Сергей Зверев - Дикий опер
– Здравствуй, – сказал он, подходя к кавказцу на метр. – Есть разговор.
– Ты не тот, с кем я хотел бы его иметь.
– Много слов, кавказ, – просто бросил приезжий и в одно мгновение превратился для Бараева в перспективного покойника. Хоть вызывай Абдул-Керима для обмерки его тела для гроба. – А можно было просто сказать: здравствуй. И слушать дальше. Потому как не ты просил, а тебя просили. Говорят, ты вор. Но пока от вора у тебя только матросская походка.
В Бараеве забурлила злоба, которую он тут же подавил. Ему сказали в лицо правду, и сказали ее, не боясь. Первое обижало, второе бесило. Но осторожность побеждала. За несколько последних лет с ним так не разговаривали ни разу. Даже в Питере. Не о Мирнске речь.
– Я на положении, – согласился чеченец. Подумал, посмотрел на круг, в котором они стояли, и сплюнул в сторону, но градусов на десять все-таки ближе к северу. Сам Бараев стоял на юге. – А ты-то кто?
– Тебя на положение в «Крестах» два обкумаренных «апельсина» поставили, – растирая подошвой потрескавшийся асфальт, усугублял свое положение незнакомец. – И мне говорили, что они под «шмалью» сами не понимали, кого ставили и за что. Но мы-то это знаем, верно? За бабки. Ты не вор. Ты – «пиковый». Вору старых правил всерьез тёреть с «апельсином», это как для верующего поссать в купель.
– Ты!.. – побледнел Бараев.
– Но я не старых кровей. Времена меняются. Есть разговор, и говорить придется, хочешь ты этого или нет.
– Как тебя зовут?
– Меня зовут Копаев.
– Не слышал.
– И я о Бараеве не слышал, пока меня в эту помойку съездить не попросили, – молодой человек стрельнул взглядом по крыше одного из цехов, над которой мелькнула голова не удержавшегося от любопытства чеченца, и улыбнулся. – Но если спросить Гогу Центрового или Диму Цуркадзе, кто такой Копаев, они даже под овердозой шмали вспомнят московского парня при понятиях. Но они подтвердить не смогут. Гогу под Индигаркой братва прирезала за торговлю героином, пожалев и не надев на уши презервативы. А Цуркадзе умер в соседнем с моим бараком под Красноярском. А ведь я тогда говорил ему: «Дима, завязывай с отравой». А он сказал: «Ладно», ушел в барак и ударил по вене. В итоге: перебор с порошком – делирий – кома – смерть.
– Зачем ты искал со мной встречи?
– Ты хоть бы гранату из кармана вынул, – усмехнулся Антон. – Какой ты вор? Ты «баклан» по жизни.
Бараев потерял покой. Обернувшись туда, где темнела в ста метрах от машин разворованная металлоискателями трансформаторная будка, забормотал как оглушенный:
– Ты, шакал, много на себя берешь. Ты думаешь, я поверю в эту дрянь? – он обернулся и подставил свету мертвенно-бледное лицо. Едва заметная щетина на нем казалась пороховыми крупинками после выстрела в лицо в упор. – Понты колотишь, залетный. Зачем приехал?
И отошел на шаг вправо.
Копаев, беззаботно разминая правой рукой шею, последовал за ним, отойдя на шаг влево.
– Я так и знал, что ты начнешь беситься не потому, что я объявил миру, что ты самозванец. Тебе предъявляют за это, Бараев. Заодно и за беспредел, который ты устроил. За Резуна, с которым были связаны интересы многих в Москве. Ты убил его и лишил куска хлеба многих уважаемых людей в столице. В Одинцово был сходняк, и меня просили сказать тебе об этом.
Бараев сунул руку в карман, чуть помешкал и вынул пачку сигарет.
– Ты не можешь мне ничего предъявлять. Не той масти.
– Верно, – у Копаева дернулось веко. – Я не той масти. Я «мокрушником» никогда не был. И проституток не возил. И утюги на живот никому не ставил. Этим занимался ты, отморозок «пиковый»! Братва просила передать тебе следующее: ты будешь прощен и останешься жив, если ответишь за смерть Резуна пятью миллионами баксов. Но только после того, как ответишь на вопрос: смерть Резуна была нужна тебе или кому-то еще?
Терпение Бараева перестало сопротивляться рефлекторным приступам. Но он понимал, что все должно быть красиво. Если уж собеседнику придется умереть, то пусть подчиненные видят, что хозяин великодушен.
– Я даю тебе ровно две минуты, чтобы выехать за территорию завода. И восемь часов, чтобы покинуть город. И остаток жизни, чтобы не появляться у меня на глазах.
Он развернулся и, пнув дорогой туфлей ржавую консервную банку, направился к джипу. Теперь Копаеву не имело смысла шагать вправо или влево. Он знал, что снайпер в будке держит его в объективе. У человека из «БМВ»-седана оставалось не более двух трех-пяти секунд.
– Меня просили передать тебе еще кое-что, – произнес Антон. – Если наш разговор не состоится, у Магомеда-Хаджи будут крупные неприятности.
Бараев резко остановился и поднял вверх руку. Не так трудно было понять этот жест, коль скоро не прозвучало выстрела.
– Это так ты даешь мне две минуты? – улыбнулся белесыми и непослушными губами опер.
Не пожалел Бараев, что не успел завершить историю. История стала приобретать иной цвет. При чем здесь Магомед-Хаджи? Откуда эта улыбающаяся свинья о нем знает?!
– Сколько в него вложено? Десять миллионов долларов? Двадцать? Кто за них отчитается перед вашими черными хозяевами? Ты? А спросят, конечно, тебя. За сегодняшний расстрел представителя из Москвы, который пытается урегулировать отношения. Так кому была нужна смерть Резуна?
Бараев дернул крепкой шеей и решился. Обернулся в сторону цеха и что-то гортанно прокричал. На его зов из полуразвалившегося строения вышли двое в коротких спортивных куртках и, не дрожа ни единым мускулом на лишенных интеллекта лицах, подошли к хозяину.
– Обыщите его, – приказал Бараев по-русски. – До трусов. Надеюсь, московская братва не выскажет мне за то, что я предпринял все меры предосторожности для защиты от хитрых ментов.
Копаев сплюнул на землю и лениво поднял в стороны согнутые в локтях руки. Его подвели к седану, и вскоре на его капоте образовалась кучка предметов, которые тут же принялся изучать Бараев.
Больше всего Бараева заинтересовала справка об освобождении. Из нее следовало, что Тимошенко Святослав Владимирович осужден Новосибирским областным судом за бандитизм и отбыл по приговору суда в колонии особого режима в Убинском двенадцать лет. Он уже полгода находится на свободе, и теперь получается, что московский криминал принял его с уважением, доверяя особо важные задания. Все правильно. В этой колонии сгинул Дима Цуркадзе.
Сначала на справке было фото Дергачева, его пришлось срочно заменить.
Абдул-Керим к обыску авто Копаева отнесся с известной долей старательности. Осталось лишь отодрать обшивку салона и разобрать колеса. Выбросил на землю запасное колесо, домкрат, знак аварийной остановки и туристический топорик, завернутый в пакет.
– Ты поосторожней с инвентарем, бродяга! – прикрикнул на него Антон, укладывая в карманы справку и телефон.
Чеченец зачастил что-то на родном языке. Солнце приподнялось над цехами и, совершенно не понимая, что радоваться над потенциальным полем битвы, то есть – трупами, грех, стало пригревать остывшие за ночь кирпичные стены и провалившийся асфальт площадки.
– С чего ты решил, что он мент? – встревожился Бараев.
– Я его видел где-то, хлебом клянусь! В Екатеринбурге, кажется!
Услышав слово «Екатеринбург», Антон напрягся. Если его сейчас узнают как опера из ГУВД, где до Управления собственной безопасности он работал в уголовном розыске, и смогут это обоснованно доказать, все пропало.
– Он мент, Руслан, хлебом клянусь!
Бараев поморщился и опять крутнул шеей.
– Послушай… Я не могу считать ментами всех, кто тебе не нравится как человек. Это уже в пятый раз, когда ты на стрелках признаешь мента из Екатеринбурга. Ты сидел там, поэтому для тебя кругом екатеринбургские менты.
Чеченец помнил Копаева – он задерживал его в 2006 году за кражу женской сумочки в больнице Екатеринбурга, но убедить Бараева в своей правоте не мог. Вспомнил его и Антон, но лишь безучастно улыбался.
– Он ме-е-ент!.. – хрипел с пеной у рта чеченец.
– Тогда докажи! – вскричал Бараев.
– Не могу…
Бараев решительно махнул рукой, приказывая прекратить этот разговор.
И тогда чеченец решился на поступок, оправдать который потом можно будет своей горячностью.
Антон увидел его быстрее, чем тот начал к нему свой ход. Он услышал щелчок предохранителя и краем глаза увидел его, уже приблизившегося.
Копаев начал разжимать крепко стиснутые губы, когда у виска его замер ствол пистолета. Рука Антона скользнула ко рту, но в этот момент произошло невероятное.
Один из людей Бараева, что-то гаркнув по-своему, ударил по руке чеченца, и пистолет отшатнулся в сторону. Их разговор не занял более пяти секунд, после чего Абдул-Керим, поблескивая чернотой глаз в сторону непрошеного гостя, отошел в сторону. Он шел как побитая собака, которой не разрешили укусить за ногу случайного прохожего. Собака будет ждать. Теперь она не успокоится, пока не улучит момент, чтобы вцепиться тогда, когда этого никто не будет видеть.
