжки, затем с помощью примитивных, но продезинфицированных инструментов вытащил из груди раненого древко стрелы. К счастью для себя, Женя был без сознания, поэтому ничего не чувствовал и не кричал от боли. Зато Наташа скрежетала зубами, невольно представляя себя на его месте.
Рану Зиновий сначала обработал отваром собственного приготовления, затем смазал каким-то бальзамом, перевязал ее куском чистой простыни.
– Теперь все зависит от него самого, – кивая на бесчувственного больного, сказал он. – От силы его организма, от силы его души. Ты, наверное, голодна?
