Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду
Он был гением.
Он вылепил меня, так же, как вылепил Динку, он был Пигмалионом, отрыжкой древнегреческого одержимого типуса, о существовании которого я, прожив тогда неполных шестнадцать, даже не подозревала. Как не подозревала о многих вещах, хранившихся в сумрачных книгах, в сумрачных картинах, в сумрачных черепах давно ушедших людей… Он, Ленчик, сделал меня другой.
Иной.
Способной на убийство.
Но все это случилось потом, спустя два года, а тогда. Тогда я не знала о Ленчике почти ничего. И узнала позже, много позже, в коротких промежутках между гастрольными турами, записями альбомов и съемками клипов; в коротких промежутках между нашей с Динкой взаимной ненавистью: той самой ненавистью, которая сильнее любви и которая заставляет людей держаться друг друга. И ревниво следить, и, увязая в песке, шастать друг за другом по самой кромке времени…
Ленчик был недоучившимся историком, недоучившимся психологом, недоучившимся оператором, единственное, что он с грехом пополам закончил, был тухлый «кулек» в Николаеве, с такой же тухлой специализацией — «Режиссура массовых праздников». Как он вышел на алюминиевого магната Пинегина — осталось тайной, покрытой мраком. Такой же тайной были и сто тысяч долларов, выделенные господином Пинегиным на раскрутку проекта. Сумма для шоу-бизнеса ничтожная, я поняла это уже потом, два года прожарившись на попсовых сковородках, но Ленчик бы сумел обойтись и гораздо меньшими деньгами, с него сталось бы. Троица, которую он приволок за собой в проект, тоже была недоучившейся. Недоучившейся и недолечившейся. Поэтесса Вика, она же — Виксан для близких друзей, крепко сидела на игле, музыкальная гениальность Леши Лепко проистекала из тихой и нежной шизофрении, с сезонными обострениями, во время которых композитор «Таис» с гиком и воплями отправлялся в дурдом. Самым приличным из всей компашки был Алекс Мостовой, кроткий Алекс, шестикрылый серафим с безнадежным раком поджелудочной.
Героиновая запирсингованная истеричка, шизофреник и сумасшедший гений — такой коктейль кого угодно с ног собьет.
Так и получилось.
Сбил. Свалил с копыт. Снес крышу.
После дурацкого «Офсайда» мы снова вернулись под сень Девятой пятилетки, в ту же комнату. И застали там все ту же троицу. Виксан валялась на диване, Алекс сидел на подоконнике, а тихушник Лепко, посверкивая очками, терзал «Красный октябрь».
Наше появление было встречено вялыми виксановыми хлопками и таким же заторможенным, но довольно смешным матерным четверостишием. Позже я узнала, что, обдолбавшись, Виксан обожает на ходу сочинять частушки с матами, прикол у нее такой, хобби.
— Ну что? — спросила Виксан. — Как культпоход?
— Лучше не бывает, — отозвался Ленчик. — Девчонки просто молодцы.
— Ну-ну… А главное ты им сказал?
— Главное? — Ленчик яростно поскреб заросший подбородок. — Не будем торопить события…
— А чего? Ничего дурного в этом нет… Не с гамадрилами же трахаться им придется… Все очень симпатично и даже эротично… Не побоюсь этого слова… М-м-м…
— Лучше бы уж с гамадрилами, — хрюкнул композитор Лепко. — Лучше бы уж с гамадрилами, честное слово… Извращенцы…
— Сам ты извращенец, — Виксан захихикала. — Сам ты гамадрил, Лешенька… Ни хрена ты не понимаешь в эротизме. В гомоэротизме… Не побоюсь этого слова… М-м-м…
— Вот что, господа хорошие, — пресек дебаты Ленчик. — Давайте-ка не будем пугать девчонок раньше времени.
— А че происходит-то? — встряла Динка, до сих пор молча переводившая взгляд с Лепко на Вику и обратно. — В чем дело?
— Ни в чем… — Виксан вытянула губы в трубочку. — Ни в чем… Ух ты, нимфеточка моя сладенькая… Ути-пути…
— Чего это она?
— Тетя шутит, — спокойным голосом сказал Ленчик. — Не обращайте внимания, тетя немного не в себе, но она хорошая и милая… Местами… Она вам добра желает…
— Ага-ага… — поддержала Ленчика Виксан. — Солдат ребенка не обидит!
— Заткни пасть, — миролюбиво посоветовал наш новоиспеченный продюсер. — И вообще…
— А с какими это гамадрилами мы должны трахаться? — Динка уцепилась за глупую фразу поэтессы, как щенок за комнатный тапок, и теперь вовсе не желала с ней расставаться.
— Да не с гамадрилами, а друг с другом После этой фразы в комнате повисла тишина. Даже Леша перестал измываться над клавишами.
— Чего? — спросила Динка. — Я че-то не поняла…
— Встала и вышла, — голос Ленчика упал до яростного шепота. Такого яростного, что у меня побежали мурашки по спине.
— Ой-ой, какие мы нежные… — промурлыкала Виксан, но ноги с дивана все же спустила.
— Встала и вышла…
— Да ладно тебе, Ленчик… Подумаешь… Чего из себя целку корчить-то…
По смертельно побледневшему лицу Ленчика стало ясно: Виксан, каким-то непостижимым для нас образом, испортила ему всю обедню. Всю малину. Весь малинник, тщательно подрезанный, политый и удобренный.
В тот день разговор удалось замять, а на следующий мы подписали трехстраничныи контракт, китайскую грамоту, — не глядя и высунув языки от осознания ответственности момента. А даже если бы и взглянули, то все равно ни черта бы в нем не поняли, жалкие дуры-малолетки. «Жалкие дуры-малолетки» — исподтишка называла нас Виксан в необдолбанном состоянии. В обдолбанном — «нимфеточки мои сладенькие». Леша Лепко, схоронившийся за толстыми стеклами очков, никогда не подавал голоса, он почти не общался с нами, предпочитая посредников в лице Алекса или Ленчика.
Зато Ленчик проводил с нами двадцать четыре часа в сутки. Двадцать пять, двадцать шесть, сто сорок восемь.
После того как чертова китайская грамота была скреплена нашими корявыми подписями, он откупорил шампанское: прямо в подворотне, куда выходили двери нотариальной конторы. И вооружил нас пластиковыми белыми стаканчиками.
— Ну, за вас, девчонки. За проект «Таис»…
Шампанское перелилось через край — Ленчик плеснул от души, он был рад, он даже побрился по поводу подписания контракта: и я впервые увидела его кожу: северную, не очень чистую, слегка прибитую мелкими, почти незаметными оспинками — такая кожа бывает у людей, торопящихся жить. Или одержимых, сжираемых одной-единственной, но глобальной идеей.
— До дна! — благословил нас он.
— А я не люблю шампанское… У меня от него изжога, — закапризничала Динка.
— Ах, изжога… Пиво лучше? — Ленчик хищно облизал пересохшие губы.
— Лучше.
— Пиво — лучше. Но сейчас ты выпьешь шампанское.
— Не буду, — для вящей убедительности Дин ка разжала пальцы, и стаканчик с шампанским шлепнулся на землю.
Она, видно с самого начала решила для себя: если уж мы овцы, то я буду кроткой овцой, глупой и кроткой. А она — умной овцой. Умной и строптивой.
— Не будешь?
В голосе Ленчика не было никакой угрозы, напротив — веселое любопытство. Он вытащил из бездонного кармана куртки еще один стаканчик и снова наполнил его шампанским. И снова протянул его Динке.
— Ну как? Выпьем? Такое событие…
— Нет. Шампанское не буду.
— Будешь.
У Ленчика неожиданно задергалась щека. Да и Динка побледнела. Только я, потягивая предательское теплое шампанское, чувствовала себя в относительной безопасности. И… И была на стороне нашего странного продюсера. Вернее, я только сейчас поняла, что перебежала на его сторону. И мне вдруг до жути захотелось, чтобы Ленчик ударил задаваку Динку по надменной, независимой щеке, ткнул кулаком по зубам, ну, в крайнем случае, — выплеснул бы шампанское ей в рожу… А оно бы стекало по Динкиному подбородку, по дурацкой футболке с высокоморальной надписью «Together in Christ» [2]., как раз такой, какую партиями отправляют в секонд-хэнды телевизионные проповедники. Да, потеки шампанского на целомудренной христовой футболке смотрелись бы зашибись как! Так же, как и вспухшие лбы обоих — Ленчика и Динки, того и гляди бодаться начнут. И если Динка сейчас уступит, то ей всегда придется уступать. Всегда, всегда, всегда! И мы с ней будем равны…
Оле-оле-оле-оле, Ленчик впе-еред!…
— Ты будешь делать все, что я тебе скажу. Ты подписала контракт. И с этого дня ты будешь делать все, что я тебе скажу.
— А если вы мне скажете с Петропавловки спрыгнуть? Или с адмиралтейской иглы вниз сигануть?
— Спрыгнешь, никуда не денешься. Сиганешь.
— А если нет?
— Тогда я тебя удавлю, — сказано это было без всякой злости, даже ласково, но я вдруг отчетливо поняла: удавит.
С него станется. И Динка это поняла. И притихла.
— Не для того я затеваю проект, чтобы вы выдрючивались. Ты поняла? У тебя еще будет время повыдрючиваться, обещаю. Тебе это еще надоест. Совсем скоро. А сейчас ты должна закрыть глаза и поверить мне. Просто поверить.
— Ага. Просто поверить и выпить шампанское… — неужели это сказала я? Гаденьким, гиенистым, подлючим голоском.
Динка исподлобья посмотрела на меня. Если бы взгляд мог материализовываться, то я пала бы бездыханной от свинцовой автоматной очереди… Кой черт, автоматной, — зенитный комплекс СС-300 разнес бы мою соглашательскую башку в клочья…
