Пропавшая сестра - Марр Эль

— Bonjour, — громко говорю я.

Внутри слышно какое-то движение, но непонятно, вернулась ли женщина к своему занятию или ушла в дальнюю комнату, чтобы отвязаться от меня.

— Хеллоу!

Снова никакой реакции.

Почему я решила, что это та самая соседка, которая опознала Анжелу на фотографии? На лестнице еще дюжина квартир, это мог быть кто угодно из жильцов.

Я подхожу к квартире Ману. Кровь пульсирует в висках.

— Bonjour? — Я стучу костяшками пальцев по двери. Она распахивается.

— Эммануэль?

В передней уютно и чисто. Туфли аккуратно выстроены в ряд перед дверью, скромная тахта накрыта оранжевым вязаным пледом. Журналы на столике сложены ровной стопкой. Как будто здесь живет женщина средних лет, а не студентка университета. Я закрываю за собой дверь. Замок болтается на одном гвозде, как будто дверь выбили ногой снаружи.

В нос ударяет вонь, от которой к горлу подступает тошнота. Похоже, что протухла какая-то еда. В раковину свалены немытые тарелки. На кухню заходить не хочется, и я иду в другую сторону. Спальня напоминает квартиру в Сан-Франциско — не больше коробки из-под обуви. Все стены увешаны фотографиями. На них — молодая полноватая женщина с волнами вьющихся волос, прямым носом и маленьким подбородком. На одних она улыбается в объектив, на других кривляется с подружками, радуясь жизни, на третьих — погружена в свои мысли. На почетном месте, перед кроватью, застеленной едва ли не с армейской аккуратностью, профессиональные фотографии на фоне пейзажей пустыни. Видимо, хозяйка любовалась ими перед тем, как заснуть.

Я осматриваю спальню в поисках признаков того, что Ману жива и невредима. Вдруг найдется вчерашний чек из ресторана или магазина. Хоть какой-нибудь намек на то, что Анжела не причастна к ее исчезновению, чтобы рассеять подозрения инспектора Валентина.

На прикроватном столике стоит лакированная деревянная рамка с фотографией Эммануэль и какого-то довольно симпатичного мужчины. Они ласково прижимаются друг к другу щеками, солнце освещает их счастливые лица. Подбородок мужчины покрывает небольшая щетина, у него серо-зеленые глаза и ямочки на обеих щеках, над одним глазом нависает завиток черных волос. Я беру рамку в руки, чтобы рассмотреть фото поближе. Конечно же, это тот же самый парень, что и на фотографии с Анжелой. На той, которую я нашла в коробке под кроватью Анжелы в самый первый день с Себом. Значит, это парень Эммануэль? Неужели Анжела увела его у нее?

Где-то скрипит половица. Мое сердце замирает, и я задерживаю дыхание, прислушиваясь к звукам, доносящимся из прихожей. Сунув рамку с фото в сумочку, я заглядываю в гостиную.

— Шейна? — Жан-Люк приоткрывает дверь.

Из квартиры напротив несется бодрое техно. Певица пытается перекричать музыку, но ей это не очень удается.

— Привет, Шерлок. Заходи.

Он закрывает дверь за собой, чтобы не слышать шума. Удивленно смотрит на сломанный замок.

— Чья это квартира?

— Подруги Анжелы. Утром я стучала в твою дверь, но тебя не было дома.

Проходя мимо кухни, Жан-Люк зажимает себе нос.

— Ну да, меня рано утром вызвали в офис. Поганая работенка не ждет…

Он отступает на шаг, разглядывая выцветший диван и лоскутные подушки. На кухонном столе лежит стопка писем.

— Что мы здесь делаем, Шейна?

Я прижимаю палец к губам, и он удивленно таращится на меня.

— Это быстро, — говорю я шепотом. — Я кое-что ищу. А ты пока присядь.

Щеки Жан-Люка розовеют, но не вижу смысла посвящать его в детали. Честно говоря, я всегда так поступаю. Может, поэтому никто не пытался связаться со мной из Сан-Диего, даже тетушки, ведь я улетела, никому ничего не сказав. Конечно, у Жан-Люка могут быть неприятности, но на этой неделе я эгоистка. И, как стало ясно еще в понедельник, не стоит слишком сближаться с французами.

Жан-Люк разводит руками.

— Может, придем в другой раз, когда она будет дома? Мне все это не нравится. Серьезно.

Он озирается вокруг, словно боится, что одна из лоскутных подушек оживет и бросится на него.

— Что именно ты ищешь?

Я придаю лицу невинное выражение, широко раскрыв глаза и приоткрыв губы.

— Какую-нибудь фотографию Анжелы из последних. Для похорон.

Он оглядывает комнату. В ней нет ни одного окна. Только дверь в дальнем углу кухни, ведущая, вероятно, в ванную или кладовую. Он перебирает стопку пивных подставок, заходит в спальню. Смотрит на фотографии на стенах.

— Все. Мы уходим.

— Что случилось? Почему?

В руках у меня пачка листовок, извлеченная из буфета.

— Ты солгала мне, Шейна. Мне нельзя находиться здесь. Фотографию этой девушки показывали в новостях. Это Эммануэль Вуд, она недавно пропала.

Он скрипит зубами.

— Я, блин, сотрудник посольства, Шейна. Мне нельзя быть здесь.

— Черт, — хлопаю себя ладонью по лбу, делая вид, что не подумала об этом. Он хмурится еще сильнее.

— Извини. Еще пара минут, и мы уйдем. Ладно?

— Шейна, нет. Не ладно. Знаешь, если вытягиваешь короткую спичку, не надо пытаться сбагрить ее кому-то другому.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он поднимает руку, останавливая меня.

— Мне надо уходить. Не могу поверить, что ты привела меня сюда.

Краем рубашки Жан-Люк, бормоча что-то по-французски, вытирает пивные подставки, к которым только что прикасался, дверную ручку, затем открывает дверь ногой.

— Эй, погоди, ты куда?

Он медленно поворачивается. Потом прищуривается, окидывая взглядом комнату за моей спиной.

— Куда угодно, Шейна, лишь бы подальше отсюда. Это… так нельзя.

Мы знакомы всего несколько дней, но он, не задавая вопросов, пытался помочь мне. Он первый, с кем я почувствовала хоть какую-то человеческую близость за долгое время. Осознание всего этого наполняет меня липким холодом. При виде его раздражения у меня сжимается грудь.

— Мне… мне очень жаль, — мое извинение звучит неубедительно.

Жан-Люк криво усмехается, переступает порог и захлопывает дверь ногой. Слышатся его удаляющиеся шаги по ступенькам, и мне хочется броситься за ним и все рассказать, хотя я понимаю, чем он рискует. Наконец отбрасываю эмоции. Жан-Люк не простит мне обмана. Его прощальная усмешка сказала об этом без всяких слов. Ну и пусть. Не он первый.

Если Ману действительно пропала, она не будет возражать, если я заберу фотографию. Мне просто нужно что-то, оправдывающее Анжелу. Хотя бы недавнюю записку от нее со словами «лучшей подружке» в постскриптуме. Все что угодно, лишь бы доказать, что сестра непричастна к ее исчезновению.

Я готова даже залезть в кладовку Ману, но из-за этого жуткого запаха плесневеющего сыра… Нет, не сыра, а чего-то гораздо более противного…

Чем ближе я подхожу к кухне, тем вонь становится нестерпимей. От нее щиплет глаза и начинаются спазмы в желудке. На тарелках в раковине протухшие остатки ужина — гнилая капуста, недоеденный бифштекс и горох, ссохшийся до такой степени, что им можно стрелять из пневматического пистолета. Чем ближе к раковине, тем более удушливым становится воздух в непроветриваемой квартире, и я прикрываю рот, чтобы сдержать рвотные позывы. Тут явно не только грязная посуда. Осторожно, двумя пальцами приподнимаю концы тарелок, чтобы обнаружить источник запаха, и понимаю, что смрад идет не от раковины, а из закрытого шкафчика под ней. Я отступаю на пару шагов. Меня охватывает ужас. Сердце заглушает басы техно с лестницы. Новая волна тошноты подкатывает к горлу. Я еще надеюсь, что это просто мусорный бак или остатки какой-нибудь испортившейся еды…

А может, подгузники? Но в квартире нет признаков присутствия детей.

Дохлая крыса?

Я тянусь к дверце шкафчика дрожащей рукой, мысленно жалея, что рядом нет Жан-Люка. Когда полиция была здесь в последний раз? Дергаю за ручку, но шкафчик не открывается. Я снова тяну. Что-то его держит. Дверцу перекосило и заклинило. Упираюсь ногой в соседнюю дверцу и дергаю изо всех сил.

Шкафчик распахивается, и передо мной предстает скрюченный в три погибели обнаженный труп. Черная сеть вен паутиной оплетает руки и ноги. Ногти сложенных на груди рук покрыты лаком с блестками. Черные волосы спадают вперед, закрывая лицо. Оглядываюсь на дверь — она по-прежнему закрыта.