Ярослав Зуев - Три рэкетира
– Да… – задумчиво протянул врач и подумал, что, «вот и Новый год на носу, 1963-й, ну надо же. Пора, пожалуй, на елочный базар. Дочурка от Деда Мороза куклу получить мечтает, а хорошую куклу – еще пойди, выбегай». – Доктор устало вздохнул. Затем посмотрел на тело крупного мужчины, остывающее на хирургическом столе, и медленно вышел в ординаторскую.
– Здоровым мужиком таксист был, – стоя перед эмалированной раковиной, врач стянул перчатки, – с такими травмами, другой бы и часу не протянул. Плюс обморожение… – он открыл кран, ожидая, пока вода немного прогреется.
– Если бы хоть привезли сразу, – пожилая медсестра протянула врачу вафельное полотенце, – полночи человек в сугробе пролежал.
– Сильное сердце, – врач вернул полотенце сестре и двинулся через ординаторскую, отыскивая глазами папиросы.
– Я их в верхний ящик стола положила, – медсестра неодобрительно покачала головой, – очень много Вы курите, Андрей Константинович. – Медсестра медленно направилась к двери:
– Доктор, я выйду, сообщу родственникам. Тут жена и сын его, в коридоре сидят.
– Да, конечно, – врач решительно дунул в папиросу и чиркнул спичкой.
– Дикость какая-то. Совсем молодого мужика за поганую машину убили, – он глубоко затянулся и выпустил дым через ноздри. – Куда только этот мир катится?
* * *Организацию похорон таксопарк взял на себя. Кавалькада «волг» с шахматными клетками по бортам растянулась на целый квартал, разрывая морозное утро оглушительным воем клаксонов.
– Таксиста хоронят, – говорили одинокие прохожие, спеша по своим делам.
Стоя перед разрытой могилой отца, Витя Ледовой не плакал. Он только что, с чудовищной для своих пятнадцати лет ясностью осознал, что отец, такой, каким он был, со всеми своими плюсами и минусами, достоинствами и недостатками, с гирями по утрам, с ремнем за двойки, с подарками ему, Витьке, в дни рождения, с накопившимися на него подростковыми обидами, со всем, что только можно представить, вспомнить и выдумать, неумолимо и навсегда ушел из его жизни. Эта ужасная мысль, это словосочетание «никогда больше» парализовало Витю. Траурная процессия, хрустя ногами по снегу, добралась к зияющей черно-оранжевой яме, вырытой на кладбище для Ивана Ледового. Кто-то говорил громкие слова, кто-то обнимал его и мать, тихонько стонавшую рядом. Ничего этого Виктор не слышал. Он просто стоял, упершись взглядом в срез глины на краю могилы, – неправдоподобно яркий посреди заваливших кладбище сугробов. Глаза Виктора были совершенно сухими. Лица таксистов с красно-черными повязками на предплечьях, каких-то родственников и знакомых отца проплывали мимо, как неясные призрачные блики на темной воде.
Гроб мягко лег на песочное дно ямы. Кто-то бросил первые комья мерзлой земли, и они с глухим стуком ударили в крышку гроба. А потом земля полетела градом. Кладбищенские рабочие деловито взялись за лопаты, защищая себя от мороза, а всех остальных – от самых тягостных минут.
Ничего этого Виктор Ледовой уже не слышал и не видел. И не помнил, кто и как увел его с кладбища.
Поминки тоже прошли для него, как в бреду. Составленные столы в их новой, просторной трехкомнатной квартире на Нивках, полученной отцом после долгих лет очереди и жизни в полуподвальной сырой десятиметровке на Подоле. Люди о чем-то говорили, мать подавала еду и водку, и, наверное, это было ее временным спасением. Но вот все разошлись, и они с матерью остались в квартире одни…
Разбитую «Волгу» обнаружили в районе Дарницкого вагоноремонтного завода на следующий день после похорон. Пьяные ублюдки, зарезавшие отца Виктора, не удержали машину на гололеде и врезались в бетонную эстакаду. А еще через неделю милиция взяла и их самих – старшему едва исполнилось двадцать.
* * *Запах отцовских сигарет в кухне продержался почти до Рождества. Он постепенно становился все менее различимым, пока не исчез совсем.
К тому времени, как завершился суд (семь, пять и четыре года колонии строгого режима), мать Виктора уже упаковала пару пиджаков, брюк и рубашек, оставшихся от мужа, в старый чемодан и убрала в дальний угол шкафа. Медали и два ордена, заслуженные Иваном Ледовым на фронте, Витя бережно спрятал в маленькую картонную коробочку и хранил в среднем ящике письменного стола. За которым, кстати, в последнее время занимался все меньше и меньше.
К маю 63-го года фанерную красную звезду на могиле отца убрали. Ее сменил мраморный парус. В июне Виктор, «славный ребенок», «дисциплинированный ученик», «твердый хорошист» и «первый комсомолец параллели», с большим скрипом закончил девятый класс. Только потому, что учителя буквально тащили его за уши. Еще через месяц, после пьяной драки в собственном дворе, Виктор заработал первый привод в милицию. Потом он сидел на кухне (в которой от запаха отцовских сигарет давно не осталось и следа), тупо уставившись на конфорку. Из комнаты доносился горький плач матери.
В августе Виктор уже состоял на учете в районном отделении милиции. Он еще как-то продержался до Нового года, хоть все равно шел по наклонной. Сам понимал, что падает, только вот поделать ничего не мог. Весной 64-го года, когда одноклассники Виктора готовились к выпускным экзаменам, потея в борьбе за аттестаты, он получил свой первый срок – за угон автомобиля – и пошел мотать его на «малолетку».
Он вернулся из заключения в мае 67-го года, отгулял лето, а в сентябре уже разглядывал повестку, сообщавшую, что: «Согласно Закону о всеобщей воинской повинности…» – тра-ля-ля-ля – «…в ряды Вооруженных сил СССР». Проводов, принятых в те времена, в общем-то, не было. Кошелек матери, воспитательницы в детском саду, был тощим, а сам Витя летом на заработки не рвался. Да и друзей сына мать к тому времени уже побаивалась.
Судимость открывала Виктору прямую дорогу только в один род войск Советской Армии – в стройбат. В советское время о стройбате ходило немало анекдотов и присказок. Начиная с поговорки «три солдата из стройбата заменяют экскаватор», и заканчивая докладом американского шпиона: «стройбат, сэр, этотакие звери, что им даже оружие не выдают». Словом, на гражданке все это выглядело достаточно весело. В самом стройбате – не очень. Желающие получить пару рабочих специальностей вместе с инвалидностью табунами в стройбат не валили. Так что призывали туда ребят с судимостями. Таких, как Виктор. И похуже.
* * *В подразделении, куда злая судьба закинула Витю Ледового, свирепые драки редкостью не были. Напротив, следовали одна за другой, с регулярностью поездов метрополитена, а кровь лилась на выкрашенный масляной краской казарменный пол чаще, чем на боксерский ринг. За первые полгода службы Виктор приучился по ночам дремать, как собака, с приоткрытыми глазами, а костяшки кулаков набил так, что любой почитатель каратэ просто умер бы от зависти.
И все же, место под солнцем отстоял, лишившись четырех передних зубов, выбитых лопатой, и получив удар штык-ножом в затылок. Клинок пришелся по касательной, а череп Виктора оказался достаточно прочным, так что все обошлось. Но два месяца Виктор провалялся в лазарете, наслаждаясь белыми простынями и полагая, что лучшего места и придумать невозможно.
Точки были окончательно расставлены весной 69-го года, когда трое чеченцев, державших всю часть в руках, вместо дембеля отправились в реанимацию окружного военного госпиталя, а сам Виктор чудом избежал дисбата, среди солдат именуемого «дизелем».
Той же весной прибыли очередные новобранцы, а среди них – Женя Каминский. Папа Жени, Моисей Соломонович, был потомственным киевским ветеринаром, мама работала педиатром в поликлинике на Русановке. Дома родители Жени разговаривали между собой на идише. Сыну любовь к спорту не прививали, зато, отправив с первого класса в музыкальную школу, научили великолепно играть на скрипке. Да и рисовал Женя замечательно. В стройбат Евгений загудел после художественного училища, с легкой руки Днепровского районного военного комиссара – «учиться Родинулюбить». Для неправдоподобно тощего и высокого, будто жердь от забора, Жени, обладателя такого большого носа, что его бритая голова напоминала средних размеров флюгер, «отеческая» забота военкоматского полковника обернулась бы неминуемой катастрофой, не повстречай он на нижней полке двухъярусной кровати (на которой сам, по праву салабона, занял верхнее место) земляка, – Витю Ледового.
Глянув на Женю, способного противопоставить обидчикам врожденную куриную грудь, зрение минус шесть диоптрий и, конечно же, свой огромный нос, Виктор отчего-то решил, что не даст парня в обиду. Почему – он сам не знал. Что-то в нем проснулось от Вити Ледового образца 1962 года. Проснулось, и вся замечательная схема обучения «любви к Родине», отработанная и опробованная неоднократно, пошла прахом. Виктор защитил Женю от таких унижений, о каких тому и читать не приходилось. Он был еще и читателем, этот тощий и хилый еврей. Только ни Конан Дойл, ни Роберт Льюис Стивенсон, и даже никто из их героев в стройбате не служили и посоветовать Жене ничего не могли.
