Артуро Перес-Реверте - Королева Юга
Как-то раз, когда они закусывали в «Бернале», таверне в Камтаменто, Сантьяго представил ей своего знакомого, репортера газеты «Диарио де Кадис» по имени Оскар Лобато. Лет сорока, разговорчивый, смуглый, с лицом, испещренным шрамами и отметинами — из-за них он казался мрачным, хотя на самом деле вовсе таким не был, — Лобато чувствовал себя как рыба в воде и среди контрабандистов, и среди жандармов и таможенников. Он читал книги и знал обо всем, начиная от моторов и кончая географией или музыкой. Он был знаком со всеми, не выдавал своих источников информации даже под приставленным к виску дулом револьвера сорок пятого калибра и давно уже варился во всем этом, вооруженный записной книжкой, разбухшей от имен, адресов и телефонов. Он всегда, если мог, помогал, не разбираясь, по какую сторону закона стоит тот, кому нужна помощь, — частично ради саморекламы, частично потому, что несмотря на некоторые неприятные черты, свойственные людям его профессии, был, как говорили, человеком неплохим. А кроме того, он любил свое дело. В те дни его часто можно было видеть в Атунаре, старинном рыбачьем квартале Ла-Линеа, где забастовка сделала рыбаков контрабандистами. Лодки из Гибралтара разгружались на пляже средь бела дня; занимались этим женщины и дети, они даже рисовали на шоссе собственные переходы, чтобы удобнее было ходить с тюками на спине. На берегу дети играли в контрабандистов и жандармов, гоняясь друг за другом с надетыми на голову пустыми коробками из-под «Уинстона», причем только самые маленькие соглашались на роли жандармов. А каждое вмешательство полиции заканчивалось слезоточивым газом и резиновыми дубинками, и между местными жителями и блюстителями порядка разыгрывались самые настоящие сражения.
— Представьте себе сцену, — рассказывал Лобато. — Пляж Пуэнте-Майорга, ночь, гибралтарский катер, двое парней выгружают табак. Пара жандармов: старый капрал и молодой рядовой. Стой, кто идет, и так далее. Те двое пускаются наутек. Им никак не удается завести мотор, молодой жандарм лезет в воду и забирается на катер. Наконец мотор заводится, и катер мчится к Гибралтару: один контрабандист у штурвала, другой ругается с жандармом… А теперь представьте, что этот катер останавливается посреди бухты. Разговор с жандармом. Послушай, парень, говорят ему. Если мы поплывем с тобой дальше, в Гибралтар, нам не поздоровится, а тебя и вовсе отдадут под суд за то, что ты преследовал нас на британской территории. Так что давай-ка успокоимся, идет?.. Развязка: катер возвращается, жандарм сходит на берег. Пока, пока. Всего наилучшего. Тишь да гладь.
Сантьяго, галисиец и контрабандист, не доверял пишущей братии, однако Тереса знала, что Оскара Лобато он считает исключением: тот был объективен, тактичен, не верил в «хороших» и «плохих», угощал выпивкой и никогда ничего не записывал прилюдно.
Кроме того, знал много хороших историй и отличных анекдотов и никогда не говорил ни о ком плохо. Он приехал в «Берналь» вместе с Тоби Парронди, штурманом катера из Гибралтара, и несколькими его коллегами. Все льянито были молоды: длинные волосы, бронзовая кожа, серьги в ушах, татуировки, пачки сигарет с золотой полоской, многоцилиндровые машины с тонированными стеклами, громыхающие музыкой «Лос Чунгитос», или «Хавиви», или «Лос Чичос»; их песни немного напоминали Тересе мексиканские наркобаллады. «Днем мне не жизнь, ночью не сон, — говорилось в одной из них. — Стены тюремные со всех сторон». Эти песни, составлявшие местный фольклор, как те, в Синалоа, имели не менее живописные названия: «Мавр и легионер», «Я уличный пес», «Стальные кулаки». Гибралтарские контрабандисты отличались от испанских только тем, что среди них было больше светлокожих блондинов, да еще английскими словами, нередко звучавшими в их андалусской речи. В остальном они были словно выкроены по одному шаблону: на шее золотые цепи с распятиями, образками Пресвятой Девы или непременным изображением креветки. Футболки с надписью «Heavy Metal», кроссовки «Адидас» и «Найки», дорогие часы, очень светлые, тоже дорогие джинсы: в одном из задних карманов пачка банкнот, из-под ткани другого выпирает нож. Крутые ребята, временами такие же опасные, как в Синалоа, — из тех, кому нечего терять, но кто, рискуя, получает очень многое. И их девушки — все в узеньких брючках и коротеньких маечках, из-под которых видны татуировки на бедрах и пирсинг в пупках; много макияжа и духов и еще больше золота. Они напоминали подружек кульяканских наркомафиози. И, некоторым образом, ее саму. Поняв это, Тереса подумала: слишком много прошло времени, слишком многое произошло. Там было и несколько испанцев из Атунары, однако большинство — все-таки льянито; британцы с испанскими фамилиями, англичане, мальтийцы и прочий народ из всех уголков Средиземноморья. Как сказал Лобато, подмигнув Сантьяго, лучшие образцы всех фирм.
— Так значит, мексиканка.
— Ну да.
— Далеко ж тебя занесло.
— В жизни всякое бывает.
Не вытерев с губ пивную пену, репортер усмехнулся:
— Звучит, как строчка из песни Хосе Альфредо.
— Ты знаешь Хосе Альфредо?
— Немножко.
И Лобато принялся напевать «Пришел как-то пьяный в бар», одновременно делая знак официанту подойти.
— Повторить то же самое мне и моим друзьям, — сказал он. — А также господам за тем столом и их дамам.
…Спросил пять порций текилы,
а бармен ему сказал:
— Текила кончилась, милый.
Тереса спела вместе с ним пару куплетов, и под конец оба рассмеялись. Симпатичный, подумала она. И не хитрит. Хитрить с Сантьяго и этими парнями вредно для здоровья. Лобато смотрел на нее внимательно, как бы оценивая. Смотрел глазами человека, знающего, что почем.
— Мексиканка и галисиец. Стоит жить, чтобы увидеть такое.
Что ж, это хорошо. Он не задает вопросов, но дает повод другим рассказать что-нибудь. Чтобы все шло ровно и гладко.
— Мой папа был испанцем.
— Откуда?
— Не знаю. Да и никогда не знала.
Лобато не спросил, правда ли это. Давая понять, что с семейными делами покончено, он отхлебнул пива и кивком указал на Сантьяго:
— Говорят, ты ходишь с ним на катере.
— Кто говорит?
— Люди говорят. Здесь ведь не бывает секретов. Пятнадцать километров воды — совсем немного.
— Интервью окончено. — Сантьяго забрал у Лобато полупустой стакан и поставил перед ним новый, присланный с соседнего стола: на сей раз угощали заезжие блондины.
Репортер пожал плечами:
— Красивая у тебя девушка. И этот акцент…
— Мне нравится.
Тереса уютно свернулась клубочком под рукой Сантьяго. Куки, хозяин «Берналя», поставил на прилавок заказанные порции: креветки под чесночным соусом, мясо, нашпигованное салом, фрикадельки, помидоры, приправленные оливковым маслом. Тереса обожала ужинать вот так, очень по-испански, в каком-нибудь ресторанчике или баре, у стойки, где подавали и колбасы и ветчину, и только что приготовленные блюда. Она быстро расправилась с нашпигованным мясом и подобрала хлебом весь соус. Ей хотелось есть, а о фигуре она не беспокоилась: худощавая от природы, она пока могла позволять себе некоторые излишества. Как говорили в Кульякане, наедаться по самые уши. Заметив на полке у Куки бутылку «Куэрво», она попросила текилы. В Испании были не в ходу высокие узенькие кабальито, столь популярные в Мексике, поэтому она всегда заказывала текилу в маленьких стаканчиках для дегустации вин: они больше всех других были похожи на кабальито.
Разница заключалась только в объеме.
В зал вошли новые посетители. Сантьяго и Лобато, облокотившись на стойку, обсуждали преимущества резиновых лодок типа «Зодиак» при движении на больших скоростях в плохую погоду; Куки время от времени тоже вставлял реплики. Жесткие корпуса сильно страдали во время преследования, и Сантьяго уже давно вынашивал идею приобрести катер с полужестким корпусом и двумя-тремя моторами — на таком можно ходить в непогоду до побережья восточной Андалусии и мыса Гата. Проблема сводилась к отсутствию средств: их требовалось немало, да и риск велик.
Даже если предположить, что потом, на воде, полужесткий корпус оправдает все ожидания.
Вдруг разговор оборвался. Сидевшие за столом гибралтарцы тоже замолчали и воззрились на группу, которая только что расположилась в самом конце стойки, рядом со старым плакатом, извещавшим о последней перед гражданской войной корриде: Ла-Линеа, 19, 20 и 21 июля 1936 года. Четверо молодых мужчин. Один блондин в очках, двое высокие, атлетического сложения, в спортивных рубашках, коротко стриженные, Четвертый, довольно симпатичный, был одет в безупречно выглаженную голубую рубашку и джинсы, такие чистые, словно только что из магазина.
— Ну вот, опять мне везет, — притворно вздохнул Лобато. — Опять я между ахейцами и троянцами.
Извинившись перед собеседниками, он подмигнул гибралтарцам и пошел здороваться с вновь прибывшими, задержавшись чуть дольше возле мужчины в голубой рубашке. Вернувшись к стойке, он тихонько рассмеялся:
