Федор Московцев - Темные изумрудные волны
— … мы были уверены, что возьмём кубок этой регаты. Почти вровень с нами шла «Надежда». Команда зеленых юнцов на ней выбивалась из сил. Мы наблюдали за тем, сколько лишних движений они делают. Отвязывают брасы, привязывают обратно, путаются в концах, в страховочных линях… Кто-то говорил, что не бывает КПД ниже, чем у паровоза. Скажу прямо: еще как бывает! То, что доставалось им с таким трудом, мы делали в лёгкую. Вот что значит опыт.
— Кто же пришел первым в этой регате, соревновании между упорной молодостью и опытной старостью?
— «Катрин», кто ж еще?
— Ваша яхта называется «Катрин»? — спросил Андрей.
— Папусик назвал яхту в честь меня, — гордо ответила Катя, передавая Андрею намазанный ею бутерброд.
Разливая водку, Василий обратился к Андрею:
— С Третьяковыми все ясно: отец носится по разноцветным морям, словно дельфин; дочь гастролирует по стране, срывает встречи и договоренности, а ты у нас чем занимаешься?
— На фирме работаю, — ответил Андрей, подхватив ложкой икринки, упавшие с бутерброда на скатерть. — Продажа фармацевтической продукции.
Василий, кажется, был чем-то удивлен.
— Да ну! — сказал он, подливая Кате шампанского. — А давно ты там работаешь?
— Только устраиваюсь. Недавно уволился из судебно-медицинской экспертизы. Там я проработал шесть с половиной лет.
Андрей посмотрел на Сергея Владимировича, придерживая возле рта рюмку, не скажет ли он что-нибудь, но тот слегка повел плечами, мол, что тут говорить, и выпил. Все выпили.
— А почему ушел? — спросил Сергей Владимирович заинтересованно. — Хорошая работа. Слышал, платят там неплохо.
— Надоела трупная романтика. Всё это пустое. Когда учился, эта работа меня спасала. Теперь хочу заняться бизнесом.
— Почему же? Доктор холодного тела — тоже неплохая специальность, — заметил Василий. — Была, наверное, какая-то причина уйти оттуда, какой-то мотив.
Андрей вопросительно посмотрел на него, и Василий сказал, будто спохватившись:
— Я просто спрашиваю, мне интересно, как это бывает у людей. Я, например, после Афгана служил на Дальнем Востоке, потом уволился, обосновался в Москве. Торгую медицинским оборудованием. Каждый мой жизненный период резко отличается от предыдущего. Можно сказать, сейчас я проживаю третью жизнь. И мне интересно, как ты, вот, например, пришел к этому необоримому решению — изменить свою жизнь, перейти на другой уровень.
— На последнем дежурстве вскрывали одного известного человека. Это было ночью, все шло с подачи начальника СМЭ. А знаменитости у нас проходят через руки заведующего, есть такой Фурман, интриган и талмудист. Хорошего человека на «Фу» не назовут. Вот он на нас и залупился, что не поставили его в известность, чтоб он хотя бы свою закорючку нарисовал на акте вскрытия.
— Странно, зачем ему это? — поинтересовался Василий.
— Есть у него страстишка, любит в компании ввернуть для поддержания разговора, — мол, да, это я вскрывал господина N, все думают, что его задушили, а на самом деле он был удавлен.
Сергей Владимирович немного подался вперед. Его оловянные глаза вдруг странно заблестели.
— А что, тот, кого вы вскрывали, был задушен?
— Я образно говорю. Этот заведующий, ходячая бульварная газета. Любит козырять пикантными подробностями, любит похвастаться причастностью к чему-то там. А тут его обошли, не подпустили к телу. Такое он не прощает. Мог я сгладить острый угол, но не захотел. Воспользовался случаем, уволился.
— А Кондауров был застрелен? — спросил Василий. — Или его убили из пистолета?!
Андрей метнул быстрый взгляд в сторону Кати. Она рассеяно смотрела куда-то в сторону.
«Я же не называл фамилию. Она им всё рассказала, но зачем, и какое им всем дело до этого?»
— Кто-то сел к нему в машину и застрелил из пистолета, — ответил он.
— Бандитские разборки, передел сфер влияния?
— Ну… Сергей Владимирович… что называется, пообщались на языке, понятном друг другу.
— Дальнейшее нетрудно представить тому, кто привык к запаху жареного мяса, — вставил Василий.
Андрею не нравился этот разговор, не нравились эти пошлые ярлыки — «бандиты», «бандитские разборки», «передел сфер влияния», — и он ответил уклончиво:
— Да, говорят, есть жертвы.
— Туда им всем дорога!
— Папа!
— Наливай, Вась! — скомандовал Третьяков и обратился к дочери. — Я так считаю: любое дело должно быть доведено до завершения. Выбрал свой путь — иди по нему до конца. Кто-то считает себя умнее всех, а весь ум сводится к тому, чтобы найти кратчайшую дорогу в страну, откуда нет обратного пути.
— Папа!!
Сергей Владимирович хотел сказать что-то резкое, но передумал, и выпил, не чокаясь. Потом стал петь под гитару. То были песни «Битлз» и Джо Дассена на их родных языках. Для исполнения он выбрал не абы что, но его хриплый голос ничуть не испортил блестящий оригинал. Резким и веским звуком он создал любопытную перелицовку известных вещей.
Когда они с Василием собрались уходить, он сказал:
— Эх, молодежь… Где мои двадцать лет!? Маленький совет: чтобы кровать не скрипела…, поставьте её ножки в металлические кастрюли, и она будет грохотать!
Глава 15
В тот день им вздумалось сесть на теплоход, который она так часто видела из своих окон. Берега реки стали веселее, когда освободились от горячей пыли городских построек. Теплоход плыл мимо островков, где купы деревьев бросали тень на золотистые отмели, и браконьерские лодки взрезали гладь затонов. Вышли они далеко за городом. Там, где Волга делает изгиб, образуя небольшой залив, была пристань, оборудованная под гостиницу. Они направились туда. То было двухэтажное деревянное строение, установленное на бетонном дебаркадере, оно дремало на волнах среди знойной тишины в ожидании субботнего дня, который наполнит его женским смехом, криками лодочников, запахом шашлыка и осетровой ухи.
Они прошли по трапу на пристань и по деревянной лестнице, напоминавшей стремянку и скрипевшей под ногами, поднялись на второй этаж. Им в номер принесли вино и легкие закуски. Кровать была накрыта шерстяным покрывалом. В углу стоял облезлый круглый стол, на нем возвышалась простенькая фаянсовая ваза с букетом полевых цветов. У стены находился старенький трельяж с запыленными, местами треснувшими, зеркалами. В открытое окно видна была Волга, зеленые скаты берегов, далекие холмы, окутанные дымкой, и солнце, уже склонявшееся к верхушкам тополей. Над рекой кружились в пляске стаи мошкары. И небо, и земля, и вода полны были трепетным покоем летнего вечера.
Катя долго смотрела на воду. Прошел теплоход, винтом разрезая воду, и струи, расходившиеся за его кормой, достигали берега, слегка раскачивая пристань.
— Я люблю воду, — сказала Катя, обернувшись к Андрею.
— Такая же песня. Мечтаю жить на яхте, которая никуда не торопится.
Помедлив, она добавила:
— У меня был знакомый, знаешь, что он мне на это ответил, — «любить воду свойственно человеческой природе, потому что человек на 90 % состоит из воды». Убийственно скучный, нудный тип.
Андрей смотрел на неё тем внимательным взглядом, который удивлял её всегда, и вместе с тем был предельно понятен и без слов. Губы их встретились.
Для них, погруженных в зачарованную бездну любви, время отмечалось лишь легким всплеском волн, которые, когда проходило судно, разбивались о пристань под приотворенным окном.
Катя приподнялась на подушке; не поднимая с пола нетерпеливо сброшенной одежды; увидев себя в зеркале, спросила:
— Каких ты любишь девушек?
— Я люблю тебя одну.
— Ну… я спрашиваю о предпочтениях — высоких, стройных, худых, полных. Ведь должны сложиться какие-то предпочтения.
Он усмехнулся.
— Мне нравятся стрёмные, старые, толстые бабищи, с двойными животами, тяжелым студнем на пояснице, и передними задницами, — это когда слои жира закладываются двумя полушариями в области между поясом и гениталиями. Что называется, курьёзы биологии.
Увидев её ошарашенный взгляд, добавил:
— Вообще не понимаю, о чём ты. Тебя полюбил первую, ты у меня одна.
— Забавный ответ. Так говорят прожжённые бабники, кобели в репьях.
— А ты откуда знаешь? Богатый опыт?
Катя промолчала. Она созерцала отражение своего тела, освещенного красными лучами, которые оживляли то золотисто-розовые, то светло-пурпурные тона щек, губ, и груди.
Андрей заговорил с ней о любви — словами, которые никогда никому еще не произносил.
Да, он любил её и сам не мог себе объяснить, почему любит её так безумно, с каким-то священным неистовством. Он любил её не только за тонкую, пленительную красоту. Ей присуща была красота линий, а линия следует за движением и вечно ускользает: она исчезает и вновь выступает, вызывая радость и взрывы отчаяния. Прекрасная линия — это молния, ослепляющая взор. Мы любуемся ею и поражаемся. То, что заставляет желать и любить, — сила нежная и страшная, более могучая, чем красота. Среди тысячи женщин мы встречаем одну, которую уже не в силах покинуть, если обладали ею, и которую вечно желаем, желаем все более страстно. Цветок её тела — вот что порождает этот неизлечимый любовный недуг. И есть еще нечто иное, чего нельзя выразить словами, — душа её тела. Эта душа — вселенная неповторимых образов и ощущений. И как планете не сойти с орбиты, так же неизбежно хранить любовь, — ту самую, одну-единственную. Катя была такой женщиной, которую нельзя ни покинуть, ни обмануть. Ни для кого на всем белом свете не забьется любовным трепетом сердце.
