Гэвин Лайл - Венера с пистолетом
– При таких деньгах незачем копаться в залежах паршивой мазни. Мадам не пожелает просто для разнообразия приобрести несколько старинных пистолетов?
– Боюсь, не пожелает, мистер Кемп.
Тут мне пришла в голову другая мысль:
– Если кто-нибудь еще узнает про эту сумму, возле вас будут крутиться все жулики и фальшивомонетчики Европы.
– А-а… Ну, мы рассчитываем, что вы сохраните это в секрете.
– За меня не беспокойтесь. Я не желаю ее разорения прежде, чем урву свой кусок. Я только надеюсь, что она не собирается обшаривать «Кристи», «Сотби» и подобные сомнительные места.
– Сделками для донны Маргариты занимаются два эксперта.
– Хорошо, где она остановилась в Париже?
– В «Принц де Галь».
– Милое и неприметное местечко… Чем вам не подошли «Риц» или «Крильон», если вы хотели оказаться на виду? Трудяги из колонок светских сплетен по этим местам так и шныряют.
– А-а… Мы решили, все равно ей невозможно ездить инкогнито. И даже хуже, если бы она попыталась скрываться, и потом это обнаружилось бы. Более подозрительно. Так что если газеты заинтересуются – она просто путешествует по Европе, посещая города и страны, где играла в теннис. Знаете, она десять лет не была в Европе.
Ну что же, в этом был здравый смысл. Может, мне и не следовало пыжиться и читать Карлсону лекцию по обеспечению безопасности.
– А как насчет меня и возможных покупателей? Мы разместимся где-нибудь отдельно и будем связываться по телефону? В этом вся идея?
– Да, что-то вроде того. Мы будем встречаться, когда понадобится, но в этом случае примем меры предосторожности.
Достаточно разумно, может даже слишком. А вообще-то, что может быть разумного в растранжиривании двух с половиной миллионов на живопись? Дайте мне подобные деньги и посмотрите, как я стану их тратить. Правда, я тоже буду тратить на вещи по своему вкусу. Но мне не понадобится нанимать экспертов, чтобы советовать, как быстрее от них избавиться.
– Это такие инвестиции, да? Я имею в виду, «Дженерал Моторс» – пять процентов в год, а Пикассо – десять? Правильно?
Чуть чопорно и весьма торжественно он объявил:
– Галерея, собранная и сформированная донной Маргаритой, будет принадлежать народу Никарагуа.
О-о, в самом деле? Предыдущим вечером в библиотеке я заглянул в энциклопедии в раздел «Никарагуа», и ничто из прочитанного не навело меня на мысль, что народу там вообще что-нибудь принадлежит. Так что если однажды вы что-то ему передаете, то не надейтесь потом потребовать обратно. Это уж будьте уверены. Дьявольщина, это не мои проблемы. Может, идея донны Маргариты состоит в создание шикарного мемориала ее почившему и оплакиваемому мужу. Может, такова семейная традиция – завещать шикарный кус на общенародную пользу, и это выглядит достойнейшим поступком в глазах дядюшки Гонсалеса, обывателя и владельца старинных, обширных, хорошо унавоженных земель.
А быть может, два с половиной миллиона – просто капля в море, и не имеет большого значения, как их потратить. Если так, то я попал в хорошую компанию.
Самолет вздрогнул и накренился, а это всегда вызывало у меня устойчивое видение заголовка «Торговец старинным оружием среди неопознанных обгоревших останков…» Стюардесса по внутренней связи призвала всех пристегнуть ремни, так что у нас, видимо, был шанс через несколько минут приземлиться в Ле Бурже.
3
Перед иммиграционной службой мы разделились. Перед тем, как вернуться в таможню за чемоданом, я пошел подкрепиться рюмкой крепчайшего коньяка, а когда все прошел, Карлос уже исчез. Так что в «Монталембер» я поехал на автобусе.
Это не «Принц де Галь», но достаточно приятное пристанище, и гораздо ближе к центру Парижа, чем я думал. Я предъявил паспорт, представился клерку за стойкой и тот нашел меня в маленьком списке.
Швейцар подобрал мой крупногабаритный чемодан, обнаружив его удивительную легкость, а клерк сообщил:
– Мадмуазель Уитли просила сообщить ей, когда вы прибудете, – он положил руку на телефон на стойке. – Не возражаете?
Фамилия мне ничего не говорила. Или говорила? Что-то вроде припоминалось… Но у меня нет предупреждения против встреч с незамужними женщинами вдали от их семей. Правда-правда – это мой любимый спорт для закрытых помещений. Я согласно кивнул.
– Я буду у себя в номере.
Номер был как номер – довольно комфортабельный и слегка старомодный. Я не стал кидаться на кровать или отворачивать краны, чтобы их проверить. В «Монталембере» с ними все должно было быть в порядке и, между прочим, даже будь это не так, я не собирался привлекать к себе внимания. Удивила меня лишь одна странная вещь: большой плоский предмет, завернутый в коричневую бумагу, покоился на середине кровати. Я спросил:
– C'est pour moi?[1]
Швейцар пожал плечами, принял два франка и оставил меня один на один с пакетом.
Я конечно догадывался, что это была картина. Чуть больше двух футов на три. Ну хорошо, раз она на моей кровати… Я приступил к распаковыванию.
Четверо стариков сидели за столом в кафе, внимательно рассматривали свои пустые стаканы, посасывали глиняные трубки и размышляли о том, что бы еще такое сказать, черт возьми. Картина была выполнена в традиционном стиле, в скучных коричневых и синих тонах. От картины веяло умиротворением. Произведение такого рода вы вешаете на стену и больше никогда не обращаете на него внимания, точно также, как не обращаете внимания на старых завсегдатаев, если часто посещаете одно и то же кафе.
В дверь резко постучали. Я сунул картину под кровать и прокричал:
– Войдите! – И она вошла.
Она была почти моего роста. Круглое лицо школьницы почти без макияжа, пушистые светлые волосы, в прическе никакого стиля, если не принимать во внимание, что в наши дни отсутствие стиля и есть современный стиль. Она была в мешковатом синем твидовом костюме с черным меховым воротником, прилепившимся у шеи подобно разозленной кошке. Складывалось впечатление, что ее основной интерес в одежде состоял в обеспечении оной тепла.
Я только успел сказать:
– Мадмуазель Уитли, я полагаю? – как она увидела разорванную бумагу и спросила:
– Вы ее вскрыли? – Спокойное произношение американки, предположительно с восточного побережья.
Я пожал плечами.
– Это мой номер. Так что это мог быть запоздалый рождественский подарок.
Я вытащил картину и положил на кровать.
Она взглянула на меня со сдерживаемым ужасом.
– Вы знаете хоть, сколько это стоит?
– Думаю, немало. Я догадываюсь – это Сезанн? Внизу картины, с левой стороны, была подпись: «П. Сезанн».
– Мы заплатили за нее 550 тысяч долларов. – Она стала нервно упаковывать картину снова.
– Подождите минутку. Вероятно, мне предстоит ее нелегально перевозить, потому она и здесь, как я полагаю. Тогда я должен для начала вынуть ее из рамы. Между прочим, я – Берт Кемп.
– Элизабет Уитли.
Она машинально протянула руку: американцы это делают не раздумывая, в противоположность британцам, которые прежде чем решат, что вы достойны их рукопожатия, долго улыбаются, качают головой и расшаркиваются. Рука ее была маленькой, ухоженной и твердой.
– Я полагаю, вы одна из приглашенных экспертов.
– Да, я специалист по старым мастерам.
Это заявление сделало имя еще более знакомым.
– Ваш старик тоже участвует в игре?
Фраза, конечно, не слишком удачная. Она напряглась и холодно уточнила:
– Если считать, что это игра, то он известен в Национальной Галерее Вашингтона под именем Бенджамен Уитли.
– Думаю, с этим именем я знаком, – примирительно протянул я. – Я имею в виду, что он написал множество книг, верно?
– Да. – Она снова повернулась к картине. – Почему вы хотите вынуть ее из рамы?
– Взгляните на раму. Она прибавляет около трех дюймов с каждой стороны, и делает картину по крайней мере на два дюйма толще. А в результате составляет большую часть веса. Без нее картина поместится в моем большом чемодане. Если таможенники сунут туда нос, рама придаст картине в их глазах большую ценность. А так я могу провести ее, как результат своих забав в ненастную погоду.
Она недоверчиво покосилась на меня.
– С этой подписью?
– О нет, поверх нее я намалюю свою.
– Что вы сделаете? – Ужас ее был совершенно неописуем.
– Да просто плакатными красками. У меня в сумке коробочка красок для детей. Они достаточно легко смываются.
Она казалась потрясенной. Но дьявольщина, должна же она знать хоть что-то об обратной стороне торговли произведениями искусства, про которую не пишут в книгах, читаемых за чашкой кофе.
Затем она тряхнула головой.
– Мистер Кемп…
– Берт, если мы собираемся путешествовать вместе.
– Послушайте… Я буду откровенна. Я знаю, что это не ваша вина, но… но мне просто не нравится ваша… работа. Я предпочла бы, чтобы все осуществлялось абсолютно легально. И я не понимаю, почему мы должны так рисковать картинами.
