Татьяна Гармаш-Роффе - Шалости нечистой силы
Развлекаться! Вот что надо делать! А не перебирать свои обиды и несчастья. Она молода, вполне хороша собой, и в ее годы нужно радоваться жизни!
И Марина приняла оба приглашения: в ресторан с Сашей и на дискотеку с Колей…
Проведя веселые выходные, Марина почувствовала себя отдохнувшей, беспечной и почти счастливой. Она даже смилостивилась над одним журналистом, преследовавшим ее последние дни с просьбой дать интервью для газеты «Московский комсомолец».
Нет, интервью она вовсе не собиралась давать, но на этот раз снизошла до объяснений:
– Поймите, Юра, я не могу рассказывать во всеуслышание об интимных подробностях сцены, которую застала! Моя мачеха – и вы это знаете – подверглась насилию; мой отец умер от инфаркта! И я не стану развлекать публику собственной семейной трагедией!
– Но ведь, насколько мне известно, вы чуть ли не единственный свидетель, который видел всех четверых преступников в лицо! Скажите, вы могли бы их узнать? Не волнуйтесь, это вопрос не для прессы, я ваш ответ публиковать не буду: он ставит вас в положение опасной свидетельницы! Но просто хотелось бы понять: возможны ли хоть какие-то зацепки для следствия?
– Вряд ли я смогла бы узнать всех, – подумав, ответила Марина. – Но… вы правда не станете писать?
– Клянусь! – горячо заверил ее журналист.
– Одно, по крайней мере, лицо я запомнила… И даже принимала участие в составлении фоторобота. Не знаю, может ли это послужить зацепкой для милиции, но, если его все-таки поймают в один прекрасный день, я его опознаю. Более того, я однажды видела его на улице! Он шел как ни в чем не бывало, как ходите вы, как хожу я – как все нормальные люди! Именно вот это страшно, понимаете? Рядом с вами – насильник и убийца! А вы даже не подозреваете! Вы можете оказаться рядом с ним в метро, или в магазине, или в кафе… Это он убил моего отца! И, насколько я знаю, еще нескольких мужчин со слабым сердцем!
– И что? – живо заинтересовался журналист. – Что вы сделали, встретившись с преступником?
– Я крикнула ему: «Убийца!» А он сбежал, как последний трус, – вскочил в отъезжавший троллейбус.
– Как жаль, – улыбнулся журналист, – вы могли бы его задержать! Представляете, какой был бы шум в газетах? «Хрупкая девушка задержала маньяка!»
– Задержать бы я его не задержала, – нахмурилась Марина, слушая этот журналистский бред. – А вот в фоторобот смогла внести кое-какие уточнения… Только вы это не печатайте!
– Не беспокойтесь, – расплылся в сладкой улыбке журналист. – Я свое дело знаю. Слово чести! Зато мне вы очень помогли…
И все-таки разговор оставил у Марины неприятный осадок. И даже легкий страх: а вдруг все же напечатают? Марина бранила себя за легкомыслие, с которым уступила домогательствам журналиста, этого слащавого Юры Новикова. Она решила позвонить в «Московский комсомолец» и поговорить с главным редактором, заявить ему, что она категорически против, что подобная публикация могла бы поставить ее под угрозу… В конце концов, и милиция должна запретить публикацию подобных сведений, разве не так? Вон в американских фильмах – там свидетеля, тем более единственного, охраняют, даже прячут и дают ему новый паспорт, меняют место жительства!..
Но дальнейшие события заставили ее забыть о противном журналисте.
Пришло письмо: Марину приглашали на экстренное собрание акционеров.
Марине как-то до сих пор не приходило в голову, что наличие у нее отцовских акций может быть связано со словом «акционер». Выяснилось, однако, что она акционер и есть, и притом с весьма увесистым пакетом акций отцовской фирмы. И вот этот акционер приглашался на собрание.
Марине было совершенно невдомек, зачем идти на собрание и что она может там понять, сказать или сделать. Но ее позвали, и она пошла.
Едва переступив порог большой комнаты, где уже собралось человек десять, она остолбенела: во главе стола сидела расфуфыренная Наталья, которую наперебой обхаживали мужчины. Наталья, которую она так надеялась забыть и полностью вычеркнуть из своей жизни!
Но самое ужасное заключалось не в этом. Самое ужасное заключалось в том, что на шее у Натальи сверкали бриллианты.
На шее у Натальи было мамино колье!
Марина о колье забыла. Оно пролежало дома, в своей коробочке, все годы, прошедшие после смерти мамы. Марина не хотела к нему прикасаться: оно было слишком трагичным, это колье, подарок отца матери накануне ее смерти… Попытка искупить вину – или откупиться? Возможно, именно этот подарок и подтолкнул маму к самоубийству…
Марина помнила, как мама примерила его, улыбнулась: «Очень красиво… Три бриллианта, один сапфир, – мама змеила колье на ладони, и камни слепили глаза, – три бриллианта, один сапфир…» Она наклонилась и поцеловала мужа в макушку: «Спасибо, Володя». И положила украшение обратно в коробочку.
На следующий день вернувшаяся из школы Марины застала сцену: газ по всей квартире, мама на полу без признаков жизни, и на ее шее колье – три бриллианта, один сапфир, три бриллианта, один сапфир, три…
Спасти маму уже не смогли.
И хотя, конечно, драгоценности матери принадлежали после ее смерти Марине, она не могла заставить себя прикоснуться к этой роскошной вещице: три бриллианта, один сапфир, три бриллианта, один сапфир, три бриллианта… Ей слышалось что-то кошмарное в этом ритме.
В общем, Марина носить колье не стала, и коробочка так и осталась где-то в недрах папиного сейфа, и память Марины услужливо обходила факт его существования в доме, потому что иначе сразу всплывало: три бриллианта, один сапфир, три бриллианта, один сапфир, три бриллианта… И мертвая мама на полу.
И теперь это колье на Наталье.
…Марина кричала в истерике: «Не сметь! Это мамино! Снимай немедленно, сука!»
Наталья надменно усмехалась: «Кто-нибудь может засвидетельствовать, что это колье принадлежало твоей матери? Кто-нибудь ее в нем видел? Нет? То-то. Это колье мне муж подарил! И я его ношу по праву!»
Собрание акционеров, так и не начавшись, превратилось в полный базар. Марину пытались вежливо вывести. В коридоре какие-то мужчины просили ее продать свой пакет акций: «И вы будете жить спокойно, вам не нужно будет волноваться и ходить на собрания, которые вас так нервируют…»
Она вырвалась из услужливо держащих ее под локоток лап и убежала.
«В коробочке должны были быть какие-то документы на покупку: чек, гарантия, автор, не знаю что еще! – психовала Марина уже дома. – Можно было бы по дате доказать, что тогда еще мама была жива! Но ведь Наталья их наверняка уничтожила! Господи, что же делать! Это непереносимо! Эта драгоценность принадлежит маме и ее смерти!»
От сознания собственного бессилия Марина готова была выть. Она все могла простить Наталье, но только не мамино колье! Три бриллианта, один сапфир, три бриллианта, один сапфир, три…
Выкрасть! Вот что надо сделать: выкрасть! Другого способа все равно нет. Ключи от квартиры у Марины есть, замок подлая Наташка вряд ли поменяла; Марина подстережет, когда ненавистная мачеха уйдет из дому, и унесет мамино колье!
Выкрасть. Именно так.
Марина обязана спасти мамину память.
Звонок из Мелитополя
Виктор стал редко бывать у себя дома – он делил время между работой на «Скорой» и Верой. Но иногда к себе заезжал, бывало, и ночевал – не все же Веру обременять своим присутствием.
Приехав в очередной раз в свою коммуналку, он, едва открыв дверь, налетел на соседку Валерию Афанасьевну. Та немедленно запричитала:
– Где ж вы пропадаете? Ночевать не приходите, я даже не знаю, где вас искать! А тут вам звонили! По междугороднему! Плохая новость, Виктор Олегович, ваша мама в больнице!
Виктор кинулся к телефону. Телефон матери не ответил, зато соседка не удержалась от ехидных комментариев:
– Если человек в больнице – так, значит, он не дома, а?
Виктор в сердцах бросил трубку на рычаг и стал с пристрастием расспрашивать Валерию Афанасьевну о подробностях телефонного звонка.
Подробностей, однако, почти не было: из Мелитополя, где жила его мать, позвонила ее соседка («Что б вы все без соседей делали, а?» – вставила Валерия Афанасьевна), сказала, что мать положили в больницу с сердцем, в предынфарктном состоянии. И что Виктору надо бы немедленно выехать – неизвестно еще, застанет ли мать в живых…
– Других вот от сердца спасаете, а родную мать упустили, на похороны б теперь не опоздать!.. – сурово послала она вдогонку Виктору, ринувшемуся к себе в комнату.
Виктор схватил паспорт и выскочил из комнаты.
Он позвонил Вере, предупредил, что не сможет быть с нею несколько дней; он заклинал ее не делать глупостей и исправно есть в его отсутствие.
Вера обещала.
Виктор уезжал с тяжелым сердцем. Он уезжал к больной матери от не менее больной Веры… Обе болели – одна сердцем, другая душой, – и для обеих был возможен смертельный исход. Ему хотелось разорваться на части, хотелось клонироваться, чтобы один Виктор остался с Верой, а другой поехал то ли спасать, то ли хоронить мать…
