Гелий Рябов - Сумасшествие лейтенанта Зотова
— Уведомьте руководство ГУВД и прокуратуру. Проверьте библиотеки, проанализируйте, что читал Зотов, что листал, вообще чему он отдавал предпочтение? В еде, одежде, женщинах, наконец…
— У него не было женщин.
— Или мы их не знаем, не так ли?
— Возможно, Юрий Петрович.
— Ладно. Что в буфете?
— Ничего. Сосиски, кофе, пирожные. Тошниловка.
— Свободен.
Он медленно закрыл за собой дверь. А я подошел к портрету Дзержинского и долго смотрел. Нда… Ты, дорогой товарищ, тоже попил кровушки человеческой… И вдруг бросило в испарину: о чем я, Боже ты мой, о чем? Вели кто услышит… И сразу хриплый голос полковника Григорьева — из 60-го года: «Юра, вслух только „да“, „нет“, „так точно“, „ура“, „одобряем“ и „с большим удовлетворением“. А что невмоготу — про себя. Аппарата, улавливающего мысли, у КГБ не будет ни-ког-да!»
И слава Богу.
Но вот только… Сергеев Костя. Он… не темнил, часом? В чем, в чем это было? А ведь было, мать его, красавчика… Вот: Темушкин утверждает, что звонков не было. «Никто Зотову в тот день или ранее не звонил». Ну ладно. В тот день ладно. Но При чем тут «ранее»? Зачем он так напер на это «ранее»? Он очень хотел, он очень-очень хотел, чтобы материал проверки ушел в прокуратуру… И напишет прокурор размашистую резолюцию — и в архив навсегда. Именно так!
…Я позвонил Лиховцеву. Это мой резидент — из бывших сотрудников милиции. На пенсии — служил в уголовном розыске, подполковник, занимался бандитизмом в том числе… Крепкий 50-летний мужик, агентурные связи в преступном мире выше крыши, его окружение существует в ГУВД и горрайупрах в полном объеме, в авторитете (я как уголовник мыслю — это к добру не приведет) — вот и попрошу его прощупать это «ранее». Так ли? И в чем тут дело.
…Зашел в бутербродную на 25-м Октября: бутерброд с разваливающейся котлетой и стакан черной бурды-кофе. Как все это надоело: есть нечего, одеваться не во что, лица у всех краше в гроб кладут, а товарищи демократы обещают рай на земле и благорастворение воздухов… Впрочем, начальник, полковник Луков Лукьян Матвеевич 38-ми лет от роду, сын генерала и внук сержанта, утверждает, что по канону следует ударение ставить на первом слоге…
И будь черт не ко сну помянут — идет старший опер Моделяков Юра, креатура Лукова и трех, как минимум, над ним. Случайность? Нет…
— Юрий Петрович, рад, что застал. По вам… Или по вас? Ну не важно — часы проверять можно. Желудок требует?
— Партийная совесть, Юра…
— А? Ну-ну, сейчас все так шутят, Бог с вами, я не доносчик. Лукьян приказал немедленно к нему.
Откуда он знает, что я здесь? Наружка? Но почему? За что? Или обыкновенная кадровая проверка на связи и т. п.
Он словно слышит мои мысли.
— Лукьян сказал, что вы в этой бутербродной завсегда. Мол, жены нет, быт пуст и безрадостен…
— Ладно, пошли (вспомнил: я действительно говорил на эту тему с Лукьяном. Только вот — о бутербродной? Не помню, но все равно).
Сели в «24–10», он рулит сам, через 10 минут в кабинете; Лукьян прикрыл створку дверей, щелкнул ею, чтобы наверняка, подошел к столу и из своих рук показал мне лист блокнота: «Проверку по факту исчезновений Зотова прекратить. Материалы передать мне немедленно».
С некоторым превосходством он наблюдал, как вытягивается мое и без того весьма длинное лицо, потом сказал:
— Кстати, Юрий Петрович, руководство выделило вам путевку в Гурзуф. Отправляйтесь немедленно. — Он протянул мне конверт.
— А…
— В конверте, — оборвал он. — Ты ведь о билете? Рейс, место, аэропорт. — Посмотрел на часы: — Сейчас 14.20. Через час ты в воздухе. Наша машина — у подъезда.
Я взял конверт, что же делать, что, завязалась какая-то странная игра, черт возьми, и я проваливаюсь в яму.
Впрочем… Как заметил наш ведомственный Верховный — мы, чекисты, люди партийные, дисциплинированные и лишних вопросов не задаем.
— Есть.
— Ну и ладно. — Какая у него улыбка…
…Дома — никого, и слава Богу, еще один скандал в минусе. Внуковское шоссе, мягкая зелень, и рессоры тоже мягки, они завораживают, эти рессоры, усыпляют.
— Приехали…
В самом деле — аэровокзал, суета, проверка милиции, трап и… взлет. Ревут моторы, но что-то не по себе. А-а… Черт с ним. Море, пляжи, кафе и рестораны и легкомысленные женщины, с длинными ресницами — вроде той, матери этого…
Стоп. Телефон, Да-да, телефон-автомат. Когда меня вели (ага — вели, ситуация та же, что и у арестованных), краем глаза я зацепил плексигласовый шар, а в нем — телефон. И подумал, что…
…В Адлере я увидел точно такой же телефон, только шар был разбит — какая нынче молодежь, ей-богу… Я думаю, что наши не отдали распоряжения «проследить», «проводить», «проверить». Не должны. А… если? А… вдруг? Нда…
На диванчике притулился человек средних лет с газетой. Рядом толстая женщина с авоськами. Когда я направился к телефону — человек с газетой встал и бодрым шагом опередил меня. Улыбнулся, снял трубку и отчетливо проговорил:
— Юрий Петрович здесь, он прибыл благополучно.
Что ж, они предусмотрели все. Все?
Во что я влез и кому пересек? Однако… На шее выступила испарина, и я достал платок. Как позвонить резиденту? Как выйти на связь?
И вдруг я рассмеялся мелким идиотическим смехом: «на связь»? С резидентом? Кто? Я? Я — против могущественной госмашины? Изощренной и беспощадной? Я, неудачник, без пяти минут «пензионер»? Экие дурные мысли, а навстречу:
— Юра, ты рад?..
Бывшая жена с бывшим сыном. Улыбаются, машут ладошками, счастливы меня видеть. Это вряд ли совпадение…
6Я выплыл из небытия. И все вспомнил. Все, до мельчайших подробностей. Утром 14 мая 19… года я проснулся рано-рано, мама собиралась на работу и, как всегда, тщательно укладывала волосы, пудрила и мазала лицо, «выводила» ресницы. Она еще молодая у меня — 38 лет разве возраст для красивой женщины? Только ей очень не везет. Отец погиб — мне было пять лет. Погиб, потому что его зарезали врачи — перитонит, они вскрыли, потом кривые усмешки — слишком поздно…
Она никогда не забывала отца, но я вижу — тоскует и сохнет, ведь она — нормальная женщина, а живет как старушка из приюта.
— Садись, Игорь, сегодня у нас настоящий бразильский кофе.
— Они из него все равно высасывают весь кофеин. — Сел, тарелки, приборы, Салфетки, хлеб нарезан, колбаса — на просвет, эх, мама-мама…
— Такой полезней. В Италии пьют на донышке, слишком силен экстракт…
— А мы — бочками сороковыми, потому что — пустой.
Она элегантно откусывает бутерброд, жует (меня всегда одергивали, когда начинал чавкать), бросает быстрый взгляд:
— Что нас ждет, Игорь?
— Больше социализма. Уже началось его триумфальное шествие.
— Я серьезно.
— И я. Что ты хочешь услышать?
— Твою правду.
— Моя правда в том, что человек старой политической аморальности сделать ничего не сможет.
— Политическая аморальность? Это что-то новенькое, — смеется она, — политика и мораль несовместимы, дружок…
Может быть… Влюбился бы кто-нибудь в тебя. Положительный мужчина лет 45–50… Заместитель министра. Внутренних дел, например…
Э-э-э, да я карьерист. И ерунда все это. Замов сейчас меняют, как тирьям-тирьям перчатки. Не надо «зама». Лучше… заведующего столовой. Или рестораном. Да, именно это!
— Мама, тебе надо выйти замуж за директора ресторана.
Она словно просыпается. «С ума спятил?»
И в самом деле…
Холодно целует в щеку, прощаемся, через 20 минут я на службе. Моя служба — в тихом московском переулке в центре старой Москвы…
………………………………………………………………………………
…Из сна, из проруби, холодно, озноб, они мне снова вкатили какой-то укол, слава Богу, это не наркотик, кайфа нет, одна гадость, словно голого окунули в ледяной кисель. Чего они добиваются? Ломит кости, мозг, волосы болят, и сердце танцует канкан: та-та-та-та-там-там-там…
…А пилоны так близко, они совсем рядом, я вхожу, как она сказала? «21-я аллея, 3-й ряд, похоронили девочку, поинтересуйтесь»…
У меня в роду не было сумасшедших, я это знаю твердо и точно, но тогда…
Что со мною происходит? Я ведь болен, болен наверняка, — вот, стою напротив церкви, продают какие-то книги, иконы, все реально, все на самом деле — лица, глаза, голоса, ущипнуть себя, что ли, как это советуют в романах 19-го века?
Ладно. Пригрезилось, привиделось, но ведь дело — прежде всего? А ленивый и скользкий Темушкин не велел. Ну и что? Он кто такой? Дежурный, всего ничего. Он только в отсутствие руководства может запретить. Но начотделения был на месте, меня не вызывал, значит…
Плевать. Вот 21-я аллея. Крестики-нолики. Могилы такие; могилы сякие. Генерал армии. Застрелился — нервы не выдержали. Побоялся, что призовут к ответу. Министр с женой — две каменные бабы стоят обнявшись. Знакомая фамилия. О нем говорят разное; хорошо, плохо, не знаю… Я при нем в школе учился, в 7-м классе. А вот и 3-й ряд. Так, это не то, не то… Вот, девочка, ей было 14 лет, Зотова Люда (совпадение? Какое странное совпадение, это неспроста, это знак беды, гибели, да что же это в самой деле…).
