Вячеслав Денисов - Доклад Генпрокурору
Короткое знакомство, минута на изучение удостоверения, еще минута на торги, вопросы о повестках, и – Кряжин внутри.
Минут десять ушло на объяснение причин визита. Собственно, Иван-то Дмитриевич все разъяснил быстро и уложился в тридцать секунд, а проблема возникла с товарищем Тимофеевым. Он то не понимал, под каким углом расположены его окна по отношению ко второму подъезду, то никак не мог вспомнить, что несколько дней назад практически под его окнами прибили депутата Государственной думы, то признавался, что даму по имени Вера знает недостаточно хорошо, а о тетке с прозвищем Париж-Дакар вообще впервые слышит.
Это как раз та группа свидетелей, которая следователя понимает хорошо, информацией владеет, но в силу ряда причин отказывается ею делиться. Ситуацию осложнял тот факт, что товарищ Тимофеев свой статус старшего по дому ощущал реально, считал его государственной должностью и на контакт идти решительно отказывался.
Тактика допроса в конфликтной ситуации для следователя становится самым трудным способом получения истинной информации. Проблема в том, что интересы сторон полярны вплоть до знака, которым они заряжены. Если брать конкретный пример, то товарищу Тимофееву категорически не хочется, чтобы о его сексуальной жизни, напоминающей спаривание в мире животных, узнал весь дом. И, хотя весь дом об этом знает, товарищу Тимофееву очень не хочется, чтобы этот двор узнал еще и о том, что об этом знает Генеральная прокуратура Российской Федерации.
Ивану Дмитриевичу, наоборот, очень хочется узнать, чем занимался товарищ Тимофеев в ночь на двенадцатое июня. Чем и с кем, ибо от ответов на эти вопросы зависит очень многое. За долгие годы и даже века существования следственного дела, как института правосудия, общество познало два способа, посредством которых достигается истина. Убеждение и принуждение.
Если коротко, то этот словесный отстой, напоминающий философский бред находящегося в глубокой коме нобелевского лауреата, именуется «психологической вербовкой», и старшему следователю по особо важным делам, не владеющим этим приемом, в Генеральной прокуратуре делать нечего.
Но сейчас применять его не было никакой необходимости. Иван Дмитриевич находился в другой квартире, с совершенно другим по своему идейному складу человеком и уже через пять минут разговора стал понимать, что вышеописанный способ получения информации достичь необходимого результата не в состоянии. Для любого обывателя, кто не знаком с работой следователя-профессионала, выражение «принуждение» звучит как основание для написания жалобы в вышестоящую инстанцию. Но истина заключается в том, что не любой поймет, что его, простите, поимели. Этим и отличается следователь-профессионал от следователя, чьи дела рассыпаются в суде, как переваренные пельмени. Подходящий способ принуждения из тысяч имеющихся в голове бывалого следователя возникает практически сразу, едва тот начинает понимать, что метод убеждения бессилен. Еще несколько минут на определение круга интересов собеседника, мотивации его поведения, интеллектуального уровня, и сознание следователя выдает самый подходящий способ вытянуть все, что нужно, не теряя при этом нервов и лишних калорий.
– Вы успокойтесь, гражданин Тимофеев, – перетаптываясь с ноги на ногу, попросил Кряжин. – Пригласите присесть следователя Генеральной...
– Вызывайте повесткой! Моя квартира не следственный изолятор.
– ... прокуратуры, спросите, в чем, собственно, дело. Чаю не прошу, меня в пяти предыдущих квартирах так опоили, что садиться даже не хочется. Я и не сел бы в любом случае, но предложить-то можно было? Или вас действительно лучше повесткой вызывать?
– Обязательно, – подтвердил товарищ Тимофеев. – О-фи-ци-ально. С присутствием адвоката. А сейчас я никаких показаний давать не стану. Понимаю, что Генеральная, но и вы поймите: старший по дому, как-никак...
– Это мы понимаем, – поджав губы, глупо буркнул Кряжин и стал вытаскивать из кармана сотовый телефон. – Старший по дому, это вам не... Васильев! Сейчас бери машину и езжай на Резниковскую, восемнадцать. Я в шестьдесят первой квартире. Захвати с собой постановление... – В трубке по-прежнему висела тишина, и Иван Дмитриевич добавил: – Да, тот самый бланк, в соответствии с «девяносто первой».
Захлопнул на серебристом «samsung» крышку и виновато развел руками:
– Сейчас будет такой официоз, какого свет не видывал. И повестка, и следователь Генеральной прокуратуры, и машина с мигалкой, и наручники, и вы, в эту машину усаживаемый. Если хотите акцент усилить, я сейчас еще в СОБР позвоню, оттуда автобус с парой десятков крепышей пригонят. Я по вашему условному сигналу выйду, а они, типа, опасно, зайдут через окна, двери и подвал. Двор очумеет.
Товарищ Тимофеев почему-то сделал шаг назад, освобождая проход в комнату.
– Представляю, сколько будет разговоров, – добавил Кряжин, делая маленький шажок вперед. – Двенадцатого джип с мертвым депутатом обнаружили у подъезда. Шестнадцатого управдома выметают. А был, будут говорить, нормальный с виду человек. Если не считать компрометирующих контактов с Париж-Дакар.
Управдом вспыхнул, как зарево над Манежем, но тут же погас.
– Вы, товарищ следователь, напраслину наговариваете, право дело. Зачем тут Васильев, спрашивается? Протокол какой-то... Что за «девяносто первая»?
– А это статья, по которой у меня есть все основания задержать вас на сорок восемь часов. Поскольку вы со мной разговаривать не желаете, а обстоятельства дела требуют того незамедлительно, я вас, простите за арго, «лотошу». Постановление окончательное и обжалованию подлежит лишь в Бутырке. А за это время я назначу почерковедческую экспертизу, установлю факт вашей причастности к событиям двенадцатого июня...
– Вы с ума сошли?
– Я – нет. А вы сойдете.
Товарищ Тимофеев стал проявлять признаки запоздалой суеты и глубочайшего разочарования в методах, применяемых следственным аппаратом Генеральной прокуратуры.
– Какую почерковедческую?.. Чей вы почерк будете проверять? Подождите, вы меня совсем запутали! Я не против поговорить, но при таких уязвимых обстоятельствах, как приезд Васильева...
Кряжин пожал плечами и снова вынул «samsung».
– Васильев! Отбой приезду на Резниковскую. Займись «Челси».
(Тариф «Прокурорский»: «Посылай SMS лохам все два месяца следствия за $ 0,00!».)
– Ну?
По тому, в какой позе сидел следователь, товарищ Тимофеев понял, что уйдет он не скоро.
– Что «ну»? – осторожно спросил он.
– Где эта Верка-модистка, Париж-Дакар, Уренгой-Помары-Ужгород?
– Я вас, право, плохо понимаю, – признался товарищ Тимофеев. Лет ему было под пятьдесят, он уверенно косил под наименее информированного во вверенном ему общественностью доме, и весь вид его говорил о категорическом нежелании разговаривать на заданные темы. – Вера у нас в доме одна. Но я не понимаю, почему вы ищете ее здесь. Гражданка Семиряжская проживает в сороковой квартире.
Едва он успел это сказать и задуматься над следующей фразой, как в прихожей мелодично пропел звонок. Тимофеев бросил взгляд на следователя, по лицу которого блуждала наглая улыбка, и направился к двери.
– Сумки возьми! – чччмок!..
– Вера, у меня Генеральная прокуратура... – тихо, с достоинством, ибо Тимофееву хорошо известно, что в комнате слышим каждый звук.
Кряжин вышел в коридор как старинный друг семьи и облокотился на косяк.
– А вот и хозяйка домой пришла, – разглядел он пакеты с провизией, поверх которой в одном лежал рулон туалетной бумаги. – А вы говорите – в сороковой. Или вы «тимуровец», гражданка Семиряжская? Разносите недееспособным харчи от собеса?
– В чем дело, гражданин? – по-бабьи, выпалив первое, что свалилось на язык, взвизгнула Верка.
Через несколько минут, окончательно выяснив отношения, все трое разместились за антикварным столом товарища Тимофеева. Окидывая их короткими, но цепкими взглядами, слушая бестолковую болтовню, на самом деле являющуюся заговором, Кряжин продолжал осматривать квартиру. Семиряжская говорила одно, товарищ Тимофеев другое, потом они, обработав между собой один вопрос, переходили ко второму. Иван Дмитриевич слушал бы это бесконечно, настолько забавен был ему этот наивный процесс сбить с толку его, сорокадвухлетнего ужика, почти двадцатку отдавшего прокурорскому следствию.
– Все? – уточнил он, улыбаясь одними глазами. – С основной линией поведения определились? Теперь будем разговаривать. Вспомним двенадцатое июня. Именно утром этого дня мальчишкой из двадцать второго дома по улице Резниковская был обнаружен труп депутата в джипе, припаркованном к подъезду этого дома. Кто что видел?
Никто не видел ничего. Кто бы мог подумать иначе?
– Вот это меня и настораживает, – признался Кряжин. – Если бы Вера Анатольевна сразу призналась в том, что видела неизвестного мужчину той ночью, я бы успокоился и увел свое подозрение в другое русло. А так – нет, не получается... Вы свои первые показания помните, Семиряжская?
