Сергей Зверев - Обряд на крови
Запахло паленым, и он, резко отшатнувшись от костра, принялся тушить снегом задымившуюся, прожженную брючину. Затушил, охлопал и, тупо, бесчувственно глядя на круглую, оплавленную по краям сквозную дырку на брючине, подумал: «Плохо, что я монокуляр угробил. Теперь, случись что с планшетом, вообще без глаз останусь. Придется тогда вплотную к ним, буквально по пятам за ними тащиться. А это не есть хорошо. Совсем хреново. Только лишний риск себя выдать раньше времени… Хотя что я тут несу-то? Уже ведь с потрохами выдал. Теперь они твердо убедились в том, что я на загривке у них повис… Ну что, братишка? Выходит, мы с тобою прикуп вскрыли? Теперь в открытую играем? Теперь кто лучше посчитает — тот и выиграл? Так — нет?»
Увидев, что оттаявшая змея, словно оживая, начала медленно распрямляться, подхватил ее с земли, морщась от боли в запястье, протянул ее через кулак и, сделав кольцевой надрез на горле, содрал с нее шкурку чулком. Распорол брюшину и вытащил внутренности. Обрезал сердце и, засунув его в рот, пересиливая отвращения, начал методично перемалывать его крепкими челюстями. Тут же раскидал змеюку на куски, нанизал их на обрезки тонких прямых веток и воткнул «шампура» с «шашлыком» вокруг костра.
«А ведь через пару часов темнеть начнет! — сообразил и озадачился: — И правильно было бы прямо сейчас, по светлому, к ним поближе подобраться. Убедиться воочию в своих предположениях. Да и вообще тупить не стоит. Я же сейчас, с такой дикой одышкой, если далеко их от себя отпущу, могу потом и не догнать. Упустить-то, конечно, не упущу, но зачем мне такие гонки?.. Нет. Точно нельзя тут долго рассиживать, чтобы не пришлось потом язык на плечо вываливать. Лучше держаться от них на минимально допустимом расстоянии. Да по-любому лучше».
Закинул в рот еще пару таблеток супрастина. Протолкнул следом в нутро еще не дошедшие полусырые «шашлыки», запил их остатком воды из фляги. Присыпал снегом костерок и, определив по планшету направление движения, полез в гору.
Андрей
Кудряшову становилось все хуже и хуже. Он то стонал, мотая головой в бреду, скрипел зубами, то вдруг выгибался рывками, отплевываясь кровавой пеной, то затихал, едва приподнимая грудь, из которой вырывался какой-то громкий протяжный зловещий сип.
Надо было спешить, и потому шли уже почти безостановочно, только изредка позволяя себе короткие пятиминутные привалы. Впереди — Айкин. За ним Андрей с Назаровым с носилками на плечах. Замыкающим, немного приотстав, — Семеныч с карабином в руках в «боевом охранении».
Спешили, торопились, но получалось на деле совсем не так, как хотелось. С наступлением ночи опустилась на тайгу кромешная мгла — густая, словно сажа, как и всегда во время новолуния. А потому факела из обмотанных тряпками и берестой сучковатых смоляков, которыми подсвечивал путь Айкин, только слегка, на каких-то жалких пару метров, не больше, раздвигали в стороны непроглядную тьму. Приходилось притормаживать на каждой широкой прогалине всякий раз, как только появлялась подходящая брешь в плотно сомкнутых кронах деревьев, и корректировать свой путь по звездам.
Андрей, сгибаясь под тяжестью носилок, уже совершенно машинально переставлял уставшие, одеревеневшие от дикого перенапряжения ноги, нисколько не заботясь о том, куда наступит, всецело полагаясь на впереди идущего Назарова. А в голове все вертелась и вертелась всякая чушь, все больше вгоняя в состояние какой-то дикой, рвущей душу злости. И каждая новая мысль была похуже, побольнее предыдущей…
Не было в его проклятой жизни за пять последних лет ни одной широкой светлой полосы, словно провидение решило отыграться на нем за всех счастливо живущих, словно избрало его каким-то козлом отпущения за все человеческие грехи. Но он долго, очень долго держался, крепился из последних сил, не позволяя себе озлобиться. И только, когда потерял любимую женщину, с которой прошел через страшные муки и долгие мытарства, когда безвозвратно погас для него последний «свет в окошке», что-то внутри у него надломилось, дало трещину. И вслед за холодным равнодушием все-таки проникла, просочилась в сердце пугающая непредсказуемая злоба. И эта лютая злоба на всех этих кровожадных моральных уродов, которые почему-то с завидным постоянством возникали у него на пути, удвоенная, утроенная после гадкого циничного предательства близкого друга, теперь все чаще набрасывалась на него, как выскочившая из засады тигрица, и принималась жадно и ненасытно терзать, начисто лишая покоя, норовя выплеснуться наружу неуправляемым, неконтролируемым бешенством.
Вот и сейчас ему вдруг жутко, прямо до дрожек захотелось, оставив носилки на Семеныча, повернуть назад и, сорвав с плеча автомат, садить и садить длинными очередями от бедра в непроглядные темные дебри в надежде зацепить, нашпиговать свинцом ненавистного, идущего по пятам врага. Убить, уничтожить его, чтобы окончательно, раз и навсегда поставить жирную точку во всей этой приключившейся с ним невыносимо затянувшейся кровавой истории. И, чувствуя, что вот-вот действительно сорвется и натворит глупостей, он, чтобы хоть как-то отвлечься, громко позвал:
— Михалыч, постой! Подожди, Аким.
— Что такое, Андрюша? — испуганно спросил Крайнов и быстро приблизился: — Что случилось?
— Нет, нет. Вссе нор… мально. Ничего, — невнятно, со сбившимся дыханием пробормотал Мостовой. Сказал и замолчал, с тревогой прислушиваясь к своим внутренним ощущениям.
— Привиделось чего? — продолжил осторожно допытываться у него Семеныч, недоумевая по поводу незапланированной остановки, но так и не дождался ответа.
— Андрей, — нетерпеливо сказал Назаров, которому надоело бестолково топтаться на месте с тяжеленным грузом на плечах. — Снимаем… потихонечку. Кладем его на землю. — И, когда с помощью Семеныча опустили носилки с раненым на снег и немного перевели дух, тоже, глядя на Андрея, в свою очередь озадачился: — Ты чего? В чем дело? Плутанули все же?
— Зачем плутанули? — услышав заданный Назаровым вопрос, вместо Андрея обиженно откликнулся Аким. — Я правильно веду. Куда надо, туда и топаем потихоньку. Не видишь, чё ли, вон ту большую белую уикту[59] в маленьком Комбо[60] — ковшике-поварешке? — показал рукой на яркую, горящую в проплешине древесных крон Полярную звезду. — Это Няри[61]. Она самая яркая горит на Удэ поктони[62]. И всегда на севере. А нам маленько в сторону. Так и топаем.
— Да нет, пока нормально. Точно не сбились, — уже спокойным голосом, но слегка отстраненно, словно не услышав пояснений взявшего на себя обязанности проводника Айкина, ответил Назарову Мостовой, с огромным облегчением почувствовав, что еще минуту назад просто кипевшая, клокотавшая внутри злость резко пошла на убыль, почти без остатка рассосалась и улеглась. — По моим расчетам, где-то здесь совсем близко и лудёва должна быть. Совсем скоро на нее должны наткнуться.
— А мы ее не пропустим? Мимо не пройдем?
— Да что ты? Километра на два с лишним завал тянется. Не меньше.
— Ну и хорошо. Тогда пошли дальше? Или притомился?
— Да нет. Не особо. Просто я вот что поду… — рассеянно проговорил Андрей и запнулся. А через миг вскинулся, едва не вскрикнув от радости во внезапном озарении: — Лудёва! Ну, конечно же, лудёва! Он же о ней точно не знает! Ну, как же я сразу не додумался?!
— Кто не знает? Что такое? О чем это ты?
— Не спеши, Михалыч. Подожди. Сейчас объясню. Давай-ка на минутку присядем. — Повертел головой, увидел в нескольких метрах от себя засыпанное снегом бревно, подошел к нему, обернулся и бросил нетерпеливый взгляд на замешкавшегося Назарова: — Да иди же ты, Михалыч. В двух словах все равно не получится. И ты, Акимушка, тоже. Иди сюда быстрее, Иван Семеныч. — Терпеливо дождался, когда все соберутся, усядутся на валежину по обеим сторонам от него, хотя так и распирало изнутри от пришедшей на ум счастливой догадки. И только тогда продолжил: — Вы уж извините меня, мужики, что я так долго вас в неведении держал. Вовсе не в том дело, что какие-то вещи раскрывать перед вами не хотелось. Совсем не в этом. Нет у нас от вас никаких секретов. Просто… ну, просто подумал, что ни к чему пока вам все это знать…
— А теперь прозрел, да? — все же, не удержавшись, упрекнул его Назаров.
— Только без обид, Михалыч. Это же — детство золотое… В общем, попробую кратенько, в пять минут уложиться.
Но, как ни старался быть предельно лаконичным, опуская ненужные подробности, и в четверть часа едва уложился. Слишком много всякого было навалено, нагромождено в их с Семенычем прошлогодней таежной эпопее, и одно с другим неразрывно связано.
Закончил свое повествование и застыл в напряженном ожидании реакции слушателей на рассказанное.
— Так получается, что мы из-за этих жучков-маячков у этих ваших кровожадных погонщиков до сих пор на сворке болтаемся? До сих пор под их вожжами ходим? Куда потянут — туда и плетемся покорно?
