Виктория Платова - Ритуал последней брачной ночи
В конце выдохшаяся корреспондентка перешла на блиц: любимый автор, любимое блюдо, любимый город, любимое время года. Весь этот длинный, никому не нужный список Чарская разыграла как по нотам: «любимая кухня — мексиканская» (а какая же еще? Не русские же пельмени жрать на глазах у изумленной публики); «любимый автор — Борхес» (кто такой Борхес, я не знала, должно быть, из тех, кто слова в простоте не скажет); «любимый город — Вена» (похоже, тебя там хорошо драли, в Вене!); «любимое время года — осень»…
Я отложила интервью. Читать всю эту фигню было невыносимо.
Даже «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ — ОТГАДАЙ САМ!» выглядели более предпочтительно. И я снова взялась за них. И застряла на глубокомысленном абзаце о том, как использовать оговорки подозреваемых.
Вена.
Что я подумала, когда прочла о том, что любимый город Чарской — Вена? Что-то непристойное… Ага, «здорово тебя там драли, в Вене»… Но почему я вдруг так ополчилась против Вены?..
Чарская не была москвичкой, это точно, я где-то читала об этом. Зубастая крошка из провинции, которая жаждет получить от жизни все… Вряд ли такая выберет в качестве идеала патриархальную Вену. Париж — я понимаю, общее место, также как и Венеция. Нью-Йорк — столица Мира, Лос-Анджелес с пиявкой-Голливудом — столица анти-Мира… Чарская из кожи вон лезет, чтобы выглядеть экзотичной, — но тогда выбирают Гонконг или Барселону. А Вена — слишком пресный город, постылая жена, много лет прикованная к инвалидному креслу…
Так почему все-таки Вена?
И эта история о недавно пережитом бурном романе.
А Олев Киви жил в Вене.
Я даже рассердилась на себя: вот для чего были вызваны к жизни все эти тупоумные построения — чтобы связать Чарскую и Киви. Но Чарская слишком порочна, чтобы убить. Ей просто не хватило бы терпения убить. Устраивать истерики — это да… Разыгрывать сцены из всех пьес сразу — это да… Но с мертвыми нельзя вести игру. Они плохи уже тем, что не отвечают на поданную им реплику. Их нельзя унизить блистательным рисунком роли и заочно обвинить в профнепригодности. А Чарская привыкла вести игру — со всеми и всегда…
Надо же, какие мысли приходят мне в голову! Нужно обязательно поделиться ими с Монтесумой — вот кто сумеет оценить их по достоинству.
Раздуваясь от чувства собственного превосходства над всякими там актрисульками, я сложила бумаги и отправилась в комнату: будить Сергуню. Но прилагать к этому усилия не пришлось — мой персональный охотничий пес не спал.
— Ну, как? — спросил у меня Сергуня подсевшим за ночь голосом. — Разобралась? Тебя все устраивает?
— Ты гений, Сергуня. Придется обратиться с ходатайством к твоему руководству. Чтобы объявили тебя репортером года.
— Уже объявили, — он привстал на локте. — Так что ты опоздала.
— Поздравляю, — я наклонилась и поцеловала его. — А можно мне еще поэксплуатировать лучшего репортера года?
— Рискни.
— Мне нужен выход на Филиппа Кодрина. Ты можешь это устроить?
Сергуня демонстративно отвернулся к стене.
— Ты можешь это устроить? — снова повторила я. Вместо ответа он почесал задницу. И промямлил:
— Если ты объяснишь, зачем тебе это нужно. Мне надоело, что меня используют вслепую.
Ну да, конечно. Морячка-гастролера Рейно тоже использовали вслепую. Но он хотя бы получил за это две штуки баксов. Воспоминание об этой утрате снова привело меня в ярость. Я резко дернула Сергуню за плечо и перевернула на спину. И совсем близко увидела его глаза — глаза маменькиного сынка, застигнутого с перепечаткой «Камасутры» в туалете.
— В этом деле всех используют вслепую. Почему ты должен быть исключением? — прошептала я и для убедительности потрясла его за плечо.
Маменькин сынок оправился, он был полон решимости доказать, что в руках у него никакая не «Камасугра», а роман Чернышевского «Что делать?».
— Почему ты должен быть исключением? — снова повторила я.
— Потому что я не играю в ваши игры.
— Ты уже в команде, паренек. Причем в основном составе. — Нельзя, чтобы он забыл, с кем он имеет дело. В конце концов, меня, а не его объявили в федеральный розыск. Могу я этим воспользоваться? Могу или нет, черт возьми?!.
* * *Редакция «Петербургской Аномалии» занимала полуподвальное помещение на Фонтанке и, судя по отсутствию вывески, пыльным стеклам и наполовину сожранной ржавчиной железной двери, уже давно находилась на нелегальном положении.
— Что так тухло? — спросила я у Сергуни. — У вас же приличные тиражи.
— Конспирируемся…
— Оскорбленные знаменитости морды бьют?
— Я не стал бы преувеличивать… Но, в общем, конечно, случаются инциденты. Недавно выпускающему ребра сломали, еще на Марата. Так что пришлось сюда переехать.
— Обязательно рукоприкладствовать? — Втайне я мелко порадовалась сломанным ребрам газетных стервятников. — Что ж в суд не подают?
— А бесполезно, — Сергуня расплылся в мефистофельской улыбке. — Мы же желтая пресса. С нас взятки гладки. Вот и переезжаем, пока главного не подорвали. На радиоуправляемом фугасе.
— А если подорвут?
— Без работы не останемся, не беспокойся. Знаешь, какие у нас зубры? Достанут кого угодно, даже Мадлен Олбрайт на очке.
— Лихо. А кто такая Мадлен Олбрайт? Манекенщица? — Кажется, я уже где-то слышала это имя. Странно только, что «Дамский вечерок» никогда о ней не упоминал.
— Укротительница тигров, — отрезал Сергуня, закрывая тему. — Сделаем так. Подождешь меня во дворе. Я быстро.
Расставшись со мной, репортер в три кенгуриных прыжка достиг дверей обветшавшей криминальной крепости. А я пристроилась на железной лавке у глухой стены.
Сергуни не было около получаса. И все это время вокруг «Аномалии» кипела бурная жизнь. Железная дверь с периодичностью в несколько минут выплевывала революционные тройки с видеокамерой и героев-одиночек с потертыми кофрами. С той же периодичностью дверь всасывала юродивых всех мастей: от безногого калеки до двух трансвеститов, продефилировавших по двору в томном ритме аргентинского танго.
Что и говорить, газета «Петербургская Аномалия» явно оправдывала свое название.
За мыслями об этом феномене меня и застал Сергуня.
— Скучаешь? — покровительственно спросил он.
— С вами не соскучишься, — совершенно искренне ответила я.
— Держи, — он бросил мне на колени какое-то удостоверение.
На синих корочках маячил небрежный оттиск «ПЕТЕРБУРГСКАЯ АНОМАЛИЯ». Я раскрыла удостоверение и прочла: «КАРПУХОВА РИММА ХАЙДАРОВНА. КОРРЕСПОНДЕНТ». К удостоверению была присобачена фотография сорокапятилетней матроны, уже вошедшей в стадию раннего климакса.
— Ну как? — Сергуня подмигнул мне.
— Что — как?
— Поработаешь Риммой Хайдаровной?
— Боюсь, что с фотографией будут проблемы… — Даже с котом Идисюда у меня было больше сходства, чем с неизвестной мне Риммой Хайдаровной.
— Фигня, — оптимистично заявил он. — На такую лабуду никто и внимания не обратит. А если обратят — скажешь, что болела, когда фотографировалась… Ветряной оспой.
— Где ты его достал, это удостоверение?
— Из сумки вытащил, — Сергуня явно прогрессировал в сторону криминальных сообществ.
— А никого помоложе не нашлось?
— Те, кто помоложе, меня и на километр не подпускают.
— Почему?
— Откуда же я знаю? Не в их вкусе… — Сергуня нахохлился и затряс подбородком.
Я поцеловала его в краешек обиженного рта — со всей нежностью, на которую была способна: в конце концов, он это заслужил.
— Вот так всегда. О чем пишешь — то и имеешь, — прокомментировал мой невинный дружеский поцелуй Сергуня. — Последний раз с сатанистами целовался, тоже незабываемые ощущения.
Мы миновали проходной подъезд, обильно политый мочой героев и злодеев «Петербургской Аномалии», и оказались на Караванной — как раз между Домом кино и цирком. И снова я подумала о том, что лучшего места для этой газетенки и придумать невозможно.
— Как будем его вычислять? — спросила я.
— Кого?
— Филиппа.
— Пойдем сначала перекусим, а там видно будет…
…Я заказала себе блины с икрой, а Сергуня — с селедочным маслом. Жратва была отменной, но на этом прелести крошечной забегаловки в псевдорусском стиле заканчивались: здесь нельзя было курить, спиртного не наливали и никто не играл в углу на балалайке. Не было даже чучела медведя с подносом для чаевых «на восстановление храма Великомученицы Евфимии».
Зато спустя двадцать минут появился Филипп Кодрин.
Филипп во все стороны вертел своей идеальной головой: должно быть, кого-то разыскивал. Не успела я сообразить, что к чему, как Сергуня помахал ему рукой.
— Ты что, назначил ему встречу? — зашипела я, едва не подавившись остатками икры.
— Ты против?
— Да нет… Просто не думала, что вы знакомы.
— Я же занимался делом его сестры, — шепотом объяснил Сергуня. — И прекрати на него пялиться. Если будешь строить глазки — соскочит, учти.
