Борис Акунин - Чёрный город
— Ничего не понял! Мой план ругал, а это что?
— Твой план нехорош, потому что Хачатур мне нужен живой, — стал объяснять Эраст Петрович. — Что по саду бродят львы — это замечательно. Значит, бандиты чувствуют себя в полной б-безопасности и не выставляют часовых. Мы подойдем к дому с торцов, одновременно. Я слева, вот отсюда. Ты справа. Сначала я должен взять Хачатура. Потом пройду коридором, и мы одновременно нападем на остальных: я слева, ты справа — через окно. Просто дай мне две минуты. Ты до ста двадцати считать умеешь?
— Зачем считать? Часы есть. — Гасым достал из кармана превосходный хронометр. — Две минуты не считать — смотреть буду. А план твой плохая. Как ты по сад пойдешь? Львы кушать будут.
— Не будут. Меня звери тоже не трогают. Неоднократно проверено.
Гасым засопел. Он был чем-то недоволен.
— Тебе Хачатур живой нужен, мне мертвый, — наконец изрек он. — Спорить будем.
Вспомнив о нефтяном колодце, Фандорин негромко сказал:
— Он мне живым ненадолго нужен. Только пару вопросов задать.
И гочи успокоился.
— Если не захочет отвечать, мне скажи. Я его немножко бить буду. А когда скажет — отдашь Хачатур мне.
Эраст Петрович прислушался к moralische Gesetz — не возмутится ли? Нравственный закон молчал.
— С б-большим удовольствием.
Фандорина передают из рук в руки
«На Апшеронском полуострове сосредоточено 82,6 % общероссийской добычи нефти. Стоимость добычи — одна из самых дешевых в мире, потому что нефть находится недалеко от поверхности — в среднем глубина скважин впятеро меньше, чем в Техасе. Всего вышек насчитывается около 4200. Годовой доход от нефти и нефтяных продуктов составляет не менее 300 миллионов рублей…»
Карандаш строчил по бумаге. Эраст Петрович выплачивал долг по Никки за вчерашний день. Снаружи стемнело, над керосиновой лампой танцевали мошки.
Несколько часов назад Гасым сказал:
— Хожу в Шубаны. Через стена смотрю. Если Хачатур дома ночует, записка присылаю: сколько люди, сколько львы. Ты приходишь, мы ждем, когда все спят, потом идем, всех убиваем. Такой будет план, — сказал гочи на прощанье и поспешно прибавил: — Помню, помню: Хачатур сразу не убиваем.
— Как я получу твою з-записку? По воздуху? И как я найду эти твои Шубаны?
— Мальчик принесет, мальчик отведет.
— Какой еще мальчик?
— Вай, я знаю? Любой мальчик.
Он подошел к окну, крикнул что-то. В комнату с топотом ворвалась гурьба чумазых пацанят — тех самых, что весь день орали во дворе.
Гасым подозвал двоих, остальных прогнал. Потолковал с ними о чем-то.
— Тэшэккюр едирэм, ага. Дедийиниз кими оладжаг! — хором ответили мальчишки, просияв счастливыми улыбками.
— Это Саид, сын Халида-ханум, — показал Гасым на одного. — Будет с твой друг сидеть, когда ты уйдешь. А это Али сын Мустафы, тебе записка принесет и куда надо отведет.
— Но ведь ты неграмотный! Как ты мне напишешь записку?
Презрительно усмехнувшись, гочи не удостоил его ответа. Ссыпал в огромный карман сушеных фруктов и орехов, взял несколько лепешек.
По двору он шагал неспешно, вразвалку. Остроносый Али сын Мустафы семенил рядом, похожий на Панурга рядом с Пантагрюэлем, но при этом старался подражать походке великого человека: так же гордо расправлял плечи, смотрел вперед и вверх, из-за чего едва не споткнулся.
Тогда-то Фандорин и решил заняться дневником — пришла подходящая мысль для «Инея».
«Почти всякому человеку хочется себя как-то возвысить. Цзюнцзы, благородный муж, для этого стремится стать выше. Человек мелкий, сяожэнь, норовит увеличить свой рост, принижая окружающих. Поэтому когда благородный муж становится правителем (что случалось в истории редко), всё общество, следуя его примеру, тоже начинает тянуться вверх: улучшаются нравы, в моду входят благородство, бескорыстие, отвага. Когда же воцаряется сяожэнь, всеобщим законом становится унижение подданных. Сяожэнь мал ростом. Поэтому он может выглядеть великим, только если все вокруг простерлись ниц, а худший враг для маленького правителя — тот, кто отказывается пресмыкаться на брюхе. От этого в эпоху правления сяожэней в обществе распространяются льстивость, вороватость и вероломство…»
Всё время, пока Эраст Петрович то задумчиво смотрел на огонек лампы, то склонялся над бумагой, Маса лежал тихо и не шевелился. Но когда, переписывая из газетных статей в раздел «Дерево» сведения о нефтяной индустрии, Фандорин добрался до керосиновой статистики, японец вдруг начал метаться. По осунувшемуся бледному лицу потекли слезы, ресницы задрожали.
— Моосивакэ аримасэн! — пробормотал раненый и повторил эту фразу, означавшую «Мне нет прощения!», много раз.
Он мучился. Его терзали какие-то кошмары. Никакой пользы от такого тягостного сна быть не могло.
Поколебавшись, Эраст Петрович легонько похлопал друга по щеке.
Маса открыл глаза. Увидел склонившегося над ним Фандорина, заморгал, всхлипнул.
— Мне снился страшный сон, господин. Будто вы в опасности, а я ранен и не могу вам помочь!
Он хотел подняться — и не смог, только застонал.
— Значит, это не сон… Я не могу пошевелиться. У меня совсем нет сил! — прошептал Маса бледными губами.
— Ты ранен пулей в грудь, навылет. Сутки лежал без сознания. Не шевелись. Тебе нужен полный покой.
Японец нахмурился.
— Я помню, мы ехали по дороге. Луна. Черный всадник. И всё. Что было дальше?
Фандорин рассказал. Маса слушал, не перебивая.
— Вы обрились из-за меня, господин? В знак скорби? Я очень тронут. — На глазах японца выступили слезы. — Очень красиво. Вы похожи на худого Будду.
— Худой из меня Будда, ты прав, — пошутил Эраст Петрович по-русски, чтобы подбодрить друга.
Не помогло.
— Мне нет прощения, — прошептал Маса. — Мало того, что я не смог вас защитить, теперь я еще и обременяю вас. Мне лучше умереть.
— Я тебе умру! — прикрикнул на него Эраст Петрович. — Лежи, спи, выздоравливай.
— А вам будет помогать этот ваш Гасыму?! — Узкие глазки японца злобно сверкнули. — Я даже не видел его. Как я могу вас ему доверить? Вдруг он предатель, который вонзит вам меч в спину?
— Непохоже.
— Ну не предатель, так дурак или неумеха!
Подув на магический жгут, Фандорин поднес его к носу слуги.
— Подыши-ка. Тебе нельзя волноваться.
Еще несколько минут Маса всхлипывал, потом его взгляд затуманился. Уснул.
И вовремя.
В стекло звонко ударил камешек. Маленькая фигурка стояла во дворе, махала рукой. Эраст Петрович быстро сбежал по лестнице.
Али, сын Мустафы, протянул ему клочок бумаги. При свете спички Фандорин разглядел рисунок:
Всё было понятно. Кроме одного: почему один человечек из правой половины меньше остальных? Быть может, так получилось случайно?
Али потянул Фандорина за полу черкески: идем, идем!
— Где Саид, сын Халиды-ханум?
Оказалось, здесь же, под лестницей.
Объяснив мальчонке про курящийся жгут, Эраст Петрович быстро собрался. Эх, жалко, багаж остался в гостинице. Там и наряд ниндзя для ночных экспедиций, и множество других полезнейших вещей. «Веблея» тоже жалко. Удобный револьвер, отлично показавший себя в перестрелке, достался кому-то из анархистов. Может быть, еще отыщется.
Но оружия в доме было предостаточно. Фандорин без труда нашел всё, что могло пригодиться для, в сущности, очень несложной операции.
— Я готов, Али, идем!
* * *Дорога заняла почти час. Эраст Петрович мог бы преодолеть эту дистанцию гораздо быстрее, но паренек начинал задыхаться от быстрой ходьбы, приходилось сбавлять темп.
Поселок Шубаны располагался на склоне невысоких гор, вплотную подступавших к городу с запада. Местность была голая, совсем не дачная, но за стеной имения, к которому Фандорина вывел маленький проводник, темнели верхушки деревьев — должно быть, их высадили здесь специально, для тени.
«Всё-таки поразительная наглость! Шайка бандитов живет, можно сказать, на виду у всего города и ничего не боится! Значит, абсолютно уверены в безнаказанности. Как тут говорят: «Это Баку…»»
Али остановился прямо перед стеной — довольно высокой, в полтора человеческих роста.
— Шалам-алейкум, Юмрубаш, — донесся сверху, из темноты, пришепетывающий голос. — Жалезай шуда.
На кромке, почти невидимый в тени ветвей, сидел Гасым. Шепелявил он из-за того, что рот у него был набит едой.
Эраст Петрович уселся рядом.
