Иван Бодунов - Записки следователя
— Не слышу вас,— сказал Васильев.
На другом конце провода что-то шептали так тихо, что ни слова нельзя было разобрать. Видно, человек боялся, что его подслушают. Все-таки Иван разобрал свою фамилию.
— Васильев говорит,— сказал он негромко, но очень отчетливо.
И снова в трубке зашептал взволнованный голос.
— Тот, который скрипел зубами,— расслышал наконец Васильев.
Столько раз за последние месяцы Васильев вспоминал все подробности ограбления, что сразу же понял: это предводитель банды, ограбившей Кожсиндикат, который стоял на столе, стрелял и скрипел зубами. Неужели наконец-то проглядывает свет в этом запутанном деле? У Васильева заколотилось сердце, но он взял себя в руки.
— Кто говорит? — негромко спросил он.
— Павлов,— зашептали в трубке,— кассир, то есть младший кассир.
Этого можно было не объяснять — Васильев помнил наизусть все фамилии работников Кожсиндиката.
— Вы встретили грабителя? — спросил он.— Где?
— Вошел в ресторан «Квисисана»,— зашептали в трубке.— Я звоню из парикмахерской.
— Он один? — спросил Васильев.
— Вдвоем с женщиной.
— Товарищ Павлов,— отчетливо проговорил Васильев,— стойте у входа в ресторан, мы будем через несколько минут. Если он выйдет, идите за ним,
— Хорошо,— прошептали в трубке.
Но Васильев уже не слушал. Наконец настало время действовать. Как он ждал этой минуты последние два месяца!
Когда Васильев выходил из кабинета, снова зазвонил телефон, на этот раз он был уверен — звонит начальство.
Он не стал задерживаться. Во-первых, надо рыло очень спешить — теперь каждая минута была дорога,— а во-вторых, он был уверен, через несколько часов ему будет что доложить начальнику.
В машину сели втроем. Все трое были в штатском. Машина промчалась по Дворцовой площади, по Миллионной, по Марсову полю и выехала на Садовую. Этот путь был длиннее прямого, но зато машина могла подъехать прямо к дверям «Квисисаны», помещавшейся на Невском, в двух шагах от Садовой. Как только свернули на Невский, Васильев увидел стоящего на краю тротуара Павлова. Он ждал их с другой стороны и увидел только тогда, когда машина остановилась. Он радостно заулыбался. Обрадовался, увидев его, и Васильев. Значит, скрипящий зубами еще в ресторане. Три оперативника угрозыска вышли из машины, как будто бы даже не торопясь. Незачем было создавать на улице ощущение каких-то чрезвычайных событий. Просто подъехали в машине три человека к ресторану, зайдут, пообедают, может быть, выпьют бутылку вина. Поздоровались с Павловым, пошутили — просто встретили, мол, приятеля, пошли в ресторан. В гардеробе не торопясь разделись, получили номерки, постояли перед зеркалом, причесались. В зале ресторана было почти пусто, только за одним столом сидела компания из трех молодых людей и за другим столом сидели мужчина и молодая, очень красивая женщина. Не требовалось даже кивка Павлова в их сторону, чтобы понять безошибочно: это и есть скрипевший зубами. Васильев с товарищами занял третий стол. Васильев сел лицом к грабителю и внимательно на него посмотрел. В этом не было ничего подозрительного. Посетители ресторана часто осматривают тех, кто пришел раньше. Откинувшись на спинку стула, Васильев тихо сказал одному из сотрудников:
— Мужчину берем мы с тобой.
Вид у него был при этом спокойный и благодушный; пришел человек в ресторан, предвкушает вкусный обед и говорит товарищам: «Что-то я сегодня проголодался!» — или какую-нибудь другую безобидную фразу.
Потом уже довольно громко Васильев добавил:
— Сядем к окну, товарищи, на прохожих посмотрим.
Все четверо встали и не торопясь пошли к большому, выходящему на Невский окну, перед которым стоял столик. Скрипящий зубами даже не посмотрел на них: мало ли, люди хотят выбрать столик поудобней. Он в это время рассказывал своей красивой спутнице что-то, наверно, очень смешное: она весело смеялась, откинув голову.
Васильев с одним из оперативников обошли скрипящего зубами с двух сторон. Второй оперативник шел немного сзади. Васильев посмотрел на своего товарища и чуть заметно кивнул ему головой. В одну секунду обе руки скрипящего зубами были схвачены и завернуты за спину. Третий оперативник в это же время взял за руки женщину.
— Тихо,— сказал Васильев.
И хотя он сказал это еле слышно, в голосе его была такая решительность, что скрипящий зубами не шевельнулся. Он только оглядывал бешеными глазами эту безобидную компанию, которая так внезапно захватила его. Он был маленький, сухопарый человечек с нервным, некрасивым лицом.
Женщина была совершенно растеряна. Она смотрела на этих штатских мужчин, по-видимому трезвых, и не могла понять, что тут: попытка ограбления, какое-то неожиданное хулиганство?
— Оружие,—шепотом сказал Васильев.
Он провел рукой по карманам задержанного. В каждом кармане было по револьверу. Васильев переложил их к себе.
— Пойдете тихо? — спросил Васильев.
Арестованный кивнул головой.
Две компании—шесть человек, видно случайно встретившиеся здесь знакомые,— спокойно прошли через пустой зал ресторана. Трое мужчин шли, взявшись под руки, четвертый мужчина вел под руку даму, пятый шел немного позади. Трое молодых людей, оставшиеся единственными посетителями, проводили глазами красивую женщину, подняли рюмки и чокнулись, очевидно желая дать ей понять, что пьют за ее здоровье. Дама им не улыбнулась, но молодые люди торжественно выпили свои рюмки. Гардеробщик подал даме очень дорогое котиковое манто. Он был опытный гардеробщик, понимал толк в мехах и думал, что эта компания даст ему хорошо на чай. Но почему-то получилось не так. Мужчины оделись быстро и ушли, даже не посмотрев на гардеробщика и швейцара, хотя гардеробщик усиленно им кланялся, а швейцар, рассчитывая тоже получить какую-нибудь мелочь, широко распахнул перед ними дверь.
МАТЬ И ДОЧЬ
Теперь нельзя было терять ни минуты. Как только сели в машину, Васильев спросил:
— Фамилия?
— Сизов.
— Имя?
— Михаил.
— Где живете?
Сизов промолчал, очевидно раздумывая, стоит ли называть адрес. И тут вдруг заговорила женщина:
— Петроградская сторона, Широкая улица. Это мой муж. Он живет у меня.
Поехали на Широкую. Вошли в большую четырехкомнатную квартиру, обставленную не просто богато, а как-то вызывающе, кричаще богато. Открыла дверь немолодая полная женщина необычайно величественного вида, которая, любезно улыбаясь, пропустила всех в переднюю. Она решила, по-видимому, что хозяйка с мужем привели к себе гостей. У нее сделалось растерянное лицо, когда Васильев показал ей служебное удостоверение. Тут же начался допрос. Оказалось, что молодую жену Сизова зовут Серафима, что величественная женщина ее мать, а отцом ее был петербургский купец Попов, который после революции бежал за границу, взяв с собою все ценности, кроме жены и дочери, которых он то ли запамятовал взять, то ли просто решил, что без них ему будет за границей удобней.
— Вы понимаете,— объясняла величественная дама,— мы с Серафимой остались совсем без средств, а я не привыкла нуждаться. И я и Серафима, мы выросли в богатстве. Мой батюшка был человек с состоянием, муж был очень богат, я никогда не думала, что он оставит нас с Симой без всяких средств. Представьте себе, он сказал, что едет всего на неделю в Псков по торговым делам, а потом вдруг письмо из Парижа. Он пишет, что уже не вернется. Я побежала к его друзьям, а он, оказывается, все продал, накупил на черной бирже валюты и всю, совершенно всю, увез с собой. Я была просто в отчаянии. Пришлось продать обстановку. Было немного золотишка, тоже пришлось спустить. А Сима подрастает, барышне нужно хорошо одеться. Как нам ни трудно было, а на это я денег никогда не жалела. Я всегда говорила Симе: «Помни, Симочка, что твоя красота единственное наше достояние. Пожалуйста, чтобы никаких романов со студентами и вообще со всякой шушерой. Твой муж должен быть человеком состоятельным, мы с тобой не можем жить в бедности». Но в Советской России нет солидных состояний. Эти купчики — нэпманы, как теперь говорят,— все это ненадежно. Сегодня у него магазин, а завтра его описали. А дочь у меня одна. Я не могу рисковать. И вот наконец попался Михаил Антонович, человек солидный, с образованием. Правда, он старше Симы, но я Симе говорю: «Что же делать, если твой папа от нас убежал. Ведь должен же кто-то нас содержать. Не можешь же ты с твоей красотой идти в советское учреждение работать какой-нибудь пишбарышней».
Васильев допрашивал мать Серафимы в большой столовой, обставленной красным деревом. Был тут и буфет, украшенный бронзою, тесно заставленный хрусталем, фарфором и серебром. Были колонны красного дерева, на которых стояли большие вазы, и не надо было быть антикваром, чтобы понять, какие это все дорогие вещи. Богатство здесь бросалось в глаза, горделивое, заносчивое богатство.