Фридрих Незнанский - Расчет пулей
— Хозяин-то где?
Мать показала ему на закут, который отец соорудил еще при нем.
— Помер хозяин, — ответила мать. Буднично так сказала, словно и не переживала вовсе.
— Давно?
— Да, милок…
— А чего помер? Небось еще не старый был? — продолжал свои расспросы Крепыш.
— Кабы вина пил поменьше, может, и прожил бы дольше, — последовал ответ. — Ему бы не пить совсем, а он пил как заводной. Дня без бутылки прожить не мог. К тому же он угодил под машину. Потом долго болел. Аккурат в тот год, когда сын убег.
На этот раз голос матери дрогнул.
«Значит, все же от того автомобиля, когда гнался за мной», — подумал Крепыш, а вслух сказал:
— Закут этот мне даешь?
Мать откинула замусоленный полог, висевший вместо двери, и поглядела обеспокоенно.
— Живи, коли подойдет. А деньги возьми обратно. Потом отдашь.
— Нет, мать! — воскликнул Крепыш, и его самого пробрало: «Ан догадается? Но называют же матерями даже незнакомых старух». А вслух сказал: — Уговор дороже денег. Оставь эту тысячу себе. А на еду я особо дам. Закуток мне нравится. Отдельное окно, три стенки, койка и стол под окном, как в железнодорожном вагоне.
— А хозяин одно время на железной дороге служил. Оттуда и приволок.
Галина Макаровна постелила новое белье на койку, вымыла пол в избе. И квартирант поселился. За долгие годы одиночества она отвыкла от близкого общения с людьми. И многое в квартиранте ей казалось непонятным. Был он немного странный. Больше молчал, редко расспрашивал и часто глядел, не мигая, словно чего-то ждал. И тогда у Галины Макаровны начинало колоть под сердцем, и она до первых петухов лежала, не сомкнув глаз, чего раньше с ней никогда не случалось. Иногда в некоторых чертах он напоминал ей исчезнувшего сына Алика. Но кто бы угадал в заматерелом мужике хилого тощего подростка? После бегства сына ей долго чудились его черты в незнакомых подростках, а затем и взрослых мужиках. Она уже не удивлялась этому.
Квартирант и вправду первые дни валялся в койке до полудня, никак не мог отоспаться. Но потом привычный сельский ритм взял свое. Он начал рано вставать. Выкосил лужок за околицей. Поправил покосившийся забор, залатал крышу, которая протекала третий год. Несколько раз задавал корм скотине, потом наладился за грибами, да так помногу приносил, что Галина Макаровна измаялась чистить.
И вдруг запил. Три дня влежку лежал, правда, не буянил, не ругался. Один раз Галина Макаровна вошла к нему в закуток поправить подушку, прикрыть одеялом. Пустая бутылка стояла на столике вместе с куском хлеба. Квартирант спал непробудным сном. И так уж поворотом головы и вихрастой макушкой он напомнил ей сына, что слезы полились сами, она присела на кровать и позвала тихим голосом:
— Алик… Алик…
Квартирант перевернулся на спину, закрыл глаза рукой и пробормотал хрипло:
— Сеня я… Семен…
Галина Макаровна думала, что парень совсем пропадет. Но он проспался, очухался и, зеленый от перепоя, наконец выполз на крыльцо. Долго сидел на приступочке, курил. Глядел, как сосед налаживает качели. Соседом был его давний приятель Валька Телятников. Крепыш его сразу узнал. И крыльцо знакомое, и дом, и участок. Сколько вместе бегали они, лазили, бедокурили. Ему даже казалось, что Валька мало изменился за пятнадцать лет. Но тот при встрече даже ухом не повел, из чего Крепыш заключил, что может неузнанным ходить свободно по всей деревне.
До пьянки он даже хотел признаться матери — настолько размяк, рассиропился. Но потом опамятовался и ожесточился. Чутье подсказывало ему, что надо рвать когти, двигаться дальше. Но теплые ступени отчего дома держали как магнитом. И за действиями Вальки Телятникова он глядел с любопытством, позабыв обо всем.
Телятников притащил два столба и вырыл ямы. Но ставить и вкапывать позвал Крепыша:
— Пособил бы! А? Сосед…
Крепыш пособил. Однако сперва поинтересовался:
— Чего делаешь?
— Качели хочу соорудить, — отозвался Телятников, прямо глядя на Крепыша и не признавая в нем давнего приятеля.
— Для кого?
— Сыну.
— Сколько ему?
— Уж три годика.
— Упадет с качелей.
— А я оградку сделаю, подсмотрел в детском саду.
— Каком саду?
— А за «Высоткой». Я там вахтером числюсь.
— Молодой, здоровый мужик! И сторожем? — попенял Крепыш. Ему вдруг стало обидно за давнего приятеля. — Вахтеры — это должность для стариков.
— А погляди вокруг! — окрысился вдруг Телятников. — Ты тут дачник. В городе у вас небось работы хватает. А здесь? Я трактористом был. Хоть заработки и упали, а все же кусок хлеба. Теперь председатель землю продал неизвестно кому. Вишь? Пустует. Себе набил карман, а нам шиш! Только детсадом и спасаюсь. Закроют его — не знаю, куда идти.
— Сад-то для кого? — изумился Крепыш. — По всей деревне детей раз-два и обчелся.
— А из Москвы привозят, — сказал назидательно Телятников. — Тут воздух целебный.
Стукнула калитка. Крепыш весь подобрался, готовый к прыжку. Прямо к нему шел старенький опер в милицейской форме. Он уже давно болтался в деревне и чаще всего без мундира, в цивильном. А на сей раз старенькая гимнастерка и галифе были на нем вместе с запыленными сапогами.
Телятников, ни о чем не подозревая, пожал руку старого мента. Протянул свою и Крепыш, но заметно было, как желваки заходили на скулах.
— Слушай, Акимыч! — приветствовал его Телятников. — У тебя участок до самого Ступина тянется? Правильно? А почему ты в нашей деревне ошиваешься? Уже который день!
Крепыш напрягся.
Акимыч сел на расколотый чурбак, достал пачку сигарет. Закурил и огляделся.
— Я у своего начальства отпуск просил, — мягко произнес он, как будто для него не было большей заботы, чем пускать дым в небо. — Меня не пустили. Так я решил сам себе отпуск устроить. Подальше от начальства. А то прошлый год гулял только зимой, и то неполный. И в позапрошлом. До понедельника доживу, а там придется возвращаться.
Акимыч докурил, побалагурил немного за рыбалку. И пошел дальше на кривых негнущихся ногах. Телятников опять принялся мастерить качели.
Они закончили, когда смеркалось. Мальчишка уже спал, и Крепыш не успел посмотреть, как он качается на качелях. Они даже не выпили с Валькой, потому что тот ушел дежурить в ночь. А Крепыш в добром настроении растянулся на койке в своем закутке и задремал.
Сквозь дрему услыхал, как стукнула наружная дверь и жаркий девичий голос зашептал матери:
— Квартирант твой дома?
— А чего тебе? — спросила Галина Макаровна.
— Дрова мне привезли. Может, помог бы? А то соседей нету.
Крепыш узнал голос Верки Найденовой, бойкой девицы, жившей в избе-развалюхе на другом конце деревни. Он помнил ее тощенькой малолеткой с испуганными глазами и никогда не думал, что из нее выйдет такая крепкая разухабистая деваха, которая в любом деле даст сто очков вперед любому мужику.
— А где ж они, соседи-то? — спросила жестко Галина Макаровна. — И с энтого боку, и с другого? Куда они подевались?
— Витька Мосалев в Ступине калымит уже вторую неделю. А Клавка, сама знаешь, на сносях. Я бы ему бутылку поставила, квартиранту твому.
Мысль про бутылку, видимо, не понравилась Галине Макаровне, и она, помолчав, заговорила угрожающе:
— Про бутылку забудь. Он едва очухался от запоя. Два дня влежку лежал.
— И этот пьет? Я думала, культурный дачник. Третьего дня видела: из лесу с грибами идет. Так чинно — и не подумаешь…
Крепыш лежал в темноте. Сквозь занавеску едва пробивался слабый вечерний свет. Он не мог видеть лица матери и угадать по ее выражению, о чем та думает. Однако молчание затягивалось.
Галина Макаровна исподлобья глядела на Верку, которая от смущения до того заулыбалась, аж светилась вся. И наряд продуман, не абы как. Новая юбка, правда мятая, пролежавшая небось в сундуке не один год, была надета наспех и криво. Зато бедра, округлые, крепкие, рисовались вызывающе. Кофточка сверху не застегнута на одну пуговицу, чтобы виднелась ложбинка между грудей. Галина Макаровна точно знала, что никакие не дрова ей приспичили, а мужик нужен. Даже по деревенским понятиям Верка считалась лихой девахой, не было парня, считая заезжих, приезжих, который бы с ней не переспал. Она зазывала соседей и проезжих как бы на минутку и оставляла на вечер или на ночь, отчего ей дали в деревне кличку Верка-минутка. Из-за частых абортов и выкидышей уже беременеть перестала. Другая от этих перемен давно бы зачахла. А в этой сидел какой-то неуемный здоровый дух, в самом соку была девка, ничего ей не делалось.
Глядя на ее цветущий вид с извечным ревностным бабьим чувством, Галина Макаровна готовилась сделать ей от ворот поворот, плюнуть в ее распахнутые бесстыжие глаза. Но вдруг в ее душе что-то переменилось. Знанием более глубоким и мудрым, чем бабья ревность, она вдруг поняла, что Верка с ее женским умением и ловкостью может удержать квартиранта и не сбежит он из деревни, как грозился, после первого дождя. Похож он на давно потерянного сына или нет, а Галина Макаровна страшилась его отъезда. Только что она готова была метать громы и молнии, чтобы спровадить дерзкую деваху, и вдруг сделалась тиха, слаба и даже присела на скамью со словами:
