Кирилл Казанцев - Рыба гниет с головы
Это был очень старый спор. Антону иногда казалось, что у этого спора не было начала и никогда не будет конца. Бесконечный, как Вселенная, и такой же абстрактный, если смотреть на нее из глубины атмосферы одной маленькой планетки под названием Земля, если судить о ней с точки зрения жрущего и плодящегося насекомого. Но Антон не хотел оставаться насекомым, поэтому каждый раз бросался спорить и отстаивать свою точку зрения, точку зрения человека, считавшего себя ответственным за все, что происходит вокруг.
Всех преступников и всех мерзавцев он поймать за руку не мог чисто физически, поэтому выбор определила сама жизнь – личное отношение, личная заинтересованность, личная беда, толкнувшая его на этот путь. Пусть это будут люди в полицейской форме, тем более что от них вреда гораздо больше, чем от всех остальных преступников.
И сегодня спор снова закончился ничем. Антон настоял на своем праве быть мстителем, мама грустно согласилась, что такое право у него есть, только, как всегда, попросила не черстветь душой. И опять произнесла странную фразу, которую Антон не мог понять долгие годы. Была ли эта фраза его мамы или его собственной, он не знал, но она гласила, что милостив может быть даже палач. Антон долго размышлял о смысле этой фразы, а недавно решился спросить у полковника Быкова.
– Как-как? – На мгновение рыжее, будто с подпалинами, лицо Алексея Алексеевича приняло загадочно-философское выражение, что бывало с ним довольно редко. – Интересно ты завернул! А знаешь, – вдруг отвернулся он к окну и уставился на бледно-розовый закат над горами, – может, в этом и есть глубокий смысл. Делать свое дело с ненавистью, с бушующими в душе эмоциями – гарантия полного провала.
Антон непроизвольно передернул плечами – опять намек шефа на то, что он своим делом занимается не как профессионал, а как средневековый мститель. Он себя таковым не считал и даже обижался на подобное сравнение, будучи уверенным, что он лишь борец за идею.
– Эмоции, Антон, никогда не способствовали рассудительности, – продолжал Быков. – А нам с тобой надо быть хладнокровными. Можно делать свое дело и равнодушно, но это будет другой крайностью. Из равнодушного никогда не получится настоящий профессионал. Мы с тобой должны просто любить свою работу, понимать ее нужность и важность. Понимать, что никто, кроме нас, не сделает ее лучше. Отдавать себе отчет, что это наш долг.
Собственно, как тогда показалось Антону, Быков на его вопрос не ответил, или ответил, но слишком туманно. Почему-то сегодня эта старая фраза звучала в мозгу иначе. Откуда-то всплыло словосочетание «убить без ненависти». Может, это и есть ответ, может, именно в этом и таится глубокий смысл – палач должен выполнять свой долг, но не имеет права ненавидеть? А раз так, тогда самому Антону до профессионализма еще очень далеко, потому что он очень ненавидит преступников в погонах. Правда, он и не палач, но что это меняет?..
Настрой у него сегодня какой-то странный. Мир представлялся, словно потерявшим яркость красок, люди раздражали, шум городских улиц был невыносим. Антон даже замедлил шаг, когда впереди показались часовня и ворота в ограде кладбища. Все те же четверо пожилых женщин и все тот же одноногий дед с костылем. Он всегда подавал им милостыню, когда выходил с кладбища, подавал машинально, не из сострадания, а потому что так принято. Он прекрасно знал, что в городе практически нет настоящих нищих. Всеми командуют бригадиры, расставляют по улицам, подземным переходам, вокзалам и кладбищам, а в конце рабочего дня они сдают им выручку и получают зарплату. Но на кладбище думать об этом не хотелось.
Антон сунул уже руку в карман куртки за кошельком, но вдруг увидел, как в калитку юркнул мальчик лет двенадцати, а следом с завидной скоростью ворвался здоровый парень с бритым черепом. Лицо у него было зверское, ненавидящее, и Антон уже пожалел, что автоматически сработала реакция, когда он мгновенным броском поймал мальчишку за руку и притянул к себе.
– Спасибо, братан, – кивнул бритоголовый и протянул руку к мальчишке: – Ну!
Пацан усмехнулся, мастерски сплюнул сквозь зубы, высыпал ему в ладонь горсть мелочи с парой бумажных «десяток» и детским голоском, но не с детскими интонациями бросил:
– Да на, волчара!
Антон вытянул руку и остановил бритоголового, который замахнулся.
– Еще увижу здесь, – рыкнул парень, – пополам порву! Всем скажи!
Антон отпустил мальчишку, когда бритоголовый удалился в сторону ворот. Паренек шмыгнул носом, еще раз сплюнул и поднял немытое лицо на Антона:
– Че, легче тебе стало, да? Ну, поймал, и че? Я бы себе хлеба купил, а эти морды в ресторане прожрут. Знаешь, сколько они за день собирают со своих точек?
– Ты чего разорался? – грустно улыбнулся Антон. – Я тебя, вообще-то, при совершении преступления задержал. Знаешь, как это называется?
– Пошло, поехало! – по-взрослому вздохнул пацан. – Ты легавый, что ли? Ну, веди в участок, но только без толку все это.
Выглядело все это скорее комично. Эдакий маленький бунтарь! А вон у оградки какой-то могилы в зарослях сирени сидят за столиком еще четверо. Тоже бунтари-бродяжки. Не оборванцы, но явно давно не мылись и не стирали одежду.
Эту проблему Антон знал еще с институтских времен. Теперь в полицейских вузах уже не говорили, что источниками бродяжничества среди детей и взрослых является неблагополучие в семьях и стечение обстоятельств. Теперь ученые уверенно заявляют, что склонность к бродяжничеству заложена на хромосомном уровне. У кого-то она есть, а у кого-то ее нет. И примеры приводятся, когда в благополучной, абсолютно нормальной, чуть ли не эталонной семье сын постоянно убегает из дома, ночует на чердаках и в подвалах. И никто: ни родители, ни соседи, ни сам мальчишка – не может объяснить причин этого. Дома и сытно, и чисто, и родители не ругают, и ничем не обделяют, а вот тянет его, и все.
– Твои? – кивнул Антон в сторону лавки.
– А че? – сразу сделал злое лицо пацан и отступил на шаг, приготовившись бежать. – Мы тебе мешаем?
Антон почему-то был уверен, что это одна компашка пацанов, промышлявших на этом кладбище.
– Слушай, ты там что-то насчет пожрать говорил, – улыбнулся Антон как можно приветливее. – Там через дорогу киоск есть. На тебе деньги: купи курицу-гриль и напитка какого-нибудь. Я бы с вами тоже перекусил.
Мальчишка посмотрел округлившимися глазами на протянутую ему тысячную купюру, потом молча взял ее, подозрительно взглянул на этого странного светловолосого парня и махнул своим дружкам.
– Э-э, я щас!
Антон проводил взглядом убегавшего пацана и не спеша двинулся к его приятелям. Подойдя к лавке, он с удивлением увидел, что мальчишек здесь всего трое, а четвертой была девочка. Худая, высокая, хотя по возрасту вроде бы младше остальных.
– Можно с вами посидеть? – спросил он.
– Место некупленное, – проворчал один из мальчишек, отодвигаясь на всякий случай на другой конец лавки.
На Антона компания смотрела настороженно, но с интересом, видели, как он их дружку деньги давал.
– Курить есть? – с некоторой наигранной развязностью заговорил самый мелкий из пацанов.
– Не курю, и вам не советую.
– Ты полицай, штоль?
Антон обвел взглядом малолеток. Смотрели на него иронично, немного настороженно, но без страха. Как на чудака. Он вдруг вспомнил свое детство. Сначала благополучное домашнее, потом интернатовское, когда похоронил маму. Там он с такими встречался. Такими же независимыми, не признающими никаких авторитетов, живущими только сегодняшним днем. Ощутив какое-то внутреннее родство с этой ребятней, Антон просто сказал:
– У меня мама здесь похоронена. А вы, видать, полицию не любите. А почему «полицай»? Это ведь во время войны так называли…
– Да знаем! – перебил его другой мальчишка. – И эти не лучше. Нищих обирать – это как, нормально? Они специально их сюда поставили, а потом дань с них берут, за то что «крышуют».
– Мою маму милиционер убил, – неожиданно для себя самого произнес Антон. – Тогда так полиция у нас называлась.
– Они могут, – загалдели ребятишки. – У Нинки вон матуху в камере застудили, а теперь ее в интернате держат… А у меня батяня ни за что сидит!
За несколько секунд Антон наслушался такого, что хватило бы на несколько сюжетов для романов или фильмов. Ребятишки выпаливали свои истории с негодованием, без всякой бравады. Единственное, что сквозило в их интонациях, – это оправдание своему образу жизни, какой-то нигилизм вперемешку с подростковым максимализмом. Все плохо, все плохие – ну и ладно, мы против всех и на всех плюем.
А потом прибежал Аркашка, так звали того мальца, которого он посылал в магазин. К большому удивлению Антона, Аркашка даже вернул ему сдачу. Смешно было то, что он всем купил пепси-колы, а доброму незнакомцу персональную коробку натурального сока. Курицу компания прикончила минут за десять, а потом солидно закурили и откинулись на спинку лавки. Антон не стал возражать и ругать детвору за курево. Здесь они могли делать, что хотели.
