Джим Томпсон - Побег
— И я точно так же думаю о тебе, Ма.
— Но... — продолжила она. — Я в чужих драках не участвую. И не стану влезать во все это глубже, чем уже влезла. Если у вас двоих случилась ссора, которая, по мне, так лучше бы у вас не случалась, улаживайте ее где-нибудь в другом месте. А иначе я ее улажу, и тогда той стороне, которая заварила кашу, придется невесело.
Она помолчала, переводя взгляд с одного на другого и ожидая, когда они подтвердят, что ознакомлены с ее заявлением. Кэрол сделала это с несколько большей готовностью, чем Док.
— Ну вот и отлично, — мягко кивнула Ма. — А теперь... в норах есть немного воды, возможно чуточку затхлой, но вы сможете ее пить, если вас по-настоящему одолеет жажда. Конечно, никакой жратвы. Пока будете там сидеть, можете обойтись без нее. Никакого курева и никаких спичек — там для этого недостаточно воздуха. Ну вот, кажется, и все. Хочешь, чтобы я помогла вам спуститься, Док?
Док покачал головой:
— Спасибо, я сам вполне справлюсь. Ты имеешь какое-нибудь представление о том, как долго это продлится, Ма?
— Ну, я бы сказала, что до завтрашней ночи. Но ты знаешь, как это бывает, Док. Поживем — увидим. — Она гортанно засмеялась. — Ах да, я кое-что забыла! Таблетки снотворного. Не могу точно сказать, где они, но вы пошарьте там вокруг, и найдете их.
— О, отлично! Я как раз собирался о них спросить. А теперь, будь любезна, посвети мне.
Ма снова опустилась на корточки, навела луч фонарика на стенку карьера. Док внимательно ее осмотрел, потрепал ее по плечу и встал, балансируя на краю.
— Хорошая ночь, — сказал он, коротко улыбнувшись Кэрол, — очень хорошая ночь для тебя, дорогая. — Потом он прыгнул — солдатиком. Было слышно, как он крякнул, войдя в воду, нырнул и вынырнул. А потом, схватившись за кусты, оттолкнулся и снова исчез под водой. И больше не показывался.
— Теперь он уже там, — спокойно сказала Ма. — Док отличный парень. Это я на тот случай, если ты этого не знаешь.
— Я знаю, — сказала Кэрол.
Она взяла веревку, которую ей протянула Ма, обмотала вокруг талии. Распластавшись на земле животом вниз, она занесла ноги над краем карьера и, извиваясь, стала медленно продвигаться ногами вперед. Помедлила там, наполовину подвешенная в пустоте, очень часто дыша. Потом подняла глаза и кивнула Ма, чтобы та опускала ее.
— Если у тебя камень на душе, — Ма какое-то время подержала ее в таком положении, — может быть, тебе лучше снять его, пока представляется такая возможность.
— Я... кажется, никакого. Просто хочу спросить насчет снотворного. Я имею в виду, почему для вас и для Дока это как будто само собой разумеется, что они нам понадобятся.
— Почему? — Ма недоверчиво нахмурилась. — Э, да ты, я вижу, не так уж и много повидала в своей жизни, да, милочка?
— Пожалуй, что так.
— Гм, — сказала Ma. — Ну и ну! Так вот, я скажу тебе кое-что насчет этих таблеток. Не сомневайся, что они тебе понадобятся. И не дожидайся, пока это случится, чтобы их выпить. Проглоти несколько штук в самом начале, а когда их действие начнет ослабевать...
Она потянула веревку кверху, потом чуть отпустила ее. Кэрол свесилась с края и стала медленно опускаться к воде.
— То что? — крикнула она, задрожав, когда ее ноги соприкоснулись с водой. — Когда их действие начнет ослабевать?.. То что?..
— Выпей еще, — посоветовала Ма.
Нора располагалась под наклоном и на протяжении первых двух-трех футов по большей части была затоплена водой, так что дышать было невозможно до тех пор, пока не проплывешь их.
Кэрол залезла внутрь, отчаянно карабкаясь; продолжала карабкаться дальше с закрытыми глазами, задержав дыхание, до тех пор, пока не стукнулась головой о камень в конце норы. А потом с облегчением, жадно глотая воздух, распласталась лицом вниз.
Как ни странно, но здесь не стояла кромешная тьма. Оттуда же, откуда потихоньку просачивался воздух, потихоньку просачивался и свет, если только мрак этой потайной пещеры не разбавлялся более светлой по сравнению с ним ночью, царящей снаружи.
Это все равно что лежать в гробу, подумала она. Тускло освещенном, хорошо проветриваемом гробу. Это, правда, не причиняло неудобств; по крайней мере пока. Лишь стесняло в движениях. До тех пор, пока ты был согласен оставаться в нем и не пытался выбраться...
Внезапно она отвлеклась от своей мысли.
Пошарив в темноте и пробежав пальцами до упора, она наткнулась на овальную, обтянутую брезентом поверхность фляги. Встряхнула ее, ощутив, как плещется и переливается жидкость внутри. Положила ее на место и опять стала шарить, до тех пор, пока не обнаружила маленькую, плотно закрытую бутылочку. Она сняла крышку и понюхала содержимое. Вытащив одну из капсул, она зажала ее пальцами и прикоснулась к ней языком: чуть горьковатый, слегка солоноватый вкус. Она бросила ее обратно в бутылочку и снова закрутила крышку.
Ей не нужна эта дрянь. Она не собирается принимать что-либо, что сделает ее еще более беспомощной, чем она уже есть теперь. Ма сказала ей, и совершенно недвусмысленно, что ей нечего бояться. И она и Док — под защитой Ма, до тех пор, пока опять не начнут действовать самостоятельно. И все-таки она не станет одурманивать себя наркотическими таблетками. Возможно, Ма делает все по-честному. Возможно. Но Док может обвести вокруг пальца любого человека, вроде нее, как нечего делать. И если он решил сделать все по-своему, если считает, что так будет надежнее, — ладно, не важно. Но снотворное — это не для нее...
Если это, конечно, снотворное.
Ее мысли снова и снова кружились вокруг этой темы, крутились с какой-то смутной настойчивостью. Без какого-либо последовательного осмысления событий она пришла к убеждению — к этому склонны люди, которым в принципе присуща неуверенность; неуверенность, зерна которой непременно заронены раньше, берущая начало в неверии в родительский авторитет, который становится авторитетом вообще. Позднее, с наступлением зрелости, — понятие весьма растяжимое, — она может быть высмеяна, изничтожена имеющим четкую направленность ясным мышлением. Или может культивироваться через самоуничижительную злость и лелеемую жалость к себе. Она может разрастаться до глобальных размеров до тех пор, пока изначальный авторитет не становится невыносимым, а изменения не превращаются в насущную потребность. Но не радикальные изменения в образе мыслей — это было бы слишком хлопотно, слишком болезненно. Просто обращение к авторитету в другом облике, который, в свое время и при каком-то сильном потрясении, вызовет еще большее недоверие и возмущение, чем изначальный.
Анализируя эту ситуацию — и свои ощущения, — Кэрол спрашивала себя, почему она так боится Дока, — как она может бояться Дока и быть не в состоянии ему доверять. И продолжать любить его так, как она никогда не сможет полюбить никого другого.
Даже сейчас, несмотря на свой страх и недоверие, она отдала бы все за то, чтобы он был вместе с ней.
Он был с ней всегда, или почти всегда, такой спокойный и уверенный в себе. Он всегда знал, что именно нужно делать и как это сделать. У него на душе могли кошки скрестись, но никогда не узнаешь это по его поведению. Он остается таким милым и любезным, будто у него ни забот ни хлопот. С таким человеком нужно держать ухо востро — никогда не узнаешь, что у него на уме. Но...
Охваченная нежностью, она вздохнула, чуть поежившись. Док Маккой — отличный парень, как назвала его Ма. И этим, кажется, сказано все.
Просто на свете не было больше такого человека, как Док, и никогда не будет.
Кэрол поигрывала бутылочкой с таблетками. Потом, повернувшись на бок, стукнула ею по стенке. Наверняка он недалеко от нее, их разделяет всего несколько футов этого холодного, застывшего камня. Если она сумеет достучаться до него и если он ответит ей — это будет замечательно. Обоим станет легче на душе, убеждала она себя, узнав, что с другим все в порядке.
Она постучала еще раз и прислушалась. Постучала и прислушалась, нахмурилась, охваченная какой-то злой нервозностью. Потом, просветлев лицом, повернулась и постучала в противоположную стенку. Возможно, он там, с той стороны. В конце концов, Док просто должен быть там, ведь так? Он должен быть либо с одной стороны, либо с другой.
Она стучала и прислушивалась. Стучала и прислушивалась. Тишина в промежутках между постукиваниями давила, смыкалась вокруг нее. Она превращалась в нечто болезненное, в вакуум, возопивший о том, чтобы его заполнили. Это было непереносимо, а поскольку непереносимое нельзя вытерпеть, в дело вмешалось ее воображение, этот доброхотствующий враг.
Она совершенно отчетливо услышала ответное постукивание Дока. Ну, может быть, не совсем отчетливое — воображение имеет свои пределы, — но она его услышала.
Она постучала, и он постучал. Сигналы передавались туда и обратно. Величайшее облегчение охватило ее; а потом, следом за ним, перекрывая его, пришло чувство нарастающего беспокойства и раздражения.
